Я беру ее за руки и смотрю прямо в глаза. Пусть поверит мне, потому что между нами не должно быть лжи.

– Мама, – проникновенно говорю я, – когда ты увезла меня от отца, ты понимала, чем это грозит, но не остановилась. Ради моего спасения ты рискнула всей своей жизнью, и мне не хочется, чтобы ты страдала из-за этого выбора. И я не вправе судить. Могу только… поблагодарить тебя. Спасибо тебе. Огромное спасибо за то, что спасла мне жизнь, мамочка.

Теперь она плачет горше меня. Мы рыдаем в обнимку, как мать с дочерью. Как тетя с племянницей. Как две жертвы. Плачем, как двое выживших.

* * *

До меня едва ли доходит, какую жизнь вела Карен последние тринадцать лет. Все, что она делала, совершалось ради моего блага. Она собиралась во всем признаться, когда мне исполнится восемнадцать, и не боялась последствий. Я знаю, она так сильно любит меня, что отдала себя целиком. Мне кажется, я этого не заслуживаю. И вот оказывается, что на этом свете меня точно так же любят два человека. Это почти не укладывается в голове.

Карен действительно хочет замуж за Джека, но сомневалась, потому что понимала: узнай он правду, будет сильно переживать. Чего она не ожидала, так это его бескорыстной любви… такой же, как у нее ко мне. Выслушав ее исповедь и узнав о нелегком выборе, он лишь еще больше укрепился в своем чувстве. По-моему, он к следующим выходным окончательно переедет к ней.

Весь вечер Карен терпеливо отвечает на мои вопросы. Главный касался моего законного имени и восстановления документов. Карен посмеялась над этим, объяснив, что благодаря достаточным средствам и нужным связям меня «удочерили» за границей, а когда мне исполнилось семь, я получила гражданство. Я даже не расспрашиваю о подробностях, потому что боюсь.

Другой вопрос, на который я хочу получить ответ, касается телевизора. Нельзя ли обзавестись? Оказывается, она вовсе не против технического прогресса, как много лет внушала мне. Похоже, мы завтра отправимся в супермаркет электроники.

Мы с Холдером объяснили Карен, как он догадался, кто я такая. Поначалу она никак не могла понять, откуда взялась столь сильная привязанность в таком юном возрасте… настолько прочная, что он вспомнил меня. Но, понаблюдав за нами чуть дольше, она убедилась в ее подлинности. Увы, всякий раз, когда он целует меня или кладет ладонь на бедро, я замечаю в ее глазах тревогу. В конце концов, она моя мать.

Проходит несколько часов, и все мы наконец достигаем умиротворенного состояния после бурного уик-энда. Холдер и Джек прощаются с нами, и Холдер уверяет Карен, что больше не будет присылать обидных эсэмэсок. Правда, подмигивает мне из-за ее спины.

Карен без конца обнимает меня. Наконец желает спокойной ночи, и я иду в свою комнату и залезаю в постель. Натянув на себя одеяло и заложив руки за голову, смотрю на звезды на потолке. Я подумывала их снять, боясь неприятных воспоминаний. Но все же оставила. Теперь они напоминают мне о Хоуп. И обо мне самой, и обо всем, что пришлось преодолеть, чтобы прийти к этому моменту. Можно было сокрушаться и жалеть себя, но я не собираюсь этого делать. Я не стремлюсь к идеальной жизни. Несчастья – это испытания, вынуждающие выбирать между тем, чтобы покориться и остаться поверженным, или отряхнуть прах со своих ног и подняться выше. Я выбираю второе. Наверное, жизнь не раз подставит мне ножку, но я точно знаю, что не останусь лежать.

Слышится легкий стук в окно, потом рама поднимается. Я с улыбкой подвигаюсь, освобождая место.

– Сегодня не будет приветствия у окна? – приглушенно спрашивает Холдер, опуская раму.

Подойдя к кровати, он откидывает одеяло и ложится рядом.

– Ты замерз, – прижимаясь к нему, говорю я. – Шел пешком?

Он качает головой и обнимает меня, потом целует в лоб:

– Нет, бежал. – Его рука скользит к моей заднице. – Уже неделю не тренируемся! Тебя здорово разнесло.

Я со смехом бью его по руке:

– Забыл? Прикалываться только в эсэмэсках.

– Кстати… тебе вернули телефон?

– Не очень-то и нужно. Надеюсь, мой ручной бойфренд подарит мне на Рождество айфон.

Он со смехом перекатывается на меня, прижимаясь к моим теплым губам своими ледяными. Разница такая, что он стонет и целует меня, пока не согревается.

– Знаешь что? – Приподнявшись на локтях, он смотрит на меня со своей чарующей улыбкой.

– Что?

Его голос вновь подобен божественной лирической октаве.

– Мы еще не занимались сексом в твоей постели.

С полсекунды я думаю, потом качаю головой и перекатываю его на спину:

– Так оно и будет, покуда мама за стенкой.

Он со смехом обнимает меня за талию и затаскивает к себе на грудь. Я кладу голову, и он крепко прижимает меня к себе:

– Скай?

– Холдер? – передразниваю я.

– Хочу, чтобы ты знала вот что, – начинает он. – И заявляю это не как бойфренд или даже друг, а потому, что кто-то должен. – Он перестает гладить меня по плечу. – Я очень горжусь тобой.

Я зажмуриваюсь и, впитывая эти слова, посылаю их прямо к сердцу. Он целует меня то ли в первый раз, то ли в двадцатый, то ли в тысячный – но кто считает?

Обняв его еще крепче, я вздыхаю:

– Спасибо. – Приподняв голову, упираюсь подбородком ему в грудь, глядя в глаза, и он улыбается. – Не только за эти слова, Холдер, а за все. Благодарю тебя за то, что ты придал мне смелости всегда задавать вопросы, даже если я не хотела знать ответов. За то, что так меня любишь. Спасибо тебе за то, что показал: необязательно быть сильной, чтобы оставаться вместе, можно быть и слабой. И спасибо за то, что наконец нашел меня через все эти годы. – Я провожу пальцами по его груди и добираюсь до плеча. Потом обвожу каждую букву татуировки и, наклонившись, целую его в губы. – Но больше всего благодарю тебя за то, что потерял меня много лет назад, потому что, если бы тогда не ушел, моя жизнь сложилась бы иначе.

Мое тело поднимается и опадает одновременно с его глубочайшим вздохом. Зажав мое лицо в ладонях, он пытается улыбнуться, но улыбка не достигает печальных глаз.

– Я постоянно воображал, как найду тебя, но не думал, что это закончится благодарностью за потерю.

– Закончится? – недовольно переспрашиваю я, приподнимаюсь и чмокаю его в губы. – Надеюсь, на этом ничто не закончится.

– Нет, черт побери, конечно не закончится! – Он заправляет мне за ухо прядь волос. – Хотелось бы сказать: «И с тех пор они жили счастливо», но нет, не могу. Нам обоим надо преодолеть еще многое. При всем том, что произошло с тобой, мной, твоей матерью, отцом и Лесс… еще наступят дни, когда мы не будем знать, как все это пережить. Но мы справимся, потому что вместе. Я не боюсь за нас, детка. Совсем не боюсь.

Я целую его в ямочку и улыбаюсь:

– И я не боюсь за нас. Для понимания: я не верю в счастливую жизнь до гробовой доски.

– Это хорошо, потому что я этого не обещаю. Только себя самого.

– Это все, что мне нужно. Ну… и еще лампа. И пепельница. И пульт от телевизора. И настольный теннис. И ты, Дин Холдер. Это все, что мне нужно.

Тринадцатью годами раньше

– Что он там делает? – спрашиваю я у Лесли, глядя на Дина из окна гостиной.

Тот распростерся на подъездной аллее и смотрит в небо.

– Звездочетничает, – отвечает она. – Он все время это делает.

– Что это значит?

– Не знаю, – пожимает она плечами. – Просто он так это называет, когда долго глядит на небо.

Я снова выглядываю из окна и продолжаю смотреть на Дина. Не знаю, что такое звездочетничать, но мне бы это понравилось. Я люблю звезды. Мама их тоже любила, потому что украсила ими мою комнату.

– Я тоже хочу, – говорю я. – Давай вместе?

Я смотрю на нее, но она снимает туфли:

– Не хочу туда идти. Ты иди, а я помогу маме приготовить попкорн для фильма.

Мне нравится, когда я остаюсь ночевать с Лесли. Лишь бы не дома. Я спускаюсь с дивана, надеваю туфли, выхожу на улицу и ложусь рядом с Дином. Он даже не оглядывается на меня, продолжает смотреть на звезды, и я занимаюсь тем же.

Этим вечером звезды очень яркие. Никогда прежде я так не смотрела на них. Они намного симпатичнее, чем на моем потолке.

– Ух ты, как красиво!

– Я знаю, Хоуп, – говорит он. – Знаю.

Мы долго молчим. Не знаю, лежим ли мы минуты или часы, но продолжаем смотреть и не разговариваем. Дин вообще много не говорит – гораздо меньше, чем Лесли.

– Хоуп, пообещаешь мне кое-что?

Я поворачиваю голову и смотрю на него, но он не отрывает взгляда от звезд. Я никому ничего не обещала, кроме папы. Мне приходилось обещать ему, что я никому не скажу, как он заставляет меня благодарить его, и я не нарушила слова, хотя иногда очень хотелось. Если бы я и нарушила, то сказала бы Дину, потому что знаю: он никому не скажет.

– Да, – говорю.

Он поворачивается и глядит на меня печальными глазами:

– Скажи, ты ведь плачешь из-за папы?

Я киваю, стараясь не разреветься при мысли об этом. Не понимаю, откуда Дину известно, что я всегда плачу из-за папы, но он знает.

– Пообещай, что, когда он тебя обидит, ты будешь думать о небе.

Не понимаю, зачем это нужно, но киваю.

– Но зачем?

– Затем. – Он опять поворачивает лицо к звездам. – Небо всегда красиво. Даже когда темно, дождливо или облачно, оно все равно красиво. Это моя самая любимая вещь на свете, потому что я знаю: если мне будет одиноко или страшно, надо лишь посмотреть наверх, увидеть его, и оно всегда будет прекрасным. Вспоминай об этом, когда папа тебя обижает, и старайся не думать о нем.

Я улыбаюсь, пусть даже от нашего разговора мне становится грустно. Я лишь продолжаю смотреть на небо, как Дин, думая о его словах. Сердце наполняется радостью оттого, что мне теперь есть куда спрятаться, если я не захочу быть там, где нахожусь. Теперь, когда будет страшно, я начну думать о небе и, может быть, улыбнусь, потому что знаю: оно всегда останется прекрасным.