л'Эн Аликс де - Бестолковая святая

Вот до чего дошло.

Не могу писать о людях плохо.

Познав истинную Благодать, я утратила стиль.

За сутки двойной портрет Пикачу/ Франсуа Олланд «обогатился» пятьюдесятью двумя знаками: я родила сомнительную шуточку касательно манеры речи персонажей, назвав ее «чарующим щебетанием». Если продвигаться такими темпами и дальше, закончу я уже после президентских выборов.

Мои мучения прервал приход Жермены Крике.

У помощницы умирающих был невероятно богатый улов.

— Полин, дорогая, я прямиком из больницы Гюстава Русси. Не представляешь, сколько сейчас работы! Люди мрут как мухи, не знаешь за что хвататься. Уф-ф, валюсь с ног от усталости, но это хорошая усталость: сегодня я проводила троих, и среди них была удивительная женщина. Отправляясь в последний путь, она выставила мужа и детей — никого не хотела видеть, только меня. Думаю, ей выписали билет в один конец на свидание с нашим дорогим другом! — добавила она, плотоядно подмигнув. — Ну, как у нас дела?

— Жермена, я в ступоре! Опозорилась на летучке, и теперь вовсе ничего не пишется. Думаете, это нормально? Мне становится легче, только когда что-то выбрасываю.

— Не волнуйся, Полин, — отвечала она, «тыкая» мне на манер преподавателя Закона Божия эпохи II Ватиканского собора. — Так и должно быть, возвращаться к работе всегда трудно. Ты осилила труд отца Рауля Переса Хименеса «Мой друг Иисус»?

— Нет. Заснула на тринадцатой странице. Жермена, вы готовы услышать нечто ужасное?

Моя дуэнья нахмурилась:

— Говори, это мой крест.

— Думаю, мне никогда не удастся стать истинно верующей. Никогда.

У меня по щекам покатились слезы — такие же крупные, как жемчуг, в три ряда обвивавший шею Жермены.

— Я встретилась с Создателем, он со мной говорил, я знаю, что он существует. Он сказал, что меня ждет, если я не исправлюсь, и все равно, все равно…

Все, что я говорила потом, выглядело психоделическим потоком сознания. Я призналась, что не смогла осилить ни одну поучительную книгу. Что сразу после летучки зашла в церковь и сделала попытку помолиться, но не дочитала «Аве, Мария» и до середины — засмотрелась на резной орнамент люстры. Что от ладана у меня начинается кашель, и что мне кажется, будто у всех прихожан дурно пахнет изо рта. Что я абсолютно не способна обратить в веру кого бы то ни было, и в первую очередь — себя. Что я наверняка буду гореть в аду, но, прежде чем умереть, опозорю свою семью, заработав репутацию журналистки с прибабахом, тупой и старомодной.

Мадемуазель Крике слушала, не перебивая, привычно сложив руки на коленях, потом достала из сумки — «паленый» «Лоншан» — носовой платок, протянула мне и объявила, что, пожалуй, проголодалась. Не переставая всхлипывать, я предложила ей мандарин, но она предпочла оставшиеся от детского полдника плюшки с корицей и задумчиво схомячила три штуки, пока я приходила в себя.

— Вспомни, Полин, разве Карл хоть раз произнес при тебе слово «католичка»?

— Да вроде нет, но это само собой разумеется. Во всяком случае, мне так кажется…

— Что именно тебе кажется? Зачем ты обобщаешь слова Всевышнего? Хоть раз за все время вашего разговора он предложил тебе день и ночь торчать в церкви? Неужели ты думаешь, что только «добрые католики» — что за бессмысленное выражение! — достойны рая? Тогда ты принимаешь Господа за идиота!

— Ну зачем вы так, Жермена? Не сердитесь. На моем месте…

— А я не на твоем месте! И никогда на нем не буду! Потому что у меня в голове есть капелька мозгов. Я католичка, но знаю, что Бог иудеев и Бог мусульман, не говоря уж о Боге наших православных и протестантских братьев во Христе, ничем не отличается от моего. Слово Божие, Божий Завет во всех Писаниях звучит одинаково, разница только в упаковке.

— Жермена, вы богохульствуете!

— Не глупи! (Помощница умирающих так разъярилась, что у нее даже «химия» распрямилась, а две прядки вообще встали дыбом. Потрясенная этим зрелищем, я сразу утешилась.) Тот, с кем ты там встретилась, был кутюрье дома Диор.

— Шанель, — поправила я. — И Фенди. Но только не Диор, Карл никогда на них не работал. То, что вы сейчас сказали, Жермена, чистое кощунство.

— Не перебивай меня! Ты видела старика с бородатым сынком по правую руку? Ангелочков на облачках там не было, так ведь?

— Не было. Ни херувимов, ни Богоматери в белом и голубом, раз уж вы об этом заговорили. Зрительный образ Карла скорее черно-белый, согласны?

Юмора Жермена не уловила и продолжила, думая о своем:

— Я дала тебе эти книги, Полин, чтобы… в общем, я ошиблась. Приняла во внимание «родословную» — училась в католической школе, ведешь буржуазный образ жизни, замужем, двое детей — и решила, что с Евангелием у тебя проблем не будет. Ну, раз уж ни Тереза, ни Августин (Жермена опускала слово «святой», как фанатка, называющая идола по имени) ничего не смогли для тебя сделать, придется изменить тактику.

— Я не понимаю… Считаете, мне не надо становиться примерной католичкой — читать Евангелие, каяться дни напролет, одеваться, как (я взглянула на ее темно-синий костюмчик)… истинно верующая? — Сердце забилось от безумной надежды.

— Совершенно не обязательно. Неисповедимы пути Господни. Карл хотел, чтобы ты наполнила смыслом свою жизнь, ПОП. Ни к чему безвылазно торчать в церкви, чтобы почувствовать настоящую красоту, добро, величие — то, что достойно бытия. Все гораздо проще. Что есть Евангелие, если не таблица кодов? Все уже написано, нужно просто следовать инструкции по применению! Но если ты чувствуешь, что у тебя на него аллергия, и полагаешь, что можешь без него обойтись, пожалуйста. Возможно, тебе будет чуточку труднее, вот и все. Придется полагаться только на свою совесть — какой бы ты ни казалась, она у тебя все же имеется, как и у всех остальных. — Она засмеялась почти безумным смехом.

— Полагаться на совесть? Как это?

— Ищи свою духовность. Слушай себя, следуй инстинкту. Ты только что высказала одну правильную вещь, помнишь? Что чувствуешь себя хорошо, когда что-то выбрасываешь. Так вперед! Выбрасывай. И по-крупному.

Я подняла на нее полный непонимания взгляд.

Со двора донеслось знакомое рычание мопеда: вернулся Пьер. Жермена поджала губы и ринулась к двери, как застигнутая на месте преступления мышь.

— Положить тебе еще ризотто, дорогой?

Ошарашенный Пьер протянул мне тарелку.

— И чуточку сморчков, не возражаешь, сокровище мое?

Я прислушалась к внутреннему голосу. И он посоветовал мне кормить семью здоровой пищей и настоящими продуктами. И больше никаких пакетиков, залитых кипятком из чайника.

Потому-то и появилась в нашем доме невиданная для него вещь — поваренная книга.

В этом причина приготовленного по всем правилам кулинарного искусства ризотто: лук был тонко нарезан, рис-арборио потушен в сливочном масле, белое вино подогрето, бульон сварен из настоящей курицы (мясник обалдел, когда я презрела привычного «понедельничного цыпленка»), а за купленные в последний момент сморчки — «надо только почистить и ни в коем случае не мыть» — уплачена феерическая сумма, равная трехмесячному жалованью. Час сорок минут беготни по магазинам плюс готовка, время старта определять заранее. А еще мой внутренний голос приказал мне класть всем нормальные порции вопреки привычке оделять Пьера едой в последнюю очередь: так я «помогала» ему худеть.

Я смотрела, как мой муж ест свою порцию, а рядом с ним Прут, не веря своему собачьему счастью, грызет настоящую баранью кость.

Нет, Полин, так не пойдет.

Внутренний голос приказывал мне прекратить сравнивать мужа с этаким домашним животным — чуточку неуклюжим, но милым. Сколько лет я обращалась с этим великолепным мужчиной, как с огромным Лабрадором, думала я, глядя, как он жадно обсасывает сморчок. Мысли мои перескочили к заброшенным в последнее время эротическим безумствам. Перемещаясь по кухне, я старалась принимать изящные позы, как безупречные дамы с обложек каталогов 50-х годов. Все, никогда больше я не предстану перед близкими в образе растрепанной и замотанной тетки, рычащей, чтобы они сложили тарелки в посудомоечную машину, потому что ей осточертело все делать самой!

Фартук, мне просто необходим фартук, подумала я. А еще изящные остроносые балетки — чтобы, стоя перед раковиной, мило отставлять ножку. Если я хочу вернуть в наш дом магию любви и счастья, начинать надо с мелочей.

Я взглянула на детей, и меня затопила благодарность. У обоих по пять пальцев на каждой руке, почти чистые волосы, белые — надеюсь — зубы под брэкетами… да хоть бы и не белые. Они нормальные — нормальные, и живые, живые. А…

— Выгнали? Что еще случилось, Поль? А ты что молчишь, Полин?

Позеленевший от негодования Пьер бурчал, ерзая на стуле. Наш сын небрежно убрал волосы со лба и попытался все объяснить:

— Я ни при чем, это все Летиция, она у меня списала тест по физике. Но они не поверили и выперли меня, на два дня. Это смерть как нечестно, я же говорил, они там дубари.

— Летиция? Та самая отличница! — рыкнул наш папочка. — Она у тебя списала — у тебя?! Да ты в год занимаешься часов восемь от силы, и средний балл у тебя 9,9! Ты что, за дураков нас держишь?

Адель прыснула, а ее брат опрокинул на пижаму стакан воды. «Не нарочно», — подумала я.