— Кстати, — вдруг вспомнил Василий, доставая портмоне из нагрудного кармана, — не люблю ходить в должниках.

С этими словами он вынул купюру достоинством в пять тысяч, свернул и сунул Лере в кармашек на груди. Легкое касание пальцев заставило Леру затрепетать.

Да что же это такое?!

— Не стоило беспокоиться, — получая мстительное удовольствие, отозвалась Лера, — я подаю по вторникам.

Вторник, вторник… Они встретились во вторник, вспомнил Василий, и горячая волна радости разлилась в груди: она помнит, в какой день это было, — это что-нибудь да значит!

— Сожалею, только я по вторникам не беру.

— Интересно, а по каким дням берут депутаты Заксобрания? — Кто-то злобный сидел внутри Леры и дергал за язык — иначе свое поведение она не могла объяснить.

— У вас не получится меня обидеть, как бы вы ни старались.

Желая как-то прекратить это безобразие, убраться из заведения, подальше от откровенных взглядов и провокационных шуток, Лера взялась за сумочку, но гельминт-тамада снова спутал все карты:

— Дамы и господа! Объявляю следующий конкурс!

— Нет! — пискнула Лера, но музыканты исполнили туш, и Крутов почти вынес ее в центр танцпола.

К счастью, они оказались не одни, нашлись добровольные жертвы, и в общей сложности на потеху публике выстроились четыре пары.

Очевидно, это была кульминация праздника, потому что затейник-тамада как-то особенно нагло смотрел на дам.

— Задание следующее: партнеры-мужчины называют самые привлекательные части тела партнерши, в разумных пределах, конечно, — гаденькая улыбка тронула порочные губы, — и целуют партнерш в эти места. — Последние слова потонули в одобрительном в свисте и улюлюканье.

Парочка слева от Леры выражала нетерпение, видимо созрев для раздевания.

Это было уже слишком.

— С меня хватит, — пробормотала Лера и сорвалась с места.

Крутов догнал ее уже перед выходом из заведения и схватил за руку:

— Валерия, подождите!

Лера в испуге обернулась.

Крутов даже растерялся от явной, неприкрытой паники в глазах Ковалевой.

— Но это же только игра. — С точки зрения Крутова, лишенный чувства юмора человек был так же страшен, как вечно опаздывающий.

— Пошлятина это, а не игра!

— Вообще-то за высоким в ресторан не ходят. Если вы ищете духовности, идите в музей, в кинотеатр или в храм.

Они смотрели друг на друга как два зверя.

Лера с трудом удерживалась от пощечины — это было совершенно новое для нее желание. Даже на Казимира она не подняла руку, даже на мерзавку-практикантку. Что это с ней?

Вздымающаяся Лерина грудь, порозовевшие щеки и приоткрытый рот, в котором блестели влажные зубы, а также усилившийся за пах степи привели Крутова в крайнее возбуждение.

«Господи, до чего хороша!» — поразился он.

До этой минуты Василий свято верил, что его ведет судьба, и с благодарностью принимал все, от конкурентов на избирательном участке до женитьбы.

И вдруг сегодня — нет, сейчас, сию минуту — отчетливо осознал, что штамп в паспорте стал стоп-сигналом на заячьей тропе и зонтиком для рыбки. С чего бы? Слов нет, Валерия нравилась ему, очень нравилась, но не до такой же степени… Или как раз до такой?

— До свидания. — От жадных глаз Крутова в горле у Леры перехватило.

— До свидания, — рассеянно повторил Василий, продолжая удерживать Леру за руку.

— Да отпустите же, — жалобно попросила она, не в состоянии вынести этот раздевающий взгляд.

— Да-да. — Василий смутился. — Валерия Константиновна, мы с вами должны довести до конца наше дело.

— Вы о статье?

— Да, — подтвердил Василий.

— Ничего не могу обещать. У меня неприятности на работе, не исключено, что придется уволиться. Впрочем, если вы настаиваете, я попытаюсь.

— Настаиваю. — Василий уже овладел собой. Он выжмет из ситуации все возможное, до последней капли, но эта женщина будет его.


От утреннего номера «Ведомостей» поднимался одуряюще родной запах: свежей краски, разогретого полиграфического оборудования, новой бумаги и самой жизни. Пальцы у Леры подрагивали от нетерпения, как у алкофанка с утра перед пивным ларьком, она быстро, по диагонали, пробежала взглядом по полосе, обшарила подвал.

Что-то было не так. Статья.

Внутри у Леры все оборвалось. На месте статьи, которую она сдала вчера в номер, стояла стыдливых размеров перепечатка:

«Американские ученые, проведя ряд исследований, пришли к выводу, что современные птицы являются наиболее близкими потомками динозавра тираннозавра, который был самым крупным хищником в истории. Об этом говорится в статье, опубликованной в пятницу, 25 апреля, в американском журнале „Сайенс“».

Мысли беспомощно заметались: «Что это? Как это?»

«К такому выводу ученые пришли, — глотая окончания, читала Лера, — изучив протеины… После этого данные динозавра, жившего… 68 млн лет назад, сравнили… Выяснилось, что наиболее близкими родственниками тираннозавра являются куры…»

В этом месте щеки у Леры запылали, как от пощечины.

Это и была пощечина. Оплеуха, затрещина. А если уж не выбирать выражений и не подменять правду эвфемизмами, то даже хуже…

Эта перепечатка с намеком — гнусное, низкое коварство, вероломный удар в спину.

«…Выяснилось… близкими… тираннозавра являются куры…»

Нет, это выше ее сил!

К моменту, когда в кабинет влетела Бочарникова, последний абзац заметки изрядно потемнел от Лериных слез и слегка полинял. И при желании его можно было считать навсегда утерянным для потомков.

— Вижу, что читала. — Бочарникова бросила кости напротив Ковалевой.

Читала — мягко сказано. Лера успела вдоль и поперек изучить незамысловатый текст, несколько раз отполировать глазами эту мерзкую инсинуацию — считай, несколько раз успела наступить на одни и те же грабли.

— Читала. — Голос упал до шепота.

— Что думаешь делать, девочка моя?

Пытаясь скрыть отчаяние, Лера отвернулась к окну:

— Не знаю. Уходить из редакции.

— Вот так просто встанешь и уйдешь?

О, как это было бы чудесно — встать, с гор до поднятой головой хлопнуть дверью и с достоинством удалиться. И еще неплохо бы бросить через плечо что-нибудь вроде: «Униженные да возвысятся».

Но во-первых и в-главных: как всегда, когда судьба требовала от Леры решительных действий, она устранялась и впадала в состоянии анабиоза. Во-вторых, если из тираннозавра в результате эволюции получилась курица, то из деградировавшей курицы тираннозавр — никогда. Природу не обманешь.

Найдя сухой островок на носовом платке, Лера высморкалась:

— Легко тебе говорить — встанешь и уйдешь.

— Кстати, не могу понять, — палец с острым коготком постучал по газете, — что это за шифровка? Прямо послание внеземным цивилизациям какое-то. Что он этим хотел сказать?

— Только то, что сказал: курица научилась приспосабливаться и сохранилась как вид, значит, и я приспособлюсь и сохранюсь.

Цепкие пальцы подруги побарабанили по столу.

— Ты смотри-ка, соображает. Не хочешь замириться со своим козлом?

— Галь, я не поняла, ты чей друг? — не выдержала Лера. Нервы были как натянутые струны.

— Ну так разозлись, что ли! Он об тебя всю жизнь ноги вытирает, а ты сопли жуешь. — Взглянув на подругу, Галина подавила вспышку раздражения. — Давай в обед в нашем кафе посидим.

«Нашей» считалась стекляшка наискосок от редакции, по неведомой причине облюбованная творческой интеллигенцией.

— Давай, — с внутренней дрожью согласилась Лера. Галка со своей идеей фикс — четыреста первым способом относительно честного отъема акций — вела свою игру, утомляла не хуже Казимира, отвлекала силы малопонятной интригой.

Посиделка в кафе — всего лишь предлог.


Летучка развеяла последнюю робкую надежду на тихое существование в «Ведомостях».

— Ковалева, — под шумок начал Дворянинович, — учить тебя поздно, и все-таки. Статью, которую ты вчера сдала, я снял с номера. Объясняю, в чем дело. Дело в том, что за пятнадцать лет прописных истин ты так и не усвоила: начало — это крючок. А ты делаешь скучный, беззубый въезд к этой твоей нетленке и хочешь удержать внимание читателя? Я уже не говорю о том, что читатель ждет от тебя профессиональной аналитики, а не эту сырую простыню. Имей в виду, мне выгодней продаться и стать допофисом любой центральной газеты, чем терять читателей из-за таких вот кирпичей. Нам не хотелось бы «Ведомости» превращать в придаток, но, видимо, другого выхода нет, слияние неизбежно, если мы хотим сохранить тиражи, — завершил главный тронную речь.

Во время показательной порки Лера впала в транс, стараясь не вникать в смысл обвинений, и так и не подняла головы, но последняя фраза заставила усмехнуться: «Надо же, Николай Второй. Мегаломаньяк».

Когда это началось? Давно. Нет, не так. Это было всегда. Этот комплекс Наполеона проглядывал в «курице» и в «клуше» и в отношениях с коллегами, которых за глаза Казя с брезгливостью называл «трэш», мусор. Ей ли не знать!

А когда Казимир по ошибке или по чьей-то злой воле стал одним из учредителей объединения «Бланк-информ», он совсем перестал землю под ногами видеть — воспарил.

Кстати, приходящая помощница по дому родом из этого самомнения. Ну, еще из Лериной кулинарной тупости — Казя и на этом делал свой капиталец: талантливые люди во всем талантливы, а бездари и тупицы, чем бы ни занимались, остаются бездарями и тупицами. Посредственностями.

Погруженная в себя Лера с опозданием поняла, как ловко Казик пристегнул ее к необходимости слияния с одной из московских газет. Кадровый и финансовый дефицит — чем не мотив?