— Разве ты сегодня не работаешь? — спросила Мерри. — Или что-нибудь случилось?

— Что-то мне нездоровится.

— В чем дело? Может быть, вызвать врача?

— Я уже была у врача. Увы, это и впрямь серьезно.

— Что с тобой? Скажи мне.

— Я беременна, — призналась Хелен. — Я… Я… — Она не выдержала и расплакалась.

— И что ты собираешься делать? Ты хочешь выйти за него замуж?

— Да. То есть нет. Не знаю.

— Что ж, — вздохнула Мерри. — Ты назвала три варианта. Выбери один.

— Не знаю. Замуж мне бы выходить сейчас не хотелось. Я должна закончить Радклифф.

— Какой уже срок?

— Не знаю. Недель шесть. Может быть, семь.

— Ты уверена?

— Я же говорила. Я была у врача. Прошла всестороннее обследование.

— Что же ты собираешься предпринять?

— А что мне остается?

— Ты сама знаешь.

— Ты считаешь, что я должна?

— Разве теперь важно, как я считаю? Жить-то тебе, — сказала Мерри. — Поступай так, как считаешь нужным.

— А ты не можешь мне помочь? — спросила Хелен. — Найти врача, например.

— А почему ты не обратишься к Тому?

— Я боюсь, что он только все испортит. Он и сам не знает, чего хочет. Говорит, что мы должны пожениться, хотя сам, конечно, вовсе этого не желает, — я уверена. Он перепуган до крайности.

— Что ж, это можно понять, он еще слишком молод.

— Он на три года старше нас.

— Мужчины взрослеют позже. А мы, хотя и моложе, взрослее, чем они.

— Послушай, — сказала Хелен. — Мне жутко стыдно, что я все это на тебя вывалила. Я чувствую себя последней тварью…

— Тварью? Это еще почему?

— Что я так тебя использую. Жила в твоей квартире и трахалась с Томом, пока ты была в театре. Вчера ночью я думала об этом и поняла, что это не слишком красиво с моей стороны. Однако ты все-таки давно живешь здесь… Вот я и подумала… Мы с Томом не вращаемся среди таких людей, а ты, возможно, знаешь кого-нибудь…

Кто сделает тебе аборт? — закончила за нее Мерри, едва ли не выплюнув эти слова прямо в несчастную мордашку Хелен.

— Да, — потупилась Хелен.

Читать подруге нотацию Мерри не стала. Хелен и так влипла по самые уши. Мерри позвонила Джаггерсу. Секретарша ответила, что он обедает. Мерри перезвонила в три часа. Когда Джаггерс взял трубку, Мерри спросила, не записывает ли их беседу мисс Бернстайн.

— Нет, — ответил Джаггерс. — Попросить, чтобы записала?

— Нет. Вы мне, конечно, не поверите, потому что дело у меня совершенно дикое. Моей подруге нужно сделать аборт.

— Отчего же? Я верю, — произнес Сэм.

— Вы можете мне помочь?

— Кто твоя подруга?

— Хелен. Хелен Фарнэм. Она живет у меня.

— Давно она залетела?

— По ее словам, недель шесть-семь.

— А как у нее с деньгами?

— Мне кажется, все в порядке. А сколько это стоит?

— Те, которых я знаю, берут дорого, — ответил Джаггерс. — Отличные специалисты, но не для бедных. Так что операция влетит, по меньшей мере, в тысячу.

— Это ей по карману.

— Тогда я перезвоню тебе примерно через час.

— Спасибо, Сэм, — сказала Мерри и положила трубку.

— Сколько? — спросила Хелен. Лицо ее стало мертвенно-белым.

— Тысяча.

— Но я не могу… У нас нет… — А родители?

— Ой, мне страшно даже думать…

— Хорошо. Сколько у тебя есть.

— Сотни три, три с половиной.

— Нормально. Остальное я внесу.

Три дня спустя Мерри доставила Хелен на Парк-авеню по адресу, указанному Джаггерсом. Пока из чрева Хелен вычищали ребенка, Мерри сидела в приемной и листала «Лайф», «Лук» и «Сатердей ивнинг пост». Наконец, вышел врач и подсел к Мерри, дожидаясь, пока Хелен отойдет от наркоза.

— С ней все в порядке? — спросила Мерри.

— Да, все отлично. Не беспокойтесь.

Он затянулся сигаретой, пустил к потолку колечко дыма и сказал:

— Одно не могу понять: почему вы, дурехи, не вставляете спираль. Она бы сэкономила себе девятьсот восемьдесят пять зеленых. И избежала бы массы неприятностей.

— Вы правы, — кивнула Мерри.

— Или сэкономила бы вам девятьсот восемьдесят пять зеленых. Ведь это вы за нее уплатили, верно?

— Почему вы так решили? — спросила Мерри.

— Догадался.

Мерри припомнила, как вместе с чеками, подписанными Хелен и Томом, пошла в банк, выписала собственный чек, получила деньги и, сложив их в бумажник, опустила бумажник в сумочку. Разницы в весе она не заметила.

— Да, кое-что я доплатила, — призналась она.

— Слушайте, а что, если я вас осмотрю, пока мы ждем? Должны же и вы извлечь из этого хоть какую-то пользу?

— Давайте, — согласилась Мерри.

Врач провел ее через приемную в один из смотровых кабинетов. Проходя мимо распахнутой двери, Мерри увидела лежавшую на кровати Хелен. В примыкающей комнате она разделась. Врач все это время не спускал с нее глаз. Мерри забралась в гинекологическое кресло и, подняв раздвинутые ноги, опустила их на кожаные подушечки. Ох, до чего же холодные инструменты у этих гинекологов! Смертельно холодные.

Два дня спустя Хелен съехала с квартиры Мерри и вернулась в Дарьен, так что Мерри вновь оказалась в одиночестве. Мерри пришлось зажить прежней жизнью — читать, прогуливаться по парку, играть в театре, возвращаться домой и смотреть телевизор. Что было по-своему не так уж и плохо, решила она. Совсем не плохо.


* * *


В Лос-Анджелесском международном аэропорту ее ждал лимузин со студии. Приехавший встречать Мерри помощник режиссера получил ее багаж и отнес его в машину. Огромный лимузин плавно покатил, рассекая длинным рылом поток попутных автомобилей, словно марлин, затесавшийся в рыбий косяк.

Обо всем уже позаботились. Уеммик подыскал ей уютную квартиру в Колдуотер-Каньоне. Перед подъездом стоял роскошный белый «шевроле», который предоставила ей студия. На камине красовались свежесрезанные цветы, в баре стояли крепкие напитки, а холодильник ломился от соков и лимонада. Помощник режиссера и шофер занесли чемоданы и сумки в квартиру.

— Мистер Кляйнзингер с нетерпением ждет вас, — сказал помощник. — И просил, чтобы я поздравил вас с возвращением в Лос-Анджелес.

— Спасибо. Большое спасибо.

— Завтра в девять тридцать вы должны быть в гримерной. Приедете сами или прислать машину?

— Лучше, пожалуй, если вы пришлете машину. Хотя бы завтра. В первый день.

— Безусловно. Чем еще могу быть вам полезен?

— Спасибо, все в порядке. И я вам очень признательна за встречу. Вы очень любезны.

— Рад был познакомиться, — улыбнулся он и ушел.


Джо Миланос провалился в Бейруте. Но числился в Бейруте спецкором «Пульса», возглавляя местный корпункт. Правда, жалованье он получал с особого счета, открытого для «Пульса» Центральным разведывательным управлением. До определенных пор всем было удобно: «Пульс» содержал на средства ЦРУ корпункт в Бейруте, а ЦРУ имело там своего агента с отличной легендой. Однако после того как Миланос засыпался, легенду хотя бы для соблюдения приличий требовалось сохранить, и Миланоса перебросили в Лондон. Эда Уикса вследствие этого перевели из Лондона в Найроби на смену Гаррету Холмсу-Уоллесу, которого, в свою очередь, послали в Париж. А вот Джослин Стронг переместили из Парижа в Лос-Анджелес. Тому было две причины. Во-первых, останься она в Париже, местное бюро оказалось бы перенасыщено, а во-вторых, Джордж Map, заведующий лос-анджелесским бюро, в последнее время стал излишне часто прикладываться к бутылке. Поэтому было решено оказать Мару поддержку, что в переводе с журналистского жаргона означало «возможное замещение».

Впрочем, ни Джослин Стронг, ни Мара о подлинных причинах всех этих перемещений ставить в известность никто не стал. Тем более что такой стреляный воробей, как Map, в этом и не нуждался: он уже давно научился читать не то, что между строк, но даже между букв. Он прекрасно понимал, что Стронг представляет для него угрозу, и вместе с тем знал, что сама она не дает себе в этом отчета, полагая, что перевели ее в порядке понижения. В день, когда она появилась на новом месте, Map просунул голову в дверь ее кабинета и провозгласил:

— Счастлив приветствовать странницу, проделавшую путь из Города Света в Мишурный Городок.

Брезгливое смирение, прозвучавшее в голосе Джослин, рассказало Мару все, что он хотел знать. Теперь ему оставалось только загрузить ее рутинной работой, а дальше случится одно из трех. Либо она слишком рано раскроет козыри — и проиграет, либо ей осточертеет бессмысленная возня и она уволится, либо — и это наиболее вероятно — она деградирует в одного из бесчисленных зомби, из которых состоит журналистский корпус Голливуда. Map называл эту группу бригадой живых мертвецов, кормившихся сплетнями, бюллетенями для прессы и прочей падалью и мечтавших только об одном: как бы побыстрей дождаться, пока их избавят от мук и проткнут осиновым колом.

Джослин, которая даже не подозревала об истинных причинах перевода в Лос-Анджелес, тем не менее прекрасно знала, что ей делать. Порой случается так, что лишняя информация может только навредить математику при решении сложной задачи. Точно так и в политике: недостаток информации необязательно ставит тебя в невыгодное положение. Джослин отдавала себе отчет в том, что должна сработать «на уровне», поскольку спрос с нее будет особый. Не зная, чем обернется для нее новое место работы — потерей должности или, наоборот, повышением, — она прекрасно сознавала, что выход у нее только один: взяться за предложенную ерундовую тему и попытаться сделать из нее конфетку. Рано или поздно нью-йоркские издатели заметят, как она справляется с поручениями.

И тем не менее абсурдность первого же задания застала ее врасплох. Экспедиторша принесла ей досье и оставила в папке с входящими материалами, как самый обыкновенный документ, хотя с таким же успехом могла вложить туда кусок собачьего дерьма, выполненный из пластмассы. Джослин прекрасно знала, что это за материал. Она сама работала над ним в Париже восемь месяцев назад, и на ее глазах он рассыпался в пух и прах.