Анжелик Барбера - Бертран и Лола

Бертран опрокинул третью рюмку сорокаградусной. Алкоголь обжег желудок, ударил в мозг электрическим разрядом. Шоковая терапия подействовала.

Сколько еще раз за оставшуюся жизнь тебе выпадет шанс увидеть эту женщину?

Кто-то тронул его за плечо. Не Лола – бармен с телефоном. «Номер 306», – произнес голос в трубке. Он взлетел по лестнице, забыв о колене, и постучал. Один раз. Дверь открылась. Лола была бледна. И прекрасна.

Лола с порога кинулась ему в объятия.

– Я хотела, чтобы ты был здесь.

Они дышали друг другом, боясь шевельнуться, как будто надеялись, что время о них забудет, потом, не разнимая рук, глаза в глаза, упали на кровать.

Бертран нашел верные слова, чтобы пересказать все, о чем размышлял на Тибете, описывал пейзажи, подражая образной речи шерпы:

– Стоило небу проясниться, и оно становилось вызывающе синим. Смотришь – и не веришь, что тучи вернутся. А на рассвете… Жалко, что ты не видела красок зари на берегах озера Цо-Морири. Я стал лучше, убедился, что снимаю, как надо и то, что надо. Мгновенно почувствовал рельеф и понял окружающую жизнь. Потрясают тишина и вечный ветер, от которого кружится голова. Родинка на твоей шее. Пустынные пейзажи, и разлука с тобой.

Бертран прижался губами к губам Лолы, его глаза лихорадочно блестели, дыхание сбивалось. Она оттолкнула, нет, отодвинула его.

– Я никогда не чувствовал подобной пустоты в душе – и не испытывал такой полноты чувств. Эти четыре месяца были необходимы мне, как воздух, Лола! Я установил флажок, загадав желание, чтобы снова тебя увидеть…

Звонок мобильного вернул их реальности – совсем как в Париже.

– Я должна ответить.

Лола встала, Бертран удержал ее за руку.

– Ты ему сказала?

– Не успела – Филипп меня опередил.

Бертран закрылся в ванной. Разделся и встал под душ, чтобы не слышать, как Лола говорит с Франком о «счастье и малыше». Не его дело, какой у нее тон! Пристанет, как детская считалка, потом не отвяжешься. Горячая вода потекла на бинты, и незажившие раны открылись. Кровь не текла, но щипало сильно. Кстати, ни один словарь синонимов не ставит в один ряд слова «заживление» и «исчезновение». Никто из лексикографов не объясняет, что и когда нужно говорить.

Бертран потянул на себя запотевшую дверь и увидел Лолу. Она нежно улыбнулась, протянула полотенце. Они молча смотрели друг на друга, и он вдруг спросил:

– Если бы я сказал: «Выходи за меня…» – ты бы согласилась?

Еще одна улыбка. Грустная.

– Давай сначала сменим повязки. Где мазь?

– В кармане куртки. Бинты и пластырь там же.

– В котором из двух?

– В правом.

Лола вышла. Зеркала прояснились, и фотограф увидел свое отражение – голый, волосы всклокочены. Непристойное зрелище? Может, и так, но, если любишь женщину и хочешь, чтобы она разделась перед тобой, сначала избавься от одежды сам.

Лола вернулась, велела поднять руку, нанесла толстый слой мази, прикрыла марлей, наклеила пластырь и занялась коленом. Бертран не произнес ни слова – все представлял, что Лола говорила Франку, а спросить язык не поворачивался. Возможны варианты… Как всегда.

Она взяла его за здоровую руку и потянула к кровати. Нагнулась, сделала ребром ладони разделительную канавку и заставила поклясться «не пересекать черту».

– Физически.

Он дал слово.

Лола надела футболку – благодарю тебя, бог шмоток! – которая никак не могла принадлежать Франку. Скользнула под простыню, повернулась на бок, лицом к нему, и заговорила.

– В дверь Дафны тогда позвонила Лола Баратье – женщина, всегда следующая правилам, не выходящая за рамки установлений. На курсах бортпроводников первым делом объясняют, что в полете – как и в жизни – следует учитывать фактор риска. Однако, в отличие от реальной жизни, в моей профессии можно пойти учиться на курсы повышения квалификации, поработать на тренажерах. Нам объясняют, как действовать в случае механических поломок, что делать, если террористы захватывают заложников: «Ни в коем случае не оказывайте сопротивления». Не знаю, как сильно это на меня повлияло и повлияло ли вообще. Я никогда не думала, что со мной может случиться нечто подобное, и не знаю, хотела ли этого подсознательно. Риск, неожиданность, искушение. Ты. Когда ты открыл, первой реакцией было удивление. Ты был ожившим символом.

Лола посмотрела на Бертрана, как тогда, в Париже.

– Ты улыбнулся… И сразу мне понравился. Я лишилась воли и поняла, что попала в ловушку. Я выполнила должностную инструкцию «на автомате» и не сопротивлялась. Нагадай мне цыганка, что я так легко изменю Франку, назвала бы ее сумасшедшей, но… Но ведь именно так я и поступила. И за те часы, что мы провели вместе, ни разу не хотела покинуть твои объятия. А потом… – пауза, – …был тот момент в постели.

Они смотрели друг на друга поверх воображаемой границы. Лола помнила ускользающую улыбку Бертрана, напряженное ожидание в его взгляде. Он никогда не забывал, как она спáла с лица от возбуждения, стыда и страха.

– Я накрыла твою руку ладонью, подумав, что ни один из нас не выйдет из этой истории без потерь. Я уничтожала Франка, ты терял свою свободу, которой так дорожил.

– А что теряла ты?

Лола бесцветно улыбнулась.

– Я пожертвовала нами, веря, что выбрала лучшее и сумею держать под контролем остальное. Знаешь, первая неделя пережилась легко, но в день свадьбы я сказала, глядя в зеркало: «Ты себя обманываешь!»

Бертран погладил Лолу по щеке тыльной стороной ладони. Какие у нее темные глаза.

– Я думаю о тебе каждый день. Перешла на рейсы средней дальности, чтобы свести к минимуму риск встречи. И вела жизнь, которую запланировала.

Лола помолчала. Вздохнула. И продолжила – очень нежно:

– Даже если бы ты задал сакраментальный вопрос, я ответила бы Франку «да», потому что не могла отказать. Я позволила тебе стать похитителем, и часть моего «Я» ликует. Я всегда буду хотеть тебя и тосковать.

– Я люблю тебя, Лола.

– Тогда обними покрепче.

Произнесла ли она: «Хочу тебя…»? А что прошептал он: «Я сильнее…»? Сказали ли они хором: «Нет…»? Бог весть…

И случилось неизбежное, ведь тела слушаются только себя. Им плевать на любую границу. На слова, обещания или молчание. На звездную ночь. На непогоду. Закон един для всех. Даже для Лол, жаждущих забеременеть. И уж тем более для Бертранов, которые нашли страну, пустыннее Тибета.

Слова отступили, их все равно никто не стал бы слушать. Повязки отклеились и снова прилипли незнамо куда. Он сорвал их, отшвырнул в сторону и слился с ней. Она жила в нем, а потом… уснула – тихо, как ангел. Серебристо-голубой свет луны ласкался к обнаженному плечу, облака играли с ней в прятки.

Бертрану казалось, что он отчаянно борется, как бывает в кошмарном сне, когда отбиваешься от невидимого чудовища. Кричишь, зовешь на помощь и знаешь, что никто не спасет. Я должен был встретить ее сегодня, а не месяц назад. Сестра промолчала. Как теперь признаться, что он был у ратуши в день ее свадьбы и понял, что она его не заметила? А он не подал знака…

Нет, ничего не изменилось. Еще одна фотография не нужна, у него уже есть та, первая, на которой она одной рукой придерживает прическу, а другой – обнимает новоиспеченного мужа. Этот снимок подобен украденному сокровищу. Через несколько часов она сделает тест. И окажется беременной.

А если нет?

Бертран заснул – с незаданным вопросом и Лолой в объятиях, а проснулся бесшумно и без ответа. Ему хотелось всю жизнь провести в постели с этой женщиной, которая никогда не будет принадлежать ему по праву. Она дышала спокойно и размеренно, прогоняя одни тени и приманивая другие. Нарождавшийся вдалеке свет развеивал тьму, и он опустил веки, не желая вспоминать.

Лежал и думал о первой ночи на Тибете, когда все вокруг отливало холодной синевой, а потом вдруг стало светло, как по волшебству. Он хорошо поработал, и GEO предложил ему русский контракт. А все потому, что Лола со мной, во мне. Она пошевелилась, и он замер, затаил дыхание, чтобы не проснулась, не посмотрела на него, ведь тогда придется… облекать мысли в слова. Моя мать чертовски права. Дерзость и легкомыслие не равнозначны мужеству. Нельзя жить непринужденно. Взлетел – приземлился – снова взлетел. Притяжение обязывает. Факты остаются фактами. Любовь глубоко угнездилась в них обоих, и она подобна чудовищу с острыми клыками. Каждое ее слово, каждый взгляд причиняют боль.

До звонка будильника оставалось пятнадцать минут, но Лола вдруг проснулась, рывком села на кровати, закрыв ладонью рот, вскочила и кинулась в ванную. Бертран остался лежать на спине.

Лола вернулась без сил, ужасно бледная, и на его безмолвный вопрос сказала:

– Нужно подождать хоть две минуты. Не могу решиться, стою и смотрю на эту чертову штуку, которая должна вынести вердикт.

Она завернулась в полотенце и подошла к окну. На нее смотрели стада пухлых облаков, приникших к стеклу.

– Хочешь, я посмотрю? – тихим голосом, очень нежно спросил Бертран.

Она кивнула.

Вернувшись, он обнял ее и сказал:

– Твое желание исполнилось…

– Я не хочу быть твоим любовником, Лола. Не смогу сначала ждать тебя, а потом смотреть, как ты уходишь.

Она поцеловала его в губы. Посмотрела в черные глаза.

– Помолчи, прошу тебя!

Она влезла под душ, он прислонился к стене. Тест лежал на раковине.

Бертран молчал, боясь разрыдаться. У Лолы не было сил взглянуть на него. Она дрожащей рукой накрасила ресницы. Высушила волосы. Оделась в тесноте ванной. Собрала вещи. Ответила на звонок: «Уже спускаюсь, встретимся в холле». Они обнялись. Она взялась за ручку чемодана. Он удержал ее за локоть. Она поцеловала его долгим поцелуем, смотрела не отрываясь, погладила по щеке.