«Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежат от лица Его ненавидящие Его. Яко исчезает дым, да исчезнут…[26]»

Алёша не нашёл решения сразу, но немного успокоился, а пока решил не торопить события: день на размышления дан, его стоит на них потратить.

Вечером на выходе из столовой рядом с Даланом, которому, как ни странно, нравилась местная стряпня, Алёша заметил чужака. Длинный рыжий бородач беседовал с певцом, как со старым знакомым, и высматривал конкурсантов. Алёша угрюмо направился к дверям.

– Постой, – ухватил рыжий его за рукав. – Надо поговорить.

И по голосу Алёша сразу узнал – водопад, Залесская, помощник режиссёра или оператор, тот самый, что разыскал место. Ему наверняка поручили съёмки романтической фальшивки с Викой. Обойдётся. День ещё не прошёл.

– Извини, занят, – едва обернулся Алёша и, высвободив рукав, пошёл дальше.

Но рыжий не отстал:

– Вопрос важный. Касается того, что произошло в Залесской.

Алёша остановился. Демонстративно засунул руки в карманы:

– Что ещё о Залесской?

Рыжий съёжился под тяжёлым Алёшиным взглядом и признался:

– Я муж Кати… Ты понял какой. Давай поговорим, как мужики. Я Леонид, Лёня. А ты Алексей?

– Да, – поджал губы Алёша.

– Может, не здесь, а у тебя или вон там, в закутке.

– Странно, что ты не любишь камеры, – усмехнулся Алёша. – Оператор вроде.

Они зашли в уголок отдыха за большой кадкой с распальцованной пальмой. Рыжего понесло: то заламывая худые руки под стать кладбищенской плакальщице, то размахивая ими, как аэромен у заправки, он тараторил:

– Брат, я всё понимаю. Ты злишься на Катю. Да и как не злиться! Поступила, как стерва. Я понимаю. Но, ты вспомни, ты был никакой – в аффекте. Сам-то что натворил… И она тоже: на глазах чуть подругу любимую не убили. Просто представь себе! Вот ты бы устоял? Вот скажи. Нет, я понимаю. Но она знаешь, как любит Марусю? Я даже ревную иногда. Кажется, больше чем меня. И я Марусю люблю – мы с ней друзья и соседи уже много лет. Так и с Катей познакомились, благодаря ей. А Катя же на Маруську молится: говорит, Маша – ангел. Самая-самая. Всё для нее. Уже еле ходит – беременность сложная, – а бегает к ней: то курочку, то рыбку покушать тащит, салатики всякие. Боится, что Маша себя голодом заморит. Вот как любит. А тут такое увидеть. Катя и не сдержалась. Брат, пойми. Ведь на неё тоже нападали в детстве. Зверски изнасиловали. Она до сих пор шугается ерунды разной. Не сдавай её полиции… – умоляюще взглянул Лёня. – Уже ничего не исправить. А сын без матери расти будет. И я один. Ну как я ребенка воспитаю, а, брат?

Алёше стало неприятно. Рыжий был жалок: трясущаяся бородка, колени полусогнутые, как у нашкодившего пса, разве что хвост не поджимал за неимением оного.

– Остановись, – сказал Алёша.

– Что? Поздно? Уже поздно? Ты был в полиции?

– Не был. – Алёша смотрел на рыжего – хотелось его встряхнуть, выпрямить, вернуть человеческий облик – и добавил: – И не пойду.

Рыжий растрогался, принялся трясти Алёше руку:

– Спасибо, брат, спасибо! Век буду обязан. Только не передумай! За лечение, если надо, платить будем. Всё, что скажешь. Я и тут, кстати, всех знаю. Подскажу, познакомлю, сведу с полезными людьми…

– Ничего мне от тебя не надо. На исповедь с женой сходите. И живите по заповедям.

– Сходим-сходим, – мелко кивал головой тот, как сувенирный пёс на передней панели авто. – И обвенчаемся, и сына покрестим.

Алёша уже собрался уходить, но рыжий опять вцепился ему в кисть:

– Брат, я, может, многого прошу. Но ты, я вижу, человек хороший. Напиши Кате эсэмэску, что прощаешь. А то она уже сумку в тюрьму собрала. Целый день по дому бродит, то плачет, то за живот хватается. Боюсь, не доносит. А ведь первенец, брат…

Чтоб избавиться от него скорей, Алёша протянул руку:

– Давай мобильный.

Лёня услужливо подал трубку и, по-жирафьи вытягивая шею, нависал над Алёшей, пока тот набирал текст: «Я поступал не лучше. Иисус прощал большее. Я не держу на тебя зла. Живи спокойно». Алёша нажал на кнопку «Отправить» и, как ни странно, на душе стало легче, будто поставил жирную точку в конце долгой истории. Ненависть страшно к земле прижимает. Хорошо от нее освободиться.

Он вернул телефон горемычному мужу, и, пока тот читал эсэмэску, Алёшу посетила светлая мысль:

– Послушай. А ты ведь реально можешь мне помочь. Ты тоже, кажется, человек неплохой. И к судьбе Маши имеешь отношение.

– Я «за», я «за». Скажи как. – Лёня был весь внимание.

– Присядем. В общем, ситуация почти патовая, и я бы хотел сделать следующее… – И Алёша посвятил внезапного слушателя в свои проблемы.

* * *

Алёша был полон решимости. Цель близка. Конец тоннеля обещал быть светлым, хотя бы отчасти. Главное – до него добраться. Несмотря на то что отпустили конкурсантов отдыхать около полуночи, и на то, что вся наличность вышла, Алёша раздербанил запечатанную в конверт банковскую карточку, надеясь, что отец не заблокировал счёт. Ура! Нет. Запасшись наличкой в банкомате, Алёша снова улизнул к Маше.

В сонной квартире они оба тихонько, прихрамывая, кто во что горазд, уединились в её детской и почти до утра разговаривали шёпотом о батюшке и суде, о прощении и о том, как жили в одиночку всё это время. Просто сидели на кровати рядом, забравшись с ногами. Как друзья, может, чуть теснее, чуть ближе.

– Маш, ты любишь свою работу? – осторожно спросил Алёша.

– Очень. Не представляю, как бы я жила без танца. Это часть меня, без которой меня бы просто не было. Даже сейчас скучаю по движениям. Я – счастливый человек, знаю с детства, что хочу делать. Так хорошо, что ты теперь меня понимаешь. Ведь понимаешь?

– Да, Маш, понимаю, – со вздохом ответил он.

– Знаешь, мне кажется, общение с залом – это как сёрфинг. Зрители – волны, а ты – сёрфер, нет, скорее доска для сёрфинга, которая несётся по волнам. Всё круче, и круче, и круче. Ты танцуешь, летишь вперёд, и тебя уже не остановить. Так классно! Правда? – горели Машины глаза.

– Классно. – Он поцеловал её в лоб по-отечески, погладил по голове: – Через пару недель ты поправишься, шоу закончится, и твоя Анка возьмёт тебя обратно. Не может не взять.

– Лёшик, а как же нам видеться, если ты будешь на своих гастролях, а я – на своих? – встревожилась Маша.

– Не факт, что у меня будут гастроли.

– Алёшка, не начинай! Разве можно быть таким неуверенным? – Она его шутливо ткнула пальцем в бок. – Ты же любишь петь, а значит, всё получится.

Он криво улыбнулся:

– Иногда просто петь – мало.

– Ты не просто поёшь. Ты гениально поёшь, – с жаром ответила Маша. – И ты очень хороший актёр, такой настоящий, естественный на сцене. Ты должен выиграть! Ты должен. Помни: я хочу, чтобы ты завоевал для меня мир, – засмеялась Маша.

«А если нет, то что?» – подумал он, но ничего не сказал. Вздохнув, Алёша посмотрел на Машу. Тронул пальцами мягкие завитки, прижал её к себе, потянулся к нежным, полуоткрытым губам. Алёша поймал ртом тёплое дыхание, приник жадно, будто пловец, у которого в акваланге вот-вот закончится воздух, и, наконец, оторвался.

– Мне пора. Светает.

– Жалко… я бы тебя совсем не отпускала.

– И всё-таки надо, – сказал Алёша и, подхватив с кресла куртку, направился к выходу.

* * *

Штальманн читал в холле газету, закинув ногу на ногу, когда Алёша, сонный и злой, спустился к завтраку. Служащая поднесла кофе:

– Как вы просили, Игорь Вениаминович!

Тот только кивнул и, увидев Алёшу, выжидающе уставился:

– Ну-с, что ты решил, голубь мой?

– Пусть будет по-вашему, – выдавил из себя Алёша.

– Вот и умница. Я же говорил, умный парень. – Штальманн аккуратно сложил газету и неторопливо поднялся, протянув Алёше руку, которую тот нехотя пожал: – Люблю, когда рядом деловые люди, которые не путают бизнес и сопли. А Далан в тебя не верил… так что ты помог мне выиграть бутылку текилы. Распить можем вместе. Видишь, я лояльный.

– Не пью, – хмуро ответил Алёша.

– Совсем? – удивился продюсер. – Ну, с этим тоже надо подумать. А то будешь на вечеринках белой вороной.

– Мне не привыкать.

– Не всё сразу. Жизнь одна. Надо уметь получать от неё по максимуму, – хитро улыбнулся Штальманн.

Алёша растянул уголки губ в подобие улыбки и, как отличник перед классным руководителем, произнёс:

– Буду стараться. Меня только волнует, а вдруг я спою что-нибудь не то и не доберу баллов для финала? Что тогда? И кстати, история с Викой мне может не только поднять рейтинг, но и обрушить. Вы не рассматривали такой вариант?

Штальманн задумался и скривил губы:

– Это маловероятно. Знаешь, Колосов, опыт есть опыт. Он имеет смысл. И раз ты выбираешь славу, сам в этом скоро убедишься. Людей просчитать легко. Толпу – ещё легче. Толпа личностей не любит; она презирает всякого, кто за права и свободу. Ей нужен штамп, направление, куда мыслить. И ты научишься его задавать. Но, чтобы ты не расслаблялся, добавлю: здоровой конкуренции на нашем конкурсе никто не отменял. Не выиграешь ты, выиграет Слава или Роман. Та же Вика. Но тебе это зачем? Ты же не хочешь быть лузером… Папе своему тоже небось жаждешь доказать, что прав. Так что трудись. Ради себя самого. Ради будущего, – похлопал его по плечу продюсер.

– Да, конечно, – холодно улыбнулся Алёша. – Когда начинаем «игру в любовь?»

– Завтра эфир. После него и начнём. Голосование будет нон-стоп всю неделю, так что второй части, как обычно по субботам, не будет. Поэтому ты берёшь оператора, Зарину, садишься с Викторией в «мерс», и вы едете в ночной клуб «Антарктика». Там посидите, потанцуете, потом перед камерой первый поцелуй, и пошло-поехало. Тебе Зарина выдаст сценарий. Я подробности не помню.

– Я правильно понял, что в этом эфире ещё ничего не будет? Материала ведь нет? – уточнил Алёша, стараясь изобразить естественный интерес.