Колин Гувер - Без надежды

Мои родители изо всех сил старались вернуть нашу жизнь в нормальное русло. Через пару месяцев репортеры исчезли. Бесконечные походы в полицию наконец прекратились. Для всех в округе жизнь понемногу налаживалась. Для всех, кроме Лесс и меня. Казалось, с исчезновением нашей Хоуп мы утратили всякую надежду.

От этих отчаянных слов я проникаюсь чувством вины. Несчастье должно было повлиять на меня больше, чем на кого-то еще. Но я с трудом о нем вспоминаю. Для меня это было неприметное событие, которое тем не менее сильно подкосило Холдера и Лесли. Карен, уверенная и милая, сумела забить мне голову ложью о приемной семье, и у меня не возникало мысли о чем-то спрашивать. По словам Холдера, ребенок в таком возрасте верит, что взрослые честны, и даже не думает расспрашивать их.

– Я много лет ненавидела отца за то, что он отказался от меня, – шепчу я. – Не могу поверить, что она просто забрала меня у него. Как она могла? Как можно вообще это сделать?

– Не знаю, милая.

Я выпрямляюсь, потом поворачиваюсь и смотрю ему в глаза:

– Мне надо увидеть этот дом. Я хочу вспомнить что-то еще, а то почти ничего не помню, особенно его. Просто проехать мимо. Я должна.

Он гладит меня по руке и спрашивает:

– Прямо сейчас?

– Да. Пока не стемнело.

За всю поездку я не произношу ни слова. У меня пересохло во рту и все тело напряжено. Мне страшно. Боюсь увидеть дом. Боюсь, что отец окажется дома. Пока я еще не хочу его видеть – только место, где жила до похищения. Не знаю, поможет ли это вспомнить, но уверена: иначе не обойтись.

Холдер сбавляет скорость и съезжает на обочину. Я смотрю на дома по ту же сторону улицы, боясь повернуться и взглянуть в другую.

– Приехали, – тихо произносит он. – Непохоже, что там кто-то живет.

Я медленно поворачиваю голову и смотрю из его окна на первый дом, в котором жила. Уже поздно, надвигаются сумерки, но небо еще достаточно светлое, и я без труда различаю здание. Оно кажется знакомым, однако нигде не екает. Дом выкрашен темно-коричневой краской, и этот цвет мне совершенно непривычен. Словно читая мои мысли, Холдер объясняет:

– Раньше он был белым.

Я поворачиваюсь лицом к дому, напрягая память. Пытаюсь представить себе, как вхожу в дверь и попадаю в гостиную, но не могу. Ощущение, будто стерто все, что касается этого дома и жизни в нем.

– Почему я помню твои гостиную и кухню, а свои – нет?

Холдер не отвечает, так как знает, скорее всего, что меня не очень интересует ответ. Он только накрывает мою руку своей, пока мы неотрывно смотрим на два дома, навсегда изменивших наши жизненные пути.

– Твой папа устраивает тебе дни рождения? – спрашивает Лесли.

– Мы не отмечаем мой день рождения.

Лесли хмурится, потом садится на мою кровать и берет с подушки коробку без обертки:

– Это подарок на день рождения?

Я отбираю коробку у нее и кладу обратно:

– Нет. Папа все время покупает мне подарки.

– Ты будешь ее открывать?

– Нет, не хочу, – мотаю я головой.

Она складывает руки на коленях и вздыхает, потом оглядывает комнату:

– У тебя много игрушек. Почему мы никогда здесь не играем? Всегда ходим ко мне, а у нас скучно.

Я сажусь на пол и беру туфли. Я не говорю ей, что ненавижу свою комнату. Не признаюсь, что ненавижу свой дом. Не объясняю, что мы ходим к ней, потому что там я чувствую себя в большей безопасности. Я зажимаю шнурки в пальцах и придвигаюсь ближе к ней:

– Можешь завязать?

Она берет мою ногу и ставит к себе на колено:

– Хоуп, тебе пора научиться завязывать шнурки. Мы с Дином в пять лет научились. – Она опускается на пол и садится передо мной. – Смотри, – говорит она. – Видишь этот шнурок? Держи его вот так.

Она вкладывает шнурки мне в руки и показывает, как вдевать и затягивать. Два раза я завязываю их с ее помощью, после чего она распускает их и велит завязать самой. Я стараюсь вспомнить, как она учила. Пока я тружусь, она встает и подходит к комоду.

– Это твоя мама? – Она берет фотографию.

Я смотрю на снимок, потом перевожу взгляд на свои туфли:

– Ага.

– Ты скучаешь по ней?

Я киваю и пытаюсь завязать шнурки, а не думать о том, как сильно я тоскую по маме. Я очень скучаю.

– Хоуп, у тебя получилось! – пронзительно кричит Лесли. Она садится на пол и обнимает меня. – Ты сделала это сама. Теперь ты умеешь завязывать шнурки.

Я опускаю взгляд на туфли и улыбаюсь.

Воскресенье, 28 октября 2012 года

19 часов 10 минут

– Лесли научила меня завязывать шнурки на туфлях, – шепчу я, не сводя взгляда с дома.

Холдер смотрит на меня с улыбкой:

– Ты помнишь, как она тебя учила?

– Ага.

– Она так гордилась этим, – говорит он, снова глядя на другую сторону улицы.

Я берусь за ручку и открываю дверь, потом выхожу из машины. Становится прохладно, я достаю с переднего сиденья толстовку с капюшоном и натягиваю ее через голову.

– Что ты делаешь? – спрашивает Холдер.

Я знаю, он не поймет, да и я не хочу, чтобы он отговаривал, поэтому, не ответив, я закрываю дверь машины и перехожу улицу. Когда вступаю на лужайку, он окликает меня, находясь в двух шагах позади.

– Холдер, мне нужно увидеть мою комнату.

Я продолжаю идти, каким-то образом точно зная, с какой стороны дома заходить, хотя никаких конкретных воспоминаний о планировке у меня нет.

– Скай, не надо. Там никого нет. Слишком рискованно.

С шага я перехожу на бег. Одобряет он или нет, все равно сделаю по-своему. Достигнув окна, которое, как я уверена, относится к моей бывшей спальне, я оборачиваюсь и смотрю на Холдера:

– Я должна. Там вещи моей матери, которые мне нужны. Знаю, Холдер, ты не хочешь, чтобы я это делала, но мне надо.

Он опускает руки мне на плечи, с тревогой глядя на меня:

– Скай, вламываться нельзя. Он коп. Что ты задумала: разбить, на фиг, окно?

– Этот дом формально по-прежнему мой. И это не будет взломом, – отвечаю я. Хотя он говорит дело. Как я попаду внутрь? Я сжимаю губы и задумываюсь, потом щелкаю пальцами. – Скворечник! На заднем крыльце есть скворечник, и в нем ключ.

Повернувшись, я бегу на задний двор. Там действительно есть скворечник, и это повергает меня в шок. Просунув пальцы внутрь, я нахожу ключ. Память – это нечто непостижимое.

– Скай, не надо. – Холдер едва не умоляет меня не входить в дом.

– Я пойду одна. Ты знаешь, где моя спальня. Подожди у окна и дай знать, если кто-то подъедет.

Он тяжело вздыхает и, когда я вставляю ключ в заднюю дверь, хватает меня за плечо:

– Пожалуйста, постарайся не наследить. И поторопись.

На миг он привлекает меня к себе, затем ждет, когда я войду. Я поворачиваю ключ и проверяю, открывается ли дверь.

Дверная ручка поддается.

Я вхожу и закрываю за собой дверь. В доме темно и жутковато. Я поворачиваю налево и прохожу через кухню, почему-то точно зная, где моя спальня. Задерживая дыхание, стараюсь не думать о серьезности и возможных последствиях своего поступка. Мысль о поимке внушает мне ужас, потому что я по-прежнему не знаю, хочу ли я, чтобы меня нашли. Я делаю так, как велел Холдер: ступаю осторожно, стараясь не оставлять никаких следов. Дойдя до двери своей комнаты, перевожу дыхание и медленно поворачиваю дверную ручку. Войдя, я включаю свет, чтобы осмотреться.

Все здесь выглядит знакомым, за исключением нескольких коробок в углу. Это по-прежнему детская, где за тринадцать лет ничего не изменилось. Мне приходит на ум мысль о комнате Лесли, в которой ничего не трогали со времени ее смерти. Должно быть, тяжело убирать предметы, напоминающие о любимом человеке.

Я провожу пальцем по комоду и оставляю след на пыли. Я вспоминаю, что нельзя, и стираю его рукавом. На комоде нет маминого портрета, где он был, насколько я помню. Я озираюсь в поисках какой-нибудь ее вещицы, которую могла бы взять с собой. У меня не сохранилось воспоминаний о ней, поэтому фотография – самое большее, на что я могу рассчитывать. Я должна установить с ней хоть какую-то связь. Мне необходимо увидеть, как она выглядела. Надеюсь, это поможет что-то вспомнить.

Я подхожу к кровати и сажусь. Главная тема декора комнаты – небо, и это парадоксально, если учесть имя, данное мне Карен. На занавесках и стенах я вижу облака и луну, а на одеяле – звезды. Они повсюду. Большие пластиковые, которые прилепляются к стенам и потолку и мерцают в темноте. Комната усеяна ими, совсем как потолок в доме Карен. Помню, как я упрашивала Карен купить их, увидев в магазине несколько лет назад. Она считала это ребячеством, но мне очень хотелось. Я даже не понимала, зачем они мне понадобились, но теперь все стало ясно. Вероятно, будучи Хоуп, я любила звезды.

Когда я ложусь на подушку и смотрю в потолок, тревога усиливается. На меня накатывает волна знакомого страха, и я перевожу взгляд на дверь детской. Это та самая дверная ручка, которую я умоляла не поворачиваться в недавнем ночном кошмаре.

Желая прогнать воспоминание, я судорожно вздыхаю и зажмуриваю глаза. Каким-то образом мне удалось запереть эти картины в тайнике души на тринадцать лет, но, когда я оказалась здесь, на этой кровати, они вышли наружу. Эти воспоминания опутывают меня, как паутиной, и мне никак не вырваться. По щеке скатывается теплая слеза, и я жалею, что не послушалась Холдера. Нельзя было сюда возвращаться. Если бы я не пришла, то никогда бы не вспомнила.

Я научилась сдерживать дыхание, чтобы он считал меня спящей. Это не помогает, потому что ему все равно, сплю я или нет. Однажды я затаила дыхание и понадеялась, что он примет меня за мертвую. Это тоже не помогло, потому что он никогда не замечал, что я не дышу.