— Вы запрещаете мне с ней встречаться? — переспросил Мартин.

Отец кивнул.

— Простите, но мне казалось, что период запретов остался в прошлом. Я думал, что теперь могу сам решать, что мне делать.

Отец несколько секунд смотрел на него, не мигая, потом налил себе бурбона из хрустального графина в форме груши.

— Хорошо, Мартин, — сказал Он. — В таком случае присядь, нам надо поговорить.

Плеснув в другой бокал, он протянул его сыну. Мартин никогда прежде не пил с отцом. Они сели на жесткий кожаный диван, и Эш продолжил:

— Раз ты настаиваешь на встречах с ней, несмотря на наше недовольство, думаю, мне можно успокоиться.

— То есть? — не понял Мартин.

— Просто это значит, что ты нормальный, — объяснил Эш. — Понимаешь, мы с твоей матерью немного беспокоились за твое развитие, особенно если учитывать этот странный интерес к кухне. — Он сделал большой глоток виски. — Если ты хочешь встречаться с этой девушкой, думаю, в ней есть своя… изюминка. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я. Ведь в сдобной булочке главное изюм, не так ли? — Эш кивнул, соглашаясь сам с собой. — На вкус они все одинаковые, что богатые, что бедные, так что в этом нет ничего страшного до тех пор, пока она от тебя не залетит. Хотя я уверен, что и в этом случае мы что-нибудь придумаем…

Мартин отставил в сторону бокал и поднялся с дивана.

— Ты ничего не знаешь о Клэр, — сказал он отцу. — Ты вообще ничего не знаешь.

— Сынок, я знаю гораздо больше, чем ты думаешь, — тихо ответил Эш. — Просто сейчас ты этого не понимаешь. Может быть, однажды поймешь. Но правда в том, что если ты позволишь этой девчонке завладеть твоей жизнью — а я вижу, ты именно это и собираешься сделать, — то она обязательно ее разрушит.

— Спасибо за совет. — Мартин повернулся и вышел из холодной комнаты, полной книг, которые никто никогда не прочтет.

— Значит, ты действительно намерен привязать себя к ней! — крикнул Эш Рейфил, но Мартин молча спускался по лестнице, а вслед ему неслись слова отца: — Молодец! Продолжай в том же духе!

К концу лета Мартин и Клэр стали более сдержанными и осторожными, они встречались реже, выбирая места, где их точно никто не увидит. Они больше не решались сидеть днем в беседке, гулять по парку или ходить на пруд. Вместо этого они уходили в лес на окраине Лонгвуд-Фолс, где пугливые олени встречались гораздо чаще, чем люди. Под сенью густой листвы носились полчища комаров. Мартин и Клэр обычно устраивались на куче листьев и ветвей. В лесу было гораздо темнее, чем там, где они привыкли гулять — солнечные лучи едва находили лазейки в зеленых кронах, — и Мартину с Клэр казалось, что они сидят в сумрачной комнате, куда детям входить запрещено. Иногда Мартин позировал для Клэр, становился, куда она велела, снимал рубашку, а девушка делала слепки из небольших комков красной глины, которые она приносила с собой в банке.

В лесу Клэр чувствовала себя несчастной и не скрывала этого. Ее очень расстраивало то, что им с Мартином приходится уходить так далеко, чтобы остаться наедине, что они не могут пройтись по городским улицам, держась за руки, как это делали другие влюбленные парочки. И все из-за денег. Ее не интересовало богатство Мартина Рейфила, его общественное положение, хотя многие из жителей Лонгвуд-Фолс были уверены в обратном. Она не стремилась прыгнуть выше головы, оставив позади жизнь, в которой была всего лишь дочерью человека, зарабатывавшего на жизнь тем, что подрезал изгороди, чинил тротуары и красил беседку в городском парке, и стать самодовольной бездельницей и женой богатого человека. Отдельные узколобые личности поговаривали, что Клэр Свифт пытается купить билет, чтобы вырваться из того мира, где она родилась. Лишь когда они с Мартином оставались вдвоем, слухи и едкие замечания стихали и, оставшись вдали, превращались в неразборчивый шепот.

Тем временем лето подходило к концу, и с каждым днем они нуждались друг в друге все больше. Однажды, в последних числах августа, когда они сидели в лесу и болтали о чем-то, Мартин вдруг замолчал, повернулся к Клэр и, подперев ладонью щеку, внимательно посмотрел на девушку.

— В чем дело? — спросила она.

— Знаешь, чего мне хочется? Провести с тобой целый день. Где-нибудь в другом месте. Где-нибудь, где мы могли бы лежать рядом и обниматься, и чтобы эти проклятые сосновые иголки не лезли везде.

— Разве есть такое место?

— «Сторожка».

Клэр поднялась и изумленно посмотрела на него.

— Мы не можем туда пойти! — воскликнула она.

«Сторожка» была одним из разваливающихся трехэтажных мотелей на Девятом шоссе, с облезлыми стенами и протекающими трубами. Клэр всегда казалось, что в таких местах, пропитанных пылью и грязью, царит запустение.

— Все будет в порядке, — попытался успокоить ее Мартин. — Может, изнутри она выглядит лучше, чем снаружи. Я просто хочу быть с тобой. Но если ты против, мы никуда не пойдем.

Клэр отвернулась. Правда была в том, что ей тоже порядком надоело сидеть на куче веток. Ей хотелось заняться с Мартином любовью. Но подобные желания перечеркивали все, чему ее учили, все те непременные качества, которыми должна была обладать семнадцатилетняя девушка в 1949 году. Ее родители — особенно мама — ужаснулись бы, узнай они, о чем она думает. Морин Свифт начала бы рыдать, умолять ее изменить свое решение, бежала бы за ней всю дорогу до этого непристойного мотеля, прижимая к груди шерстяную шапку.

Но Клэр отогнала в сторону мысли о матери. Не глядя на Мартина, она неуверенно пробормотала:

— Все хорошо. Я не обиделась. Я тоже хочу быть с тобой, ты же знаешь.

— Тогда ты понимаешь, что я имею в виду, — сказал он, и через несколько секунд она кивнула в ответ.

— Ты не перестаешь меня удивлять, — улыбнулся Мартин.

Уже в следующую субботу они стояли на обочине и ловили машину, чтобы добраться до мотеля.

В конце концов, рядом с ними остановился старый фермерский грузовик. Мартин и Клэр с трудом уместились в кузове, втиснувшись между ящиками со свежим молоком, и всю дорогу слушали, как вокруг них дребезжат и позвякивают бутылки. Клэр надела платье цвета какао — бледно-коричневое, будто присыпанное сахарной пудрой, — которое сшила для нее мама.

Они делали вид, что путешествуют как муж и жена.

— Новобрачные, — смеясь, сказал Мартин, надевая дешевое серебряное колечко на безымянный палец Клэр. — Мы Харрисоны из Саратога-Спрингс, — продолжал сочинять он. — Джон и Элис. Мы поженились в Саратоге, в отеле «Адельфи». Тихая, скромная свадьба, всего двести человек гостей.

— И что же мы делаем в ужасном мотеле «Сторожка»? — поинтересовалась Клэр.

— Мы просто путешествуем по штату Нью-Йорк, — объяснил ей Мартин. — Ездим туда-сюда, как обычные молодожены, в последний раз наслаждаемся беззаботно и бесцельно проведенным временем, потому что впереди нас ждет серьезная взрослая жизнь. Останавливаемся в маленьких придорожных отелях, вроде тех, где не все буквы горят на неоновых вывесках.

У «Сторожки» не горела первая «о». Клэр покачала головой и сказала:

— Ладно, Джон, остановимся в «Сторожке».

— Спасибо, Элис, — отозвался он. — Ты не пожалеешь.

Для маскировки они взяли с собой по маленькой дорожной сумке, ведь Харрисоны не могли путешествовать без вещей. Сидя в кузове трясущегося грузовика, Клэр прижимала к себе сумку, собранную накануне вечером. Внутри лежала только ночная рубашка из хлопка с вышитыми по краю розочками, хотя девушка и понимала, что вряд ли она ей понадобится. Грузовик остановился прямо напротив гравийной дорожки, ведущей к входу в мотель. На стоянке было несколько машин, и место не выглядело таким уж зловещим, но Клэр все равно боялась. Они записали в регистрационной книге свои выдуманные имена, и старая женщина с сеткой для волос на голове, дежурившая за стойкой, даже не стала проверять, так ли это. Ей было все равно, кто приезжает в мотель, до тех пор, пока постояльцы исправно платят и не начинают громить мебель и задирать окружающих.

— Так, и еще… — обратился к ней Мартин. — Здесь есть комната с кухней?

Женщину явно удивили его слова — наверное, никто прежде ни о чем подобном не спрашивал.

— Это будет стоить дополнительные семьдесят пять центов, — сказала она, и Мартин послушно заплатил.

Затем дежурная кинула ему ключ через стойку — и все. Мартин и Клэр молча вышли наружу и по скрипящей деревянной лестнице поднялись к комнате номер восемнадцать.

Дверь была покрашена отвратительной водянистой краской, с подтеками и узорами, оставшимися от кисти маляра. В голове Клэр мелькнула мысль, что папа обязательно бы ее перекрасил так же тщательно, как он красил беседку и заборы в городе. А оказавшись внутри, в затхлом полумраке, она подумала, что в этот номер никто не заходил по крайней мере несколько недель. Кровать в середине комнаты была довольно продавленной, но хотя бы казалась чистой.

Клэр не понимала, как она могла дойти до такого, и даже подумывала о том, чтобы развернуться и молча уйти. Все вокруг было таким непривычным. Но потом Мартин подошел к ней, она снова почувствовала его запах, «сладкую кислинку», успокаивающее тепло его объятий и вспомнила, что он-то был привычным. Его голос, улыбка, руки — все это уже стало частью ее жизни. Он не был чужаком, поэтому Клэр сказала себе, что не должна думать, будто все вокруг чужое.

Она молча разделась в полумраке комнаты, а Мартин неотрывно смотрел на нее, пытаясь разглядеть получше в неверном свете, пробивающемся через окна.

— Ты просто красавица, — сказал он.

Затем Мартин разделся сам, медленно откинул синее одеяло, лежавшее на простынях, и они вместе нырнули в постель. Словно в холодный весенний пруд. В комнате было тихо и сумрачно, хотя солнце уже стояло высоко в небе, и Клэр подумалось, что они словно два пловца. Мартин поцеловал ямочку у нее между ключицами, затем стал спускаться ниже, и его губы вдруг оказались на ее груди. Клэр тяжело дышала, она почувствовала, как внутри нее растет тревога и напряжение, но напомнила себе: «Я миссис Харрисон, замужняя женщина». Его губы все еще оставались на ее груди. Клэр услышала собственный стон. Неужели это она?