Мадам Мей была одного роста с Уайтджеком, сластолюбивая матрона в длинном светлом вьющемся парике, который контрастировал с ее кожей цвета черного янтаря. Она была «действующей» мадам и драла бешеные деньги за свои услуги. Ей было под сорок; она стала проституткой в двенадцатилетнем возрасте.

Кэрри не показалась ей хорошенькой, но она умела видеть сквозь внешнюю оболочку.

— Если ты хочешь, можно попробовать, — сказала она Уайтджеку (Кэрри не ошибалась на его счет). — Только держись подальше от ее штанишек. Я не намерена делиться.

Уайтджек принужденно засмеялся.

— Я и не думал, мамочка.

— Черта с два ты не думал!

— А, ч-черт! Неужели, по-твоему, после тебя у меня еще остаются силы возиться с кем ни попадя?

— По-моему, ты готов возиться с любой из живущих тварей — когда меня нет поблизости.

Кэрри была твердо намерена добиться успеха. Она не спешила заключить контракт, пока не встанет на ноги. Для начала ее устраивал половинный счет. Она забрала свой скарб от Флоренс Уильямс и была счастлива увидеть свой капитал целехоньким. Флоренс даже спросила, не собирается ли она вернуться, но Кэрри пришлось отклонить ее предложение. У мадам Мей дело было поставлено на более широкую ногу, и как только Кэрри освоилась, она начала работать в режиме «нон-стоп». Ее жизненной целью стали деньги. И она рассчитывала на заначку.

Клиентура мадам Мей была более разнообразной, чем у Флоренс Уильямс. Она держала дом открытым; вместе с Кэрри на нее работали десять девушек: еще две черных, пуэрториканка, три белых, толстая мексиканка, китаянка и хорошенькая карлица по имени Люсиль.

Кэрри пришлось немало потрудиться, чтобы заткнуть за пояс остальных девушек. У нее появилось честолюбие. Она станет лучше всех!

Все ее клиенты, начиная с самого первого, приходили снова и снова. Кэрри умела дать мужчине почувствовать себя мужчиной. Они являлись с жалкими висюльками между ног, проблемами и нытьем, а уходили от нее обновленными, посвежевшими и как следует трахнутыми.

Она ненавидела их всех до одного.

Они — все до одного — ее любили.

Люсиль единственная из всех девушек начала заговаривать с Кэрри. Остальных снедала зависть.

— Я здесь уже пять лет, — делилась Люсиль. — Уайтджек нашел меня в одном задрипанном шоу. Он был очень добр ко мне, пообещал, что здесь будет лучше, — и оказался прав!

В планы Кэрри не входило завязывать дружбу с кем бы то ни было, она собиралась полностью посвятить себя работе, но Люсиль чем-то походила на нее. Обе они были отверженными и годились только на то, чем занимались.

— Когда-нибудь я смоюсь отсюда, — откровенничала Кэрри, — и открою более шикарное заведение, чем это. Лучшее в Гарлеме.

— Это мы уже слышали, — захихикала Люсиль.

— А я добьюсь, — с жаром ответила Кэрри. Конечно, она добьется. Иначе зачем все это? Или быть лучше всех, или не жить вовсе.

Ее репутация росла, как на дрожжах. Список постоянных клиентов — тоже.

— Что в тебе есть такого, чего я не заметил? — шутя спросил однажды Уайтджек.

Кэрри раздвинула губы в дежурной улыбке, но глаза оставались холодными.

— Я же тебе говорила: красивая, черная, горячая и совсем юная. Знаешь ведь, что нужно белому хрену?

Уайтджек огляделся. Они были одни в гостиной. Он как бы между прочим сунул руку ей под кимоно.

— Да, девочка, ты оказалась звездой.

— Ясное дело. Я же тебе говорила.

Он все не убирал руку с ее груди.

— Надо было оставить тебя при себе. Снять где-нибудь уютное гнездышко…

Он все больше распалялся. Кэрри скользнула понимающим взглядом по утолщению у него в брюках. Его возбудившаяся плоть рвалась наружу. Раззадорить самого Уайтджека — это кое-что значит!

Кэрри облизнула губы. Она очень похорошела и знала это.

— Почему же ты этого не сделал?

Он начал ласкать ей грудь.

— Маленькие девочки не в моем вкусе.

— Я не девочка, Уайтджек. Я прошла огонь, воду и медные трубы.

— Да уж, — он привлек ее к себе, так что она почувствовала у себя между ног его упругую твердость.

В этот самый миг в гостиную вошла мадам Мей с двумя девушками.

Уайтджек молнией отскочил от Кэрри, но от мадам Мей, с ее глазами-бусинками, ничто не могло укрыться. Она смерила его убийственным взглядом.

— За это, мой милый, полагается платить. Хочешь развлечься с этой крошкой — деньги вперед! — с неподражаемым сарказмом заявила она.

К Уайтджеку вернулось самообладание.

— В тот день, когда я заплачу за это, женщина, я буду конченым человеком.

Мадам Мей трудно было сбить с панталыку.

— Ты сам это сказал, — и она мило улыбнулась.

Девушки прыснули. Звонок с улицы положил конец этой милой домашней сцене.

В гостиную ввалились трое молодых студентов. Мадам Мей встретила их, как родных, предложила выпить и сделала все, чтобы они чувствовали себя, как дома. Она продемонстрировала им своих питомиц.

— Выбирайте на свой вкус.

Кэрри нежно улыбнулась одному и увела за собой в спальню. Он страшно нервничал: красный, весь в поту — казалось, вот-вот даст деру.

— Как тебя зовут, малыш? — промурлыкала она.

— Ген-ри.

— Ах, Ген-ри! Сейчас мы с тобой замечательно проведем время. О'кей, Ген-ри?

Он нервно кивнул. Парню было лет восемнадцать, и он ни разу не был с проституткой.

Кэрри стала раздевать его, бурно восхищаясь его хилым телом. Когда очередь дошла до трусов, она вздрогнула. Тонкий, белый, словно червяк… Она вздохнула.

— У, Ген-ри, какой ты большой и сильный мужчина! Сейчас мы с тобой позабавимся так, как и не снилось. Да, малыш? Да?

Джино, 1924–1927

Девятого июля 1924 года, после пятинедельного пребывания в следственном изоляторе Бронкса, Джино Сантанджело предстал перед судом, был признан виновным в попытке ограбления и схлопотал полтора года тюрьмы. Он еще легко отделался. Альдо Динунцио отхватил срок два года. Обоих отправили в «Синг-Синг».

Альдо был уверен, что их кто-то выдал, и пылал жаждой мщения.

— Кому, так твою мать, ты говорил об операции? — приставал он к каждому из подельников. — Кто знал о складе?

Те двое так же, как Джино, отрицали свою причастность к утечке информации. Однако Альдо не отставал, и наконец выяснилось, что один из них похвастался перед сестрой.

Альдо был доволен. Наконец-то есть на кого списать неудачу! «Сука! — без конца повторял он. — Должно быть, она донесла копам. Дайте мне выбраться отсюда, и эта сука пожалеет, что родилась на свет!»

Джино пытался отговорить его, но безрезультатно.

— Как только я отсюда выйду, эта сука получит свое. Вот посмотришь.

Джино усвоил, что в тюрьме лучше всего держаться одному и избегать всевозможных осложнений. Он делил камеру со стариком, обвиненным в покушении на убийство. Они старались не откровенничать друг с другом.

Старик шумно мочился в оставленное для этой цели ведро и почти каждую ночь онанировал, когда Джино еще не успел уснуть. Это было омерзительно, но постепенно Джино научился не обращать внимания. Он старался забыть о сексе, о женщинах и их теплой, манящей плоти. Его замучила почти постоянная эрекция, но он не желал облегчаться, как все. У него бывали мокрые сны, после которых он чувствовал себя раздраженным и разбитым.

Отсутствие секса он переносил тяжелее всех прочих лишений и постоянно грезил обо всех тех женщинах, с которыми будет заниматься любовью, когда выйдет на свободу. Чаще других он представлял себе миниатюрную блондиночку, которую встречал у Жирного Ларри. С тех пор, как она дала ему от ворот поворот, он ни разу не заговаривал с ней, но был уверен в успехе. Дайте только добраться до чудо-кнопки, а там… О Господи!

Коста продолжал забрасывать Джино письмами, а однажды его навестила Вера. Она плохо выглядела — так и не вставила два выбитых Паоло передних зуба, а лицо опухло от пьянства.

— Ах ты, маленький ублюдок, — попеняла она. — Память короткая, да? Ни словечка за столько месяцев. Наконец-то я тебя разыскала.

Джино страшно смутился и не мог отвести взгляд от дыры на том месте, где должны были быть зубы.

— Очень мило с твоей стороны.

— Естественно. Зачем человеку мачеха, если она не может нанести один-единственный визит? Говорю тебе, Джино, больше я сюда ни ногой. С меня хватило, когда приходилось навещать Паоло. Увидимся, когда выйдешь. Ладно?

— Где старикан?

— Этот гад стянул все мои деньги и сделал ноги. Как раз, когда я выписалась из клиники. — Она показала на свой рот и жалко улыбнулась. — Должно быть, ему не понравился мой фасад.

— У меня есть баксы — если захочешь вставить зубы.

Вера непристойно захихикала.

— Спасибо, малыш, но я вот что тебе скажу: для дела так даже лучше. Теперь я могу вытворять такие вещи — даже не верится! — Она наклонилась к разделявшей их сетке. — Тебе тоже сделаю, когда выйдешь отсюда.

Джино засмеялся.

— Брось, Вера.

— Я пошутила. Хотела немножко взбодрить тебя. Я-то ведь знаю: вы тут ни о чем, кроме секса, не думаете. Туго тебе приходится?

— Еще бы!

— Ах ты, проказник. Как всегда. — Вера встала. — Ну, мне пора. Но, Джино, большое спасибо… ты знаешь, за что. Обо мне никто никогда не заботился. Приятное чувство.

— С чего ты взяла, что это я?

— Смеешься.

* * *

В «Синг-Синге» Джино определили в строительную бригаду, и хотя приходилось вкалывать до ломоты в спине, зато подвернулась интересная компания. Он завязал связи и многое почерпнул от старших товарищей, опытных уголовников, которые прошли огонь, воду и медные трубы и хорошо знали, что почем.