Элисон остановилась, глубоко вдохнула, чтобы успокоиться, и снова заговорила:

— Только в последние годы я, наконец, поняла, сколько мама дала нам, и я сумела взять частичку этого. Как и вы все. Она действительно хотела, чтобы было именно так. Конечно, она не была всемирно известной, не была блестящим художником, не жила «в большом мире», где бы это ни было. Но она была рядом с нами — в нашем мире. И нам бесконечно повезло, что мы были рядом с ней.

Элисон закончила говорить и тихо села на свое место, рядом с отцом и братьями, которые тут же потянулись обнять ее. Мартину казалась, что на похоронах Клэр слезы лились бесконечной рекой; люди плакали, не скрывая своего горя. Через некоторое время гроб украсили полевыми цветами, и все собравшиеся в один голос запели церковный гимн.

У Мартина было такое чувство, будто он сейчас потеряет сознание, но он прижался к церковной стене, глубоко вздохнул и, не обращая внимания на слезы, текущие по щекам и капающие на рубашку, позволил печальной музыке унести себя.

«Я с тобой, — молча говорил он Клэр, повторяя слова обещания. — Я здесь, я рядом. И я никогда-никогда не забуду о том, кем мы были, что мы сделали, и как мы стали теми, кто любил друг друга на протяжении долгих-долгих лет так, как могли любить только мы».

Когда служба была окончена, кто-то распахнул двери и впустил в церковь солнечный свет. Именно в этот момент Дэниэл Класкер встал и посмотрел прямо на Мартина, а Мартин ответил на его взгляд. Через несколько секунд Дэниэл кивнул, признавая его право быть здесь и по-прежнему не говоря ни слова. В их молчании не было злости или ревности, а лишь тихое согласие между двумя мужчинами, которые любили одну женщину. Потом Дэниэл отвернулся, и кто-то обнял его. Люди по всему залу вставали и обнимали друг друга, не желая уходить, стремясь хоть чуть-чуть задержаться в прохладном полумраке церкви, где еще жила память о чудесной женщине, которая навсегда их покинула. Но Мартин Рейфил не мог остаться. До того как его успели заметить, он вышел на солнечный свет, уводя за собой Клэр, державшую его за руку.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Кассета подошла к концу. Последние слова Мартина перебивались печальными вздохами, а потом наступила тишина. Эбби потянулась, чтобы выключить магнитофон, а после все, что она могла, — это невидящим взглядом смотреть в окно, где над парком занимался очередной рассвет.

Ее переполняли усталость и невероятная тоска; только что услышанная история никак не хотела ее отпускать. Но на ее столе по-прежнему стоял открытый портфель Мартина, загадочно поблескивающий медными ручками, и Эбби знала, что достала из него не все сокровища. На дне портфеля лежали рецепт из поваренной книги Мартина, конспект лекции по философии, который сделала Луиза, учась в Кембридже, и, наконец, сложенный пополам листок бумаги. Эбби развернула его и обнаружила, что это документ, на котором значилось: «ЗАЯВЛЕНИЕ НА ПОЛУЧЕНИЕ ПАСПОРТА ГРАЖДАНКИ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ КЛЭР СВИФТ, ОТ 28 МАЯ 1952 ГОДА».

Получается, что именно эту бумагу заверил Тихоня много лет назад, когда Клэр не смогла найти свое свидетельство о рождении. Эбби уже было отложила его в сторону, к стопке бумаг, которые она вытащила из портфеля за прошедшую ночь, но потом подумала: «Почему оно оказалось в самом низу?» Все остальное лежало в строгом хронологическом порядке, начиная с квитанций из мотеля «Сторожка» и заканчивая объявлениями о рождении внуков Клэр. Мартин крайне методично складывал бумаги и фотографии, и подобная оплошность была для него нехарактерна.

Эбби присмотрелась к документу повнимательнее. Вчиталась в строки заявления, в ту информацию, которую Клэр обязана была предоставить для получения паспорта, но все было в порядке: дата рождения, домашний адрес на Бейджер-стрит, имена родителей. Эбби перечитала все с самого начала в надежде, что она что-то упустила, вглядываясь в каждое слово. Дойдя до конца страницы, она принялась рассматривать печать, которую с риском для себя поставил молодой нотариус Тихоня, решивший помочь Клэр получить паспорт только потому, что считал любовь важнее всего остального. Эбби провела пальцем по выцветшим буквам печати.

И, наконец, нашла то, что искала. Под печатью стояла подпись человека, которого Мартин называл Тихоня. «Томас Рестон», — прочитала Эбби и тут же зажала себе рот, сдерживая крик изумления. Этим нотариусом был ее отец.

В те годы ее собственный отец был до такой степени влюблен в свою невесту, что решил помочь другой молодой паре. Эбби не могла в это поверить — он всегда казался ей сдержанным и невозмутимым, и хотя ее мать постоянно пыталась доказать обратное, она не верила ее словам. Тихоня — Том Рестон — был безумно влюблен в девушку — мать Эбби. Получается, что их брак не был скучным и деловым: они испытывали друг к другу страсть и всепоглощающее чувство, о котором их дочь даже не догадывалась. Но так оно и было — и теперь она знала об этом. Отец и в самом деле был неразговорчивым — тихим, как говорил Мартин, — но за его молчанием скрывалось очень многое. Томас Рестон оказался куда более сложным человеком, чем Эбби когда-либо могла вообразить, и его любовь к ее матери, Хелен, и даже его любовь к самой Эбби была тихой, скрытой, но ощутимой.

Неудивительно, что Мартин решил рассказать обо всем именно ей. Неудивительно, что он так настаивал на том, чтобы именно она получила портфель и узнала их с Клэр историю. Словно у дочери с отцом был общий старый друг, о котором Эбби не знала.

Эбби устало принялась убирать бумаги, которые всю ночь вытаскивала из портфеля, стараясь сложить их в том же порядке, в каком нашла. Уважая решение Мартина, она уже было опустила заявление на получение паспорта на самое дно, но вдруг обнаружила, что в портфеле осталось еще что-то. Вскоре она разглядывала маленький конверт, адресованный Мартину и подписанный чьей-то рукой, очень похожей на Клэр, несмотря на то, что буквы были дрожащими и нечеткими — она явно писала незадолго до смерти. В конверте лежал ключ.

Эбби вытащила его и обнаружила, что на нем болтается металлическая цепочка с ярлыком, на котором значится: «Фирма „Свифт: мастера на все руки“, складское помещение В». Она покачала его на ладони, словно взвешивая, как всего несколько часов назад взвешивала стопку кассет. Не задавай вопрос, если не хочешь услышать ответ. А потом сунула ключ в карман. Почему бы и нет, подумала Эбби. В конце концов, она и так уже зашла слишком далеко.

Пытаясь сдержать легкую дрожь — от усталости или переизбытка эмоций, Эбби сама не могла разобрать, — она сложила бумаги обратно в портфель, осторожно закрыла его, выключила настольную лампу и встала. Прошла по коридору, на стенах которого висели первые полосы «Леджер», но пока не спешила уходить из редакции. Прежде чем направиться через парк к офису фирмы Свифтов, ей нужно было еще кое-что сделать.

Эбби зашла в комнату, которую в редакции обычно называли библиотекой, и где по зеленым папкам с золотыми буквами были разложены все номера газеты, один за другим, начиная с самого первого, вышедшего в 1846 году. Эбби подкатила лестницу на колесиках к стеллажу и достала папку «ИЮЛЬ — ДЕКАБРЬ, 1998 г.». Торопливо пролистывая страницы, она добралась до нужной статьи.

Вчера вечером у себя дома после нескольких месяцев упорной борьбы с раком в возрасте шестидесяти шести лет скончалась Клэр Класкер. Супруга Дэниэла Класкера и мать троих детей: Элисон, Джонатана и Эдварда, миссис Класкер родилась и выросла в Лонгвуд-Фолс. После нее остались муж, дети и шесть внуков, а также ее сестра, миссис Маргарет Бентон, которая тоже проживает в Лонгвуд-Фолс.

Миссис Класкер. Эбби покачала головой и стала читать дальше:

В пятницу в областной больнице Шенектэди от травм, полученных в результате автокатастрофы, скончался тридцативосьмилетний Рэндэл Дэвлин. После него остались мать, Рут Дэвлин, проживающая в Олбани, и брат, Мэтью Дэвлин, проживающий в Пенсаколе, штат Флорида.

Эбби открыла «Леджер» за следующий день и прочитала:

В субботу от удара в возрасте восьмидесяти двух лет скончалась Сандра Кашинг…

Дальше шло имя Гарольда Старетта, а в следующем номере — Нормана Бредфорда, Дженни Маклухлин, Луиса Майклза. После них — Марка Киббинга, Эдгара Ломакса, Джона Сатино, а потом Эбби захлопнула папку.

Она отступила назад и окинула взглядом высокие стеллажи с бесконечными папками. Здесь хранилась летопись жизни и смерти жителей Лонгвуд-Фолс — номера «Леджер», в идеальном порядке подшитые в кожаный переплет.

Каждое слово — правда, и каждое слово — ложь.

Эбби закрыла за собой дверь библиотеки и, оставив позади тихий коридор, вышла через парадный вход редакции в пустынный город под занимающееся рассветом небо. Наступило двадцать восьмое мая, вдруг осознала она, и этот день показался ей первым днем нового года. Городской парк еще не проснулся, трава была влажной от росы, а беседка поблескивала в лучах утреннего солнца. Эбби прошла мимо нее и направилась вниз по наклонной улице, оставляя позади дома с задернутыми шторами, за которыми хозяева спали в своих теплых постелях или, сонные, слонялись по комнате в предвкушении нового рабочего дня. Кому известно, что на самом деле происходит в чужих домах — или в чужих жизнях, если есть разница? Клэр была такой, как говорилось в некрологе, и в то же время в ней скрывалось нечто большее. После смерти о ней писали как о миссис Класкер, жене, матери и бабушке. Конечно, она великолепно справлялась с каждой из этих ролей, но все они ни в коей мере не раскрывали того, что делало ее жизнь неповторимой. Эбби не успела отдать должное отцу. Ее отец, прошлым летом занимавший пост редактора «Леджер», также не смог отдать должное Клэр в ее некрологе. Он написал его, осознавая, что знает о ней гораздо больше, возможно, он просто не понимал, что делать с этим знанием.