Миша покраснел и тоже бросился вон. К Нине подошел суровый, как возмездие, Гриша Мухин.

— Нехорошо получилось, Нина Юрьевна! — осуждающе сказал он. — Вы ведь смеетесь, а Миша насмешек не выносит. Он очень ранимый. И потом любовь — личное дело каждого. А в личные дела нельзя вмешиваться даже учительницам!

Очевидно, реформа учеников произошла сама собой, давно, быстро и практически незаметно для школы.

Ниночке хотелось домой, к маме.

Глава 18

Наконец рыдающую учительницу удалось успокоить.

— А почему мужчины не плачут? — вдруг спросила она, вытирая последние слезы.

Растолковывать взялся Мухин:

— А их, Ниночка, с детства так воспитывают, формируя у них на уровне подсознания особую программу. Если мальчика воспитывают «правильно» — а по закону рутины принято считать, что это именно и есть «правильно», — то ему с детства вдалбливают, что «мачо плакать не должен», «если ты заплакал — ты не мачо!». Когда девочка плачет, ее утешают, а когда мальчик — как это ни парадоксально и ни противоречит первому нормальному человеческому побуждению — стыдят, еще более нагружая нервы бедного ребенка… Хотя вообще-то что уж такого, если плачет пацан семи или восьми лет? Какое отклонение от какой нормы? Какой криминал? Ну, если ему уже пятнадцать, это да… Тут уже что-то особое по общему мнению. Только я и этого мнения не разделяю. В результате женщины плачут когда захотят, а мужики не позволяют себе этого. И по закону природы у них такая сдержанность выливается и в головные боли, и во всякие язвы-гастриты, и живут они обычно меньше… Зато плакать не умеют.

И тут ворвалась дама… Какая — ни братья Бакейкины, ни Потап долго не понимали, потому что ее нельзя было даже рассмотреть. Она непрерывно подпрыгивала и сновала по учительской взад-вперед без всякого толка. Хотя, наверное, смысл в ее беспорядочном движении имелся, но известный ей одной.

Наконец она перестала носиться и присела на стул возле бюстика Пушкина, а свою куртку повесила на огнетушитель. Ноги положила на соседний стул. Сменила сапоги на изящные туфельки, а сапоги лихо зашвырнула под стул. И горделиво вытянула вперед две полные ножки:

— Ну, каково? Только что купила! Как вам? По-моему, восторг? — Потом, глянув в очередной раз на робкую Ниночку с ее белоснежными кудряшками, дама внезапно брякнула: — Привет, Нинон! Овечка вы наша! Вовчик, можно так сказать?

Ве Ве призадумался:

— Если честно, Наташенька, по-моему, людей с баранами сравнивать как-то не очень…

— Ладно, расслабься! Ботвы не рубишь! Сие сравнение ни в коем случае не стоит так воспринимать — что, мол, с «баранами». Я очень люблю Нинон, и это знают все! — воскликнула Арбузова. Москвичи уже догадались, что это именно она. — Но я имею в виду ее прикольные милые кудряшки и ягнячью нежность. Нинон, ты у нас будешь — белая овца! Точно — белая овца! Я думала сегодня про тебя и поняла, кто ты есть.

Шокированные приятели потрясенно молчали. Ниночка тоже. Дама сорвалась со стула и опять заметалась по учительской, не останавливаясь ни на минуту и перебирая на ходу книги, журналы, тетради. Все подряд.

— Это — у Хармса, — продолжала писательница на ходу. — «А выше — белая овца, гуляет белая овца»! Целая поэмка про белую овцу.

Наконец Ниночка обрела голос:

— И… значит… эта овца — положительная?

Арбузова заверила ее, пробегая мимо:

— Еще кака-ая положиительная! Белая овца там — выше всех! И это — ты, Нинон!

— Олдовая панкерша, — пробормотал себе под нос Николай.

Сева услышал и усмехнулся.

— А вы, молодые люди? — вдруг повернулась детективщица к незнакомцам, бросив просматривать какой-то классный журнал. — Вы туристы? Но я вам доложу, что Маяковский, например, не любил ходить в походы.

Приезжие удивились.

— И Давид Бурлюк не любил.

— Почему? — не выдержал Николай.

— И Велимир Хлебников тоже. Ибо их манифест был таков — «Фу — туризм!».

Даму удалось наконец рассмотреть. Полная, стриженная под горшок, темноволосая и усатая. Видимо, в этих усиках, памятных всем еще по роману Толстого, и проявлялась ее гормональная недостаточность.

— Наташенька, они пишут про цыган, — объяснил Ве Ве. — Собирают материал. Москвичи.

Он именно так истолковал сорвавшуюся реплику Потапа.

— О-о! Как интересно! Просто восторг! — закричала Арбузова и снова начала носиться по учительской, на сей раз разглядывая географические карты.

Похоже, она вообще не умела находиться в состоянии покоя. Да, но как же она тогда смотрела всю жизнь в окно? — разом подумали все три путешественника. Никак не состыковывается…

— Цыгане! Кочевья! Гитары! Танцы! Песни! Зажигательные! Шумные! Веселье! Костры!

— И заодно воровство, гадание и наркотики, — ядовито добавил Николай. — Ситуация матовая.

Возмутившаяся Арбузова подскочила к нему и чуть не заехала в нос маленьким полным кулачком. Николай испуганно отпрянул. Ве Ве улыбался. Ниночка потупила робкие глазки.

— О-о! Молодой человек! Молодой человек! Вы не поэт!

— Конечно нет, — желчно ухмыльнулся Николай. — И мне этого добра даром не надо! Я человек не стихозный и занимаюсь совсем другим. Зато поэт — мой брат. Хоккеист и танкист.

— То бишь бывший военный, играющий в хоккей? — уточнила Арбузова.

— Да нет! — махнул рукой Николай и ехидно усмехнулся. — Он пишет хокку и танки. Как японцы. Усвоили?

— О-о! — И писательница повернулась к Потапу: — Почитайте что-нибудь свое, а мы послушаем.

Но Потап почему-то перепугался — даже его незабвенная Лора не умела так себя вести — и несмело пролепетал:

— Это не я… Не ко мне… Это вот он… — и предательски ткнул пальцем в Севу.

Арбузова глянула на потерявшегося Севу — а рядом с ней, очевидно, терялись все без исключения, — и никого и ничего не стесняясь, куражливо и деловито сообщила:

— Вы, юноша, ангел!

Не давая никому выйти из шока, она так же деловито подскочила к Севе и ткнула пальцем в его плечи:

— Вот сюда надо приделать крыло и сюда — и вы настоящий ангел!

Ве Ве по-прежнему улыбался. Николай скривился:

— Да какой он ангел! Он меня, своего младшего единственного брата, скалкой бьет.

Притихла даже Арбузова. Но на одно мгновение.

— Значит, вы этого достойны, молодой человек! Заслужили! И я бы на его месте колотила вас скалкой! Скалкой! Скалкой! — Она от восторга даже зажмурилась. — О-о, как бы я колотила вас скалкой! — Известная детективщица открыла глаза и закончила скучно и обыденно: — Если бы у меня она была. Расслабьтесь!

Раздался дружный хохот. Смеялась даже овечка Ниночка, у которой глазки оставались еще красными.

— Дама — восклицательный знак, — пробормотал Николай.

Арбузова тем временем вытащила мобильник и принялась звонить, листая телефонную пухлую и затрепанную книжку, все время зверски-куражливо подмигивая собравшимся то одним, то другим хитрым глазом. Дозвонившись, она нежно пела одно и то же:

— Алло! Это я-а! Все ли живы? Ну, это самое главное! А конкретно?

— А у нас в школе учитель английского тоже пишет стихи, — смущенно сообщила Нина.

— Про цветы и розы? — хмыкнул Николай.

Ниночка обиделась:

— Ну почему? Очень даже неплохие стихи, а не «про цветы и розы»!

Наконец, отзвонившись, писательница объявила:

— Так… Задание самой для себя я выполнила! Теперь можно двигаться дальше.

— Наташенька и Ниночка, нужно бы подсобить этим симпатичным людям, — мягко, почти нежно сказал Мухин.

Дамы дружно недоуменно вытаращились на него.

— Это как же? — осведомилась Арбузова. — Заказать для них табор прямо в наш двор? Вовчик, это дороговато даже при моих гонорарах.

— Сначала выслушаем их, — сказал Ве Ве. — Приглашаю всех к нам. Ниночка, собирайтесь! Наташенька, показывай приезжим дорогу! А я пока забегу в магазин что-нибудь купить к столу. У нас никогда ничего нет дома. Наташенька работает, пишет, она очень занята. — И он извинительно улыбнулся.

Мухину часто снился один сон, одновременно смешной и нехороший. Было это давно. Когда родилась и выжила Ната, сон исчез сам собой. Но Ве Ве так хорошо запомнил его, что нередко внезапно прокручивал перед собой глазами, без всякого на то желания.

Снилось, что вечером Мухин принес домой с работы из редакции коробку скрепок. Наташа повертела ее в руках и вопросительно взглянула на мужа:

— Зачем это нам?

— Просто так, — пожал плечами Мухин. — Все вокруг чего-то берут, несут, одному мне никогда ничего не нужно. Вот и захотелось взять хоть что-нибудь для себя.

Узнав о странном желании Ве Ве, Наташа неожиданно попросила:

— Укради, пожалуйста, ребенка! Сколько лет живем, а никто не родился. Что нам, вдвоем, как сказочным бабке с дедкой, доживать? У них и то Мальчик-с-пальчик объявился…

— Верно! — загорелся неожиданной идеей Мухин. — Завтра же и принесу!

Но утром он понял, что с выводами погорячился. Ну где он может украсть ребенка? Ребенок — не колбаса, не карданный вал и не зарубежный детектив. В редакции у Мухина дети никогда не появлялись. Правда, недавно одна из бухгалтерии приводила на полдня дочку. Но девочка была большая, лет шести, и цепко держалась за мать. A Ве Ве хотелось маленького, чтобы качать, купать и учить говорить.

Украсть в сквере или в детском саду Мухин побоялся. Промучившись весь день безысходностью, он вечером в полной мере поделился ею с женой, которая преданно ждала его у окна.

— Вот ты всегда так! — запричитала Наташа. — Вроде и собираешься помочь, а сделать все равно ничего не сделаешь. Где хочешь, там и кради, раз обещал! У аистов, в конце концов! Или на колхозных грядках! Мне тридцать пять через месяц, когда же, если не теперь?..