Анжелик Барбера - Бертран и Лола

То есть бросить. Предать. Приговорить. Невозможно.

Лола закрыла глаза. Одеяло весило тонну. Я больше не хочу быть маленькой девочкой, отвергающей любимого медвежонка. Не могу идти по жизни как тень.

Но когда сделать признание? В Рождество? В разгар семейного праздника, чтобы с блеском все испортить? Нет, боже упаси! Трудно выбрать «идеальный» (ха-ха!) момент. Доводов «за» и «против» полно. Откладываешь на потом, в надежде найти оптимальное решение. Хуже – рассчитывая, что все решится само собой…

Лола задыхалась от стыда, трусости, злости, а сильнее всего – от любви. Она откинула одеяло и бесшумно встала.

Каменистая тропа так петляла, что Бертрана укачало. Трубный окрик, стрельба в воздух, его хватают, тащат в грузовичок. Во всяком случае, так показалось фотографу. Двое террористов сели спереди, двое прыгнули на заднее сиденье, и машина сорвалась с места. Заложника прикрыли одеялом, провонявшим бензином, сверху навалили пустые коробки и какую-то ветошь. Глухая тишина. Двигатель-японец работал бесшумно, но едет ли кто-то перед или за ними, Бертран расслышать не смог.

Обычно они путешествовали конвоем. Обычно машина не ломалась. Они что, решили изменить маршрут? Пункт назначения? Услышь Бертран звучание голосов, он сумел бы определить уровень стресса, но мучители молчали, а у него заходилось сердце и сохло горло. Пить хотелось невыносимо. Накануне он съел кусок сухого соленого хлеба и выпил полчашки воды. Какой же вкусной она была!

Бертран провел языком по зубам. От горькой слюны готово было треснуть небо. Ему хотелось униженно умолять, но он сдержался, сосредоточившись на секундной стрелке. ТИК-ТАК. Я хочу пить. ТИК-ТАК. Я хочу пить. ТИК-ТАК. Я хочу пить. ТИК-ТАК. В конце концов они меня убьют. ТИК-ТАК.

Лола присела на кровать в комнате для гостей, где временно ночевали близнецы. Мария посапывала, Ленни лежал, вытянув ручки вдоль тела. Она уже несколько месяцев не кормила детей по ночам, но приходила посмотреть, как они спят, слушала дыхание, и нервы успокаивались. Сегодня она снова не справилась с собой и едва не сорвалась.

Мать перекрасила стены в яблочно-зеленый цвет, повесила на окна тяжелые густо-изумрудные бархатные шторы, напоминающие гигантские русские ели. «Они похожи на часовых», – сказал ей Бертран. Ты знаешь, что пошел второй год твоего отсутствия?

Мария повела носом, как крольчонок, и вдруг вскинула вверх левый кулачок, как будто готовилась отразить нападение. Лола осторожно уложила руку дочери на место и скользнула под одеяло, сшитое матерью. Сколько часов она потратила, бегая по магазинам, подбирая нужные лоскутки, выкраивая их под пение Эльзы? Сумела бы я сделать для кого-нибудь то, что делает для Эльзы мама? Посвятить жизнь другому человеку? Скажи, папа, она любила тебя, как я Франка, как я – Бертрана?

Они были близки, но никогда не могли поговорить по душам: в доме главенствовала Эльза. Что для тебя важно, мама? Малыши синхронно заворочались – на то они и близнецы! – и так же дружно погрузились в сон.

Лола на цыпочках покинула детскую и перебралась в кухню, где царила тишина. На подносах стояли приготовленные к завтраку пиалы и чашки. Она добавила к ним сахарницу, ложечки и салфетки. Светило солнце, и небо в саду между деревьями было светло-голубым, как глаза молодой практикантки из клиники Герсбрух.

«Интересно, сдала Анья экзамены?» – подумала Лола, не удивившись, что вспомнила о чужом человеке. Бывает, встретишься с кем-нибудь взглядом и почему-то запоминаешь на всю жизнь. Лола могла бы поклясться, что у молодой женщины есть тайна. Такие экзаменов не проваливают. А вот в личной жизни… Ничего, Анья боец, она и тут преуспеет. Тогда, в клинике, эта девушка подбодрила меня, сама того не зная.

Лола сделала себе кофе и вышла на террасу, глотнула ледяного чистого воздуха и как наяву услышала голос: «Хочешь кофе?» Ее кинуло в жар. Бертран… Впервые вижу человека, который спит так мало и так глубоко, как ты. Было семь утра, и солнце заливало комнату. Я встала. Шумела, а ты даже не моргнул. Я надела красное платье, начала собирать вещи, которые ты раскидал, уронила сумку, долго на тебя смотрела, ты не сопел, не храпел и лежал совершенно неподвижно. Я стащила с себя платье и швырнула его на кровать. Ноль реакции. Я села рядом и смотрела, как ты пробуждаешься.

Лола вновь ощутила объятия Бертрана, и ее перестало волновать, что ветер и деревья, рассудок – сердце – душа, стены дома, облака и все боги вселенной называют ее «чертовски везучей обманщицей». На небе возникла надпись, как будто кто-то сформулировал за нее определяющий все постулат.

Я должна бросить Франка, чтобы освободить Бертрана.

Лола добавила на поднос Королевы Милан соленое масло, выставила на стол апельсиновый конфитюр и варенье из мирабели, два горшочка меда – лавандового и лимонного, чай и кофе, выдавила сок из шести апельсинов, а седьмой съела, разделив на дольки. В кухню вошла ее мать – волосы забраны наверх, зеленые тапочки, зеленое кимоно, радостная улыбка.

– Счастливого Рождества, дорогая!

– И тебе, мамочка.

– Давно не спишь?

– Только что встала.

– А дети?

– Еще не проснулись.

Жеральдина заметила на столе начатое вязанье, развернула, похвалила выбор черного цвета.

– У тебя способности, милая, а мне вот никогда не хватало терпения. – Она помолчала и уточнила: – Правильней будет сказать – я не хотела, чтобы мама меня обучала.

– Почему?

– Потому что… сама не знаю.

– Ты предпочитала танцы.

– Да, танцевать я обожала!

– Ты не говорила, почему не возобновила занятия после падения.

– Наверное, так и не сумела побороть страх. Реабилитация была мучительно-трудной.

Жеральдина изящным движением поправила прическу, которая и так выглядела безукоризненно, улыбнулась Лоле, налила себе чаю и занялась тостами, потом сказала, не оборачиваясь:

– Я слышала шум в гостевой комнате. Мари-Анж – милый человек, и я не понимаю, как она выносит свою… эту… ужасную женщину.

– Моя свекровь поступает как человек, лишенный выбора.

Они дружно замолчали, когда в дверях материализовалась Мегера в атласном халате охрово-коричневого цвета и объявила, что будет пить кофе в гостиной.

– …с поджаренными с двух сторон тартинками, маслом и медом… (слово «пожалуйста» она не добавила) …потому что… – Старуха вздохнула, храня на лице привычное выражение усталости и превосходства. – …сегодня Рождество, и каждый обязан постараться, чтобы…

– …оно осталось праздником! – Франк закончил фразу за бабушку, подхватил ее под руку и строевым шагом поволок в другую часть дома.

В декабре разница во времени в мире Лолы и в мире Бертрана составляла два часа. Одно солнце – разный наклон оси. Брезентовый тент автомобиля не пропускал свет и тепло, но он думал, что солнце уже встало.

Мысль усилила жажду. Люди, находившиеся рядом, еще не пили – он не слышал сглатывания, караулил звук льющейся воды и не заметил, что они выехали на ровную дорогу. Водитель прибавил скорость, по встречной полосе мчались машины, но Бертран хотел ПИТЬ и не мог думать ни о чем другом. Он сейчас готов был хлебнуть даже прогорклого моторного масла, запах которого пропитал его «капюшон». Рассудок отказывался подчиняться, он издал мучительный хрип, и его «сторожа» издевательски зареготали.

Мольба все-таки возымела действие: минуту спустя Бертран встретился взглядом с молодым африканцем, которого раньше не видел. Бертран прошептал:

– Воды…

Парень чуть откинул брезент, и тишину разорвал громкий гудок клаксона.

Бертран поежился – как же давно он не слышал этого звука! – и в следующую секунду почувствовал горлышко фляги у запекшихся, растрескавшихся губ. Вода полилась по подбородку, стекла по шее на грудь, и у него на глазах выступили слезы. Он пил и бормотал по-английски:

– Еще, прошу вас, еще…

Рождество есть Рождество – в качестве подарка ему достались два лишних глотка вкуснейшей воды. Это было божественно, но стоило двух ударов ногой. Он их получил от второго охранника, сидевшего у левого борта. Пинки отбросили его на металлическую переборку, он инстинктивно скрючился, пряча голову, и вдруг почувствовал, как что-то оцарапало ему руку. Брезент слетел, и Бертран успел заметить, что день в разгаре. Он прислушался.

Я в городе. Я связан. Сколько мне осталось до казни?

Кровь застучала в висках, Бертран почувствовал острую всепоглощающую ненависть. Все, хватит! Он сыт по горло! В голове зазвучал голос Лолы: «Что для тебя важно?» В тот день она была в бледно-розовом топике на тонких бретельках и выглядела очень серьезной. Моя работа, путешествия в незнакомые места. Мгновение.

Бертран сосредоточился на оцарапавшей его стенке. Ручка ли вылетела, винт ли выпал, не имело значения. Он начал медленно и осторожно, миллиметр за миллиметром, перетирать веревку на запястьях об острое место, карауля малейшее движение африканцев. Ты совсем одичал, дурак, они же не могут тебя видеть под всей этой рухлядью! Веревка наконец-то лопнула, Бертран потянулся к лицу, чтобы вытащить ненавистный кляп, но охранники расхохотались, и он замер. Застыл, считая секунды. Где-то рядом залаяла собака. Пес был весел, потому что свободен.

Лола устроилась поудобнее, чтобы накормить сына. Мария терпеливо ждала своей очереди. Девочка всегда медленно выплывала из сна. Она посмотрела на мать и потянулась. Белокурые волосы упали на глаза. Скоро придется подстригать тебя, моя радость. На будущий год мои дети станут самостоятельными и наперегонки побегут к елке, чтобы…

Ее снова пробрала неприятная, ставшая привычной дрожь, но она была не в безопасной темноте своей комнаты и не лежала в постели, предаваясь мыслям, а сидела при свете дня с сыном на руках и с дочкой под боком. Вот она, реальность, во всей своей истинности: жизнь, которой она жаждет, означает конец нынешней. Для всех. Ее сын изогнулся, срыгнул и рассмеялся. Мария откликнулась звонким эхом и ухватилась за прутья спинки родительской кровати. Вошедший Франк перехватил дочь, плюхнулся рядом с Лолой и произнес до невозможности серьезным тоном: