Я спотыкаюсь и падаю. Словно в замедленной съемке отец тянется за диван и быстро оборачивается с пистолетом в руке, который направляет прямо на Холдера. Я лишаюсь дара речи. Не могу кричать. Не могу двигаться. Не могу даже закрыть глаза и вынуждена смотреть.

Твердо и со странно безжизненным выражением держа в руке пистолет, отец подносит рацию к губам. Нажав на кнопку и заговорив, он ни на миг не отводит взгляда от Холдера.

– Погиб офицер полиции на Оук-стрит, тридцать пять дробь двадцать два.

Я быстро смотрю на Холдера, потом снова на отца. Рация вываливается из его рук и падает на пол передо мной. Я поднимаюсь, все еще не в состоянии закричать. Отчаянные глаза отца встречаются с моими. Он медленно поворачивает пистолет и направляет на себя:

– Прости, Принцесса.

Грохот выстрела заполняет собой всю комнату. Я зажмуриваю глаза и затыкаю уши, не вполне понимая, откуда исходит этот звук. Он высокий, напоминает визг. Как будто визжит девушка.

Это я.

Я визжу.

Я открываю глаза и вижу в шаге от себя безжизненное тело отца. Рука Холдера зажимает мне рот, затем он приподнимает меня и тащит к входной двери. Он даже не пытается нести. Каблуки волочатся по траве. Одной рукой он зажимает мне рот, а другой держит за талию. Добравшись до машины, он продолжает глушить мой крик. Беспокойно озирается: нет ли свидетелей этой жуткой сцены. Мои глаза расширены от ужаса, и я мотаю головой, отказываясь поверить в случившееся.

– Прекрати. Ты должна перестать кричать. Немедленно.

Я решительно киваю, и мне как-то удается унять непроизвольный звук, рвущийся из горла. Пытаюсь восстановить дыхание, резко вдыхая и выдыхая носом. Грудь тяжело вздымается. Заметив, что часть лица Холдера забрызгана кровью, я стараюсь не завопить снова.

– Слышишь? – спрашивает Холдер. – Это сирены, Скай. Они будут здесь меньше чем через минуту. Сейчас я уберу руку, и тебе надо сесть в машину и вести себя тихо, потому что нам пора сматываться.

Я снова киваю, он убирает ладонь и заталкивает меня в машину. Проворно усевшись за руль, Холдер включает передачу и выезжает на шоссе. Мы поворачиваем за угол как раз в тот момент, когда с противоположной стороны вылетают две полицейские машины. Мы мчимся прочь, и я, чтобы перевести дыхание, роняю голову между колен. Я даже не думаю о случившемся. Просто не могу. Этого не было. Не могло произойти. Я сосредоточиваюсь на мысли, что видела страшный сон, и просто дышу. Дышу, дабы удостовериться, что еще жива, ибо все это совершенно не похоже на жизнь.


Понедельник, 29 октября 2012 года

17 часов 29 минут

Подобные зомби, мы входим в гостиничный номер. Не помню даже, как мы попали из машины в гостиницу. Дойдя до кровати, Холдер садится и снимает ботинки. Сделав несколько шагов, я останавливаюсь и смотрю через комнату в окно. Шторы отдернуты, и перед глазами нет ничего, кроме унылого кирпичного здания в считаных футах от нас. Сплошная кирпичная стена без окон и дверей. Просто кирпич.

Моя жизнь представляется сейчас такой вот кирпичной стеной. Я пытаюсь заглянуть в будущее, но не в состоянии увидеть дальнейшего. Я не имею понятия, что произойдет потом, с кем я буду жить, что станется с Карен, сообщу ли я в полицию о случившемся. Я не могу даже строить догадки. Нет ничего, кроме сплошной стены между этой секундой и следующей, и никакого ключа к решению.

Моя жизнь за последние тринадцать лет была не чем иным, как кирпичной стеной, отрезавшей первые годы. Сплошной стеной, отделявшей жизнь Скай от жизни Хоуп. Я слышала о людях, которые каким-то образом отсекают травмирующие воспоминания, но всегда считала, что это, пожалуй, проблема выбора. За прошедшие тринадцать лет я не имела ни малейшего представления о том, кем была раньше. Я знаю, что из прежней жизни меня забрали совсем маленькой, но и в этом случае у меня должны были сохраниться какие-то обрывки. Наверное, в тот самый момент, когда я уехала с Карен, я сумела в столь юном возрасте принять сознательное решение никогда не думать о прошлом. Когда Карен пустилась рассказывать байки о моем «удочерении», мне, вероятно, было легче принять безвредную ложь, чем вспоминать отвратительную правду.

Я знаю, что не смогла бы тогда объяснить, чем занимался со мной отец, потому что не была уверена. Я знала только, что ненавижу это. Когда не знаешь наверняка, что именно ненавидишь и даже почему, подробности вспомнить трудно… только ощущения. Я никогда не испытывала особого интереса к своему прошлому. Мне даже не хватило любопытства узнать, кем был мой отец и почему он «отдал меня на удочерение». Теперь я знаю, что это было вызвано тайными ненавистью и страхом к этому человеку, а потому было проще воздвигнуть кирпичную стену и никогда не оглядываться.

Я по-прежнему испытываю ненависть и страх, хотя он уже не сможет ко мне прикоснуться. Я так же ненавижу и смертельно боюсь, но все-таки его гибель повергает меня в ужас. Я ненавижу его за наводнение моей памяти жуткими воспоминаниями. И в то же время я почему-то скорблю о нем посреди всего этого кошмара. Я не хочу горевать о потере. Я хочу ликовать, но радости во мне нет.

С меня снимают куртку. Я отвожу взгляд от кирпичной стены и, обернувшись, вижу Холдера. Он кладет куртку на кресло, снимает с меня окровавленную рубашку. Сознание генетической связи с безжизненной кровью, покрывающей мои лицо и одежду, наполняет меня глубокой печалью. Холдер начинает расстегивать на мне джинсы.

На нем боксеры. Я даже не заметила, как он разделся. Я поднимаю взгляд и вижу на его правой щеке, которой он был повернут к отцу, капельки крови. Он тяжело взирает на джинсы, стаскивая их с меня.

– Ну-ка, милая, вылезай, – ласково просит он.

Я держусь за его плечи, и он поочередно вынимает мои ноги из штанин. Я вижу его волосы, забрызганные кровью, и механически запускаю в них пальцы, потом смотрю на руку. Кровь, оставшаяся на кончиках, какая-то густая – гуще, чем бывает.

Потому что мы заляпаны не только кровью.

Я начинаю вытирать пальцы о живот, яростно пытаясь счистить кровь, но на самом деле размазывая ее повсюду. В горле встает комок, и я не в силах закричать. Это похоже на кошмарный сон, когда не можешь издать ни звука. Холдер поднимает на меня взгляд. Мне хочется визжать и вопить, но я лишь, широко раскрыв глаза, трясу головой и продолжаю вытирать о себя руки. Увидев мой ужас, он выпрямляется и, подхватив, быстро несет в душ. Встав вместе со мной, пускает воду и задергивает занавеску. Повернувшись ко мне, он хватает меня за руки, которые по-прежнему пытаются стереть красноту. Когда вода попадает в глаза, я на миг задыхаюсь, а потом делаю глубокий вдох.

Холдер берет с края ванны мочалку и мыло. Меня колотит, хотя вода теплая. Намылив мочалку, Холдер прижимает ее к моей щеке.

– Ш-ш-ш, – шепчет он, глядя в мои испуганные глаза. – Я сейчас смою это, ладно?

Он принимается бережно мыть мне лицо, и я зажмуриваюсь. Я не размыкаю век, потому что не хочу увидеть заляпанную кровью мочалку. Обхватив себя руками, стараюсь не шевелиться, хотя меня все еще сотрясает дрожь. Холдер несколько минут смывает кровь с моего лица, рук и живота. Закончив, вынимает из моих волос заколку для конского хвоста.

– Посмотри на меня, Скай. – Я открываю глаза, и он легко прикасается пальцами к моему плечу. – Я сниму лифчик, хорошо? Надо вымыть волосы, и нельзя, чтобы на него что-то попало.

Что-то попало?

Когда до меня доходит, что речь, вероятно, идет о том, что застряло у меня в волосах, я снова паникую, спускаю бретельки лифчика, снимаю его через голову.

– Убери это, – быстро говорю я, снова засовывая голову под воду и запуская пальцы в волосы. – Просто убери.

В моем голосе опять звучит паника.

Он хватает меня за руки и, отводя от волос, кладет к себе на талию.

– Сейчас уберу. Держись за меня и постарайся расслабиться.

Я приникаю головой к его груди и крепко хватаюсь за него. Я чувствую запах шампуня, который он льет мне на волосы, растирая кончиками пальцев. Потом он массирует и скребет мою голову, долго прополаскивая волосы. Я не спрашиваю, почему так долго, и просто даю делать то, что он считает нужным.

Покончив с этим, Холдер сам встает под душ и моет шампунем свою голову. Я чуть отстраняюсь, боясь, как бы на меня опять что-нибудь не попало. Смотрю на свои живот и руки и больше не вижу отцовских следов. Холдер трет лицо и руки мочалкой. Я стою, глядя, как он спокойно смывает с себя события последнего часа.

Закончив, он открывает глаза и покаянно смотрит на меня:

– Скай, посмотри, все ли я смыл? Если что-то пропустил, смой, пожалуйста.

Он разговаривает со мной так спокойно, словно боится, что я сломаюсь. По голосу я понимаю, чего он старается избежать. Ему страшно, что я сломаюсь, спекусь или тронусь умом.

Боюсь, он может оказаться прав, поэтому я забираю у него мочалку и заставляю себя осмотреть его. Над правым ухом у него еще осталось немного крови, и я стираю ее. Смотрю на мочалку с последним пятном крови и мою ее под струей.

– Больше ничего не осталось, – шепчу я.

Не знаю даже, относится ли это к крови.

Холдер берет у меня мочалку и швыряет на край ванны. Я поднимаю на него взгляд. Глаза у него покраснели еще больше, и я не понимаю, плачет ли он, потому что по его лицу стекает вода. В этот момент, когда смыты все физические следы моего прошлого, я вспоминаю о Лесли.

Сердце мое болезненно сжимается – на этот раз из сострадания к Холдеру. Я всхлипываю и закрываю рот ладонью, но плечи продолжают сотрясаться. Он притягивает меня к груди и прижимается губами к моим волосам.

– Холдер, мне так жаль. О господи, мне так жаль.

Рыдая, я прижимаюсь к нему. Вот если бы его отчаяние можно было смыть так же легко, как кровь. Он обнимает меня так крепко, что я едва дышу. Но ему это необходимо. Ему нужно, чтобы я почувствовала его боль, как нужно и мне, чтобы он ощутил мою.