— Послезавтра.

— Я позвоню тебе сегодня вечером или завтра утром. Как только узнаю.

— Спасибо, Мерри.

— Ну, что ты, мама.

— Ты — замечательная дочь!

— Спасибо, мама, — сказала Мерри. Разговор стал действовать ей на нервы, и Мерри спешила поскорее оборвать его. — Я перезвоню тебе, как только мистер Джаггерс даст мне свой ответ. До свидания.

— Да хранит тебя Господь!

— Тебя тоже, — сказала Мерри. И повесила трубку, прежде чем Элейн успела сказать еще что-то.

В течение следующего получаса Мерри беспрерывно разговаривала по телефону. Сначала позвонила в Нью-Йорк Джаггерсу и спросила, может ли она слетать в Лос-Анджелес на похороны отчима. Потом перезвонила матери и сказала, каким рейсом прилетает. Наконец, позвонила в театр своей продюсерше, чтобы предупредить ее, что улетает в Калифорнию.

Если бы Мерри ограничилась только этими словами, все бы обошлось. Но, не подумав о том, как может воспринять подобную экзотику малознакомый человек, она брякнула, что летит на похороны своего отчима, которого убил страус.

— Кто убил?

— Страус.

— Это что — шутка такая?

— Вовсе нет. Я говорю вполне серьезно.

— Мерри, от этой шутки очень дурно попахивает.

— Его убил страус. Мой отчим дрессировал животных.

— Ну, хватит, Мерри. Это уже не смешно.

— Я говорю правду. Клянусь вам.

— Хорошо. Мерри. Я понимаю. Желаю тебе как следует повеселиться на этих похоронах. Завтра увидимся.

И она повесила трубку. Мерри даже не успела сказать, что больше не придет в театр и что ее отчима и вправду убил страус. Ничего, она пошлет этой вредной дамочке некролог, когда его напечатает одна из лос-анджелесских газет. Или журнал «Вэрайти». Это будет сладкая месть. Мерри представила себе, как вытянется физиономия продюсерши, когда она прочтет некролог и вспомнит об этом разговоре. Мерри с трудом удержалась от смеха.

Похороны действительно вылились в нечто забавное. Вычурные, показушные — Гарри Новотны других бы и не пожелал. А впрочем, возможно, он сам и успел распорядиться обо всем, прежде чем умереть. Мерри, во всяком случае, хотелось так думать. Ведь не могла же ее матушка замыслить такое. Верно, недостатков у Элейн хоть пруд пруди, но на такую пошлость даже она не способна, думала Мерри. Апофеозом похоронной церемонии стал выпуск в небо целой стаи голубей, что, по замыслу организаторов, символизировало расставание бессмертной души Гарри Новотны с бренным телом, — никто не подумал, насколько это неудачно сочеталось с тем, как погиб Гарри, забитый мощными ногами страуса. Среди пришедших проводить дрессировщика в последний путь послышались испуганные восклицания. Затем Мерри, Лион и Элейн забрались в огромный «кадиллак», за которым вереница автомобилей потянулась от кладбищенской часовни к месту захоронения.

Возле могилы еще некоторое время продолжали возносить молитвы, но Мерри слушала их вполуха, то и дело поглядывая на верхушки деревьев, где сквозь листву виднелись голубиные головки. Интересно, подумала Мерри, рассадят ли этих голубков снова по клеткам, чтобы потом выпустить еще на чьих-нибудь похоронах. На многих похоронах. Все это было настолько нелепо и настолько трогательно, что Мерри даже позабыла, насколько не любила своего усопшего отчима. Больше он уже никого не обидит. Мерри казалось удивительным то, что Новотны для кого-то что-то значил.

И тем не менее Элейн плакала. Не навзрыд и не горько, а скорее сдержанно всхлипывала. Возможно, она не так уж и любила Гарри, подумала Мерри, и теперь терзалась угрызениями совести. Трудно сказать. Мерри и сама чувствовала себя виноватой из-за того, что думала так возле свежевырытой могилы. Ужасно, что на похоронах так интересно. Впрочем, это, наверно, потому, что ей еще никогда не приходилось на них присутствовать.

После похорон Мерри решила, что задержится в Лос-Анджелесе до начала учебного года. Она надеялась, что за три недели, оставшихся до ее отъезда в Скидмор, мать уже оправится от горя. Элейн, конечно, не была ей настоящей матерью, но ведь и сама Мерри не соответствовала идеалу настоящей дочери. Что ж, по крайней мере, она скрасит матери одиночество хотя бы в эти трудные дни.

В последующие несколько дней Мерри пыталась делать все, чтобы помочь матери привыкнуть к жизни без Гарри. Она предлагала ей погулять вдвоем по пляжу, покататься на машине по пустыне. Но Элейн отказывалась, предпочитая упиваться собственным горем. Облаченная во все черное, даже в самые жаркие дни, она не выходила из гостиной, без конца повторяя, каким замечательным человеком был Гарри Новотны.

Мерри довольно быстро начала тяготиться материнским обществом, а бесконечные разговоры о покойном отчиме нагоняли на нее тоску и уныние. Все заботы по дому свалились на ее плечи, а тут еще приходилось ублажать и нескончаемую вереницу гостей, приходивших выразить соболезнование вдове Гарри. Мерри страшно устала, но решила, что так обычно и бывает после кончины главного кормильца.

Отвлекалась она только в обществе Лиона. Мальчику уже исполнилось тринадцать — застенчивый, угловатый подросток, он вдруг порой блистал неожиданными шутками, забавлявшими Мерри. Между братом и сестрой установилось такое взаимопонимание, что оба одинаково воспринимали наигранность и фальшь непрекращающихся стенаний Элейн о славном человеке, по которому она носила траур. Уж кому, как не Лиону, было знать, каким на самом деле человеком и отцом был Гарри, который в последние годы вообще превратился в глумливого пропойцу. А уж на Элейн в последние лет пять он вообще внимания не обращал.

Впрочем, все бы это Мерри перенесла, если бы не три «гарпии», которые каждый вечер приходили вместе или поодиночке, чтобы поплакать и помолиться вместе с Элейн. Мать почему-то замыкалась в себе, как только Мерри заводила разговор об этих женщинах, а настаивать Мерри по понятным причинам не могла, да и не собиралась. Однако как-то вечером, когда «гарпии» ушли, Элейн случайно проговорилась, спросив Мерри:

— А ты веришь в загробную жизнь?

— Не знаю, мама, — ответила Мерри, намеренно покривив душой. Она начисто отрицала существование загробной жизни.

— А она есть, — заявила Элейн тоном, не допускающим возражений, и вместе с тем так спокойно, словно сообщила Мерри, что сегодня четверг.

Мерри не ответила, но на следующий вечер, когда «гарпии» собрались, вышла из гостиной и, затаившись на лестнице, подслушала их беседу. После нескольких ничего не значащих фраз одна из женщин спросила:

— Ты помолишься вместе с нами, сестра?

Мерри услышала шелест платьев — преклонив колени, женщины невнятно забормотали, вознося молитву. Не в силах этого вынести Мерри убежала в свою комнату.

Она поняла, что вовсе не нужна матери. И еще решила, что не станет потакать матери и ее бредовым фантазиям, а кроме этого Элейн явно ни в чем больше не нуждалась. Оставаться дальше в этом доме, наблюдая за медленным скатыванием матери к средневековому мракобесию, было для Мерри невыносимо. Но куда ей податься? До начала семестра в Скидморе нужно было как-то убить еще целых две недели. Не могла же она так рано заявиться в Саратогу-Спрингс, словно бездомная сирота. Она была уже слишком взрослой, чтобы бесцеремонно нагрянуть к Джаггерсам, но недостаточно взрослой, чтобы снять номер в гостинице и скоротать оставшееся время там. Хелен Фарнэм еще отдыхала в Европе, откуда собиралась вернуться лишь за два дня до начала семестра в Радклиффском колледже. А Мередит Хаусман находился в Испании на съемках «Нерона».

Фотография отца, которую Мерри повесила над своей кроватью в Кейп-Коде, сослужила свою службу, сумев не только поддержать ее гнев, но и возбудить любопытство. Ведь она почти ничего не знала о жизни отца и уж совсем ничего не знала о своих предках. Кроме того, что ее бабушка до сих пор жива. И живет где-то в Монтане, Возможно, жива еще и прабабушка.

В конце концов, методом исключения Мерри решила, что поедет в Монтану. Чем больше Мерри потом думала, тем более привлекательной казалась ей эта поездка. Впрочем, она прекрасно понимала, что не может свалиться туда как снег на голову, без предупреждения. Насколько она знала, Мередита выгнали из дома, лишив семьи, родовых уз и наследства. Мередит никогда даже не заговаривал о своих родителях. А что о нем сейчас думают? Какой прием ее ждет?

Мерри решила, что должна посоветоваться с Сэмом Джаггерсом. Она зашла в спальню Элейн, плотно прикрыла дверь и позвонила в Нью-Йорк.

— Здравствуйте, мистер Джаггерс, это Мерри Хаусман.

— Здравствуй, Мерри, рад тебя слышать. Чем могу помочь тебе?

— Я звоню из Лос-Анджелеса, от матери. Мне кажется, она больше не нуждается в моем присутствии.

— Вот как?

— Да. К тому же, честно говоря, мне уже и самой здесь осточертело.

— Я понимаю, — произнес Джаггерс. Потом, чуть помолчав, спросил:

— Куда бы ты хотела поехать? Мы собираемся махнуть на пару недель на озеро Луиза. Хочешь с нами?

— Спасибо за предложение, — ответила Мерри, — но мне хотелось бы навестить мою бабушку в Монтане. Если, конечно, вы считаете, что она обрадуется моему приезду.

— А почему же нет?

— Не знаю. Я ведь даже не представляю, где она живет, — сказала Мерри. — А она хоть знает о моем существовании?

— Думаю, что да, — ответил Сэм. — Подожди минутку.

Мерри услышала, как зашуршали какие-то бумажки, в то время как Джаггерс что-то бормотал себе под нос.

— Вот, нашел, — сказал он, наконец. И продиктовал номер: — Спун-Гэп, десять. И скажи телефонистке, чтобы дозванивалась через Батт.

— Десять? Что за телефон такой? — удивилась Мерри.

— По крайней мере, легко запомнить, — усмехнулся Джаггерс.

— Может быть, вы позвоните ей от моего имени? — попросила Мерри.

— Нет, — засмеялся Сэм. — Ты же ее внучка, а не я, Кстати, тебе нужны деньги?