Анжелик Барбера - Бертран и Лола

Дорман написал статью в крайне уважительном тоне, и она вышла 9 января, на первой полосе, вместе с фотографией Бертрана. Бритый череп, худоба, прямой взгляд. Экс-заложник сам сделал этот снимок. Подпись под фотографией гласила: «Никогда не говорить о прошлом, чтобы забыть его».

9 января 2012 года, в 06.30, подал голос мобильник Франка. Он резко затормозил на автобане – ночью дорогу расчистили и посыпали солью – и съехал на полосу срочной остановки. На экране появилось лицо Лолы, и Франк угадал, что сейчас скажет его жена. И она произнесла эти слова:

– Я люблю другого человека.

Все части пазла легли на свои места. Картина прояснилась. Ожила, как в 3D. Эльза и мсье-который-ест-апельсины. Румянец на щеках Лолы. Ее взгляд. Ее прошлогоднее недомогание. Фотография заложника «в обратной перспективе»[52], много месяцев маячившая про́клятой тенью в уголке памяти. Стойкое ощущение мы уже встречались. Этот тип вышел из палаты 2204, и я принял его за друга Астрид. А засранец кивнул мне!

Он как наяву услышал голос Мегеры: «Выходи за него! А я буду молиться, чтобы ты портила ему жизнь до самой смерти!»

– Бертрана Руа?

– Да.

– Когда?

Лола не отвечала.

– Когда? – заорал Франк. – Я хочу знать!

– Когда ты уехал на мальчишник. Ручка кухонной двери отвалилась. Я пошла к Дафне за отверткой. Он открыл. Это была наша первая встреча.

Франк задохнулся, как от удара током. Лола не оправдывалась, не просила прощения, у нее нашлось одно-единственное объяснение: «Это было неожиданно и… неожиданно».

– Франк?

Он отключился – не мог спрашивать о главном по телефону, хотел видеть ее глаза, когда она будет отвечать на вопрос: «Он лучше меня в койке?»

Франк стартовал с диким желанием, как можно быстрее вернуться назад и задать проклятый вопрос чертовой девке, на которой женился на всю жизнь, а она… она…

Телефон завибрировал.

– Мерзавка! – рявкнул он, не глядя на экран.

– Was sagen sie?[53] – переспросил ночной охранник Метцер и без паузы сообщил будничным тоном, что в лаборатории произошел взрыв и Камински был внутри.

Франк нажал на газ и увидел пламя издали, еще не въехав на стоянку. Пока он бодался с пожарными, произошел второй взрыв, и здание перестало существовать.

Лола сидела за кухонным столом. Неподвижно – с того момента, как призналась и Франк понял. Она смотрела на телефон. Ситуация была более чем ясная. Лола знала, кто виноват – Я. Как знала и то, что не могла поступить иначе по очень простой причине: это она, а не кто-то другой, стала добровольной «узницей» немецкой больницы, чтобы сохранить беременность… детей.

Было бы хорошо иметь выбор, другую жизнь, другое детство, мужество, характер Дафны или даже Наташи, вернуться на машине времени в прошлое и отправиться с Бертраном в Тибет. Я люблю этого человека, не понимая за что, и мне некуда деться от моего чувства. Я должна была сказать тебе, Франк. Я сразу все поняла, но не захотела поверить. Нет, я побоялась осмелиться поверить, бросить тебя, отменить свадьбу, наплевать на отношения, складывавшиеся годами. Я повела себя как наивная идиотка: думала, что забуду… Мы случайно встретились год спустя в самолете, на московском рейсе, и больше не виделись. У меня нет новостей о нем. Я понятия не имею, когда он даст о себе знать. Я не переставала тебя любить, но больше так жить не хочу.

В 07.20 раздался звонок. Номер был немецкий. Ответственный сотрудник Bayercom сообщил Лоле, что ее муж был очень тяжело ранен во время взрыва в лаборатории.

Смертельно-бледная учительница подошла к окну и застыла, глядя на листья, неуклюже планирующие с деревьев на землю. Детям казалось, что она молчит уже тысячу лет, но они боялись шевельнуться: а вдруг провалишься в мир, откуда нет возврата?

Отель, где Бертран восстанавливался после госпиталя, находился на Тумбату, третьем по величине острове архипелага Занзибар, островной части Танзании. Дядя Дафны Александр Делатур (у них были прекрасные отношения) пригласил его вместе с семьей.

– Я знаю место, которое тебе понравится, спокойное, на отшибе, с прекрасным видом на океан. Хозяин – мой добрый друг. Побудь там с семьей, Париж сейчас будет слишком утомителен для тебя…

– Почему бы и нет, – ответил Бертран, лежа на койке в хартумском госпитале с фотоаппаратом-подарком-Ксавье в руках. Мгновение спустя он скомандовал брату:

– Сядь напротив. На ту кровать. Смотри на меня.

День на день не приходился, чувствовал себя Бертран по-разному, но, если силы были, фотографировал: врачей, брата, санитаров, мебель, родителей. Взметнувшиеся белые занавески. Голое окно. Он снимал цифровой камерой, не доверяя глазам, чтобы беспристрастно оценить свои силы и возможности. Ожило желание работать. Его надо было напитать светом, солнцем, пространством – без стен-дверей-решеток. Это желание поддерживало Бертрана, пока он восстанавливался. Размышлял.

Отец прочел ему статью Дормана в Le Monde. «Не говорить о прошлом, чтобы забыть его». Он понимал «механику» заголовка, но точно помнил, что произнес фразу иначе. Как ее поймет Лола? У него задрожали руки, и он спрятал их под голову. Остается надеяться, что в Германии не так-то просто купить французскую газету. Он закрыл глаза и услышал детские голоса. Интересно, она научилась жить без него? Когда она ответит? Встреча с Лолой пугала. Она тоже боится?

Ты еще любишь меня?

Три ночи спустя, 12 января, Бертрану пришло в голову зайти на сайт Bayercom и выяснить, остался ли Франк Милан одним из руководящих сотрудников. Тут-то он и узнал, что «вся компания поддерживает инженера в эти тяжелые времена». Выздоравливать придется не один месяц, сейчас его ввели в искусственную кому из-за обширной площади ожогов. Лола держала мужа за руку. Склонялась над его израненным телом. Бертран закрыл ноутбук. Решение было принято. На рассвете он связался с братом. «Открой ссылку, которую я тебе только что послал». Через десять минут Ксавье ответил: «Я бы подождал месяцев шесть». Мгновение спустя фотограф связался с Александром Делатуром.

«Время – наш союзник», – часто говорила его мать. Индийский океан стал его утренним спутником. Он ходил босиком по песку и ощущал блаженство. Ремень приходилось застегивать на последнюю дырочку, чтобы шорты не сваливались. Бертран не думал о том, как выглядит. Какая разница, худой ты или толстый, длинноволосый или бритоголовый, бородатый или усатый? Бертрана интересовал окружающий мир. Нужно было заставить время двигаться. Он только что выиграл «соревнования по долготерпеливости» и теперь использует полученные навыки. Что-нибудь одно за раз… Почувствовать под ногами песок, услышать его шуршание на заре. Присесть на корточки, чтобы поймать тень собственных следов. Полюбоваться жемчужной пеной, качающейся на ленивых волнах. Попробовать морскую соль. Пройтись по воде в моем ритме. Восхититься линией горизонта. Вспомнить мозаику пола на улице Эктор. Думать только о работе, чтобы не думать об открытке без ответа. Бертран каждый день ждал освобождения и страшился его. Ответит мне Лола или нет? Франк сильно обгорел. На этой нестерпимой мысли Бертран отправлялся завтракать.

Мать улыбалась, глядя в свою тарелку. Он ждал ответа, чтобы принять решение. Ждал, рыбача на лодке с Марком. Ждал, плавая с матерью в бирюзовой воде Индийского океана. Ждал, глядя на свет в конце дня, фотографируя его. Жду тебя снова, Лола. Жду, что ты ответишь.

Они уединялись с Ксавье, пили пиво, и Бертран эксплуатировал брата как профессионала – расспрашивал о психологии человека. Слушал очень внимательно и находил много «созвучного» тому, что чувствовал сам.

– Уже неплохо.

– Очень даже. Что касается этой твоей… любви, которая обитает в тебе, мне сказать нечего, – признался Ксавье. – Из умных книг я ничего не почерпнул. Личного опыта нет… В отличие от моих пациентов. До сих пор не знаю, считать это везением или наказанием.

Братья переглянулись.

– Они мало что рассказывают, но глаза у них в точности как у тебя сейчас.

Бертран достал из холодильника бутылку водки.

– Об этом лучше не сегодня, Ксавье.

Другой день не пришел. Говорить о Лоле или времени, проведенном в плену, было невыносимо. Фотограф слушал разговоры родителей. Они были деликатны и не приставали с расспросами. Просто находились рядом. Бертран наслаждался принадлежностью к семье, хотя многие вещи изменились. У всех. Однажды вечером Флоранс призналась:

– Мы вам не сказали, но эти несколько дней – наше «превентивное» свадебное путешествие. Я решила выйти замуж за вашего отца.

– Наконец-то! – воскликнул Марк, а Ксавье поинтересовался:

– Почему только сейчас?

– Сама не знаю.

– Зато я знаю, – заявил будущий супруг. – Раньше было некогда. Мы встретились, съехались, через два месяца родился Ксавье, за ним Бертран.

– То есть вы просто не успевали?

– Я не закончил!

Бертран смотрел в тарелку, но улыбался, и все это видели.

– Я сделал предложение, подарил кольцо («Я до сих пор его ношу!» – уточнила Флоранс), но ваша мать считала, что платья ее уродуют («Я была огромной!»), официальная бумажка никому не нужна, а церемония – цирковое представление… Короче говоря…

– Почему теперь? – спросил Бертран, не поднимая глаз.

– Хочу носить фамилию Руа.

Он поднял голову:

– Простите, что заставил вас пройти через все это.

– Я не вернусь с вами во Францию, – объявил Бертран несколько дней спустя, после ужина.

– Что ты сказал? – Марк Руа побледнел.

Флоранс ничего не знала, но поняла – как «по щелчку пальцев». Она посмотрела на сына, и они обменялись улыбками.