Андрей Жвалевский - Беременность не болезнь

Моя Кошка-Катюшка сделала все правильно. Никакого гундежа поутру, сцен и беспочвенных оскорблений («Вставай, алкаш!»). Наоборот, банка холодного светлого пива у кровати, приглушенный шум на кухне и поцелуй в небритую щеку. Я тут же растаял и безропотно согласился почистить картошку. Чистил и отхлебывал пиво. Отхлебывал и чистил. И опять чистил.

– Э! – вдруг спохватился я. – А картошки не много?

– Нормально, – ответила Катя. – Большую часть так съедим, остальное пойдет на салаты.

– Салаты нужно готовые покупать. И вообще, мы укушаемся.

– А гости?

– Какие гости?

Катя оторвалась от нарезания перца и внимательно посмотрела на меня.

– Праздник сегодня, – сказала она, – твой день рождения. Кстати, поздравляю. А гости…

– Никаких гостей! – замахал я ножом (правая рука) и пивом (левая). – Я вообще не праздную дней рождения.

– Да ну? Вытри с пола пиво. Ты же вчера сам всех подряд приглашал на день ангела. Еще вон там подотри. Кстати, выглядел ты вполне трезвым. Многие могут прийти.

– Я приглашал соседей? – утро перестало казаться замечательным.

– Не только. Но случайные люди, которых мы встретили на улице, к счастью, не знают нашего адреса. Дочистил? Теперь нарежь помидоры и лук.

Я допил пиво и предложил:

– А давай запремся и никому открывать не будем. Как будто нас дома нет.

– Неудобно. Все-таки соседи, не чужие люди.

Это было правдой. За последний месяц Катя умудрилась перезнакомить между собой весь подъезд. Даже со мной то и дело здоровались какие-то люди. Скорее всего, не чужие.

– Будем надеяться, – сказал я, – что они поняли, какой я был пьяный, и…

В дверь позвонили.

– Здравствуй, Сереженька! – защебетала неизвестная бабушка в красной кофточке.

Поскольку она звала меня на ты и уменьшительно-ласкательно, я удержался от естественного вопроса: «А вы, собственно, кто?» Я даже принял от нее подарок – коричневый кулич – и узнал, что она вечером будет занята, а то бы обязательно заглянула. При попытке поблагодарить бабушку выяснилось, что она глуха, как Бетховен.

– Это баба Маня, – сказала Катя, когда дверь закрылась. – Очень полезный человек: все время стоит перед подъездом и смотрит, кто приходит. Дай сюда пирог! М-м-м, вкусно!

– А как же вы с нею общаетесь?

– Да запросто…

Зазвонил телефон. Это была Маша, моя бывшая подруга. Оказывается, она помнит день моего рождения! Впрочем, со мной она разговаривала совсем чуть-чуть, потребовала к телефону Катю (откуда узнала?) и балаболила с ней полчаса. За это время я успел дорезать овощи, поставить на огонь картошку и получить еще одно поздравление от милой семейной пары. Эти тоже не могли прийти вечером, поэтому забежали поздравить сейчас. Спасибо, хоть не подарили ничего.

Зато Катя вручила огромный стеганый халат. Я эту одежду терпеть не могу, считаю признаком старости и мещанства, но честно изобразил радость и пообещал надеть халат на ближайшее торжество, возможно, даже на сегодняшнее.

Тем временем в квартире появлялись какие-то смутно знакомые люди и поздравляли. Все как один имели другие планы на вечер, но посчитали необходимым зайти и пожелать здоровья и много детей. К обеду мне стало даже обидно.

– Слушай, Кать, а почему они все вечером не могут? Брезгуют?

– Во-первых, это еще не все. Вчера ты был очень общителен. Возможно, кто-нибудь и придет. Открой банку. Во-вторых, они до конца не уверены, что ты их пригласил. Коньяком пахло так, что… И маслины тоже открой. В общем, не прийти они не могут, чтобы не обидеть. Прийти? А вдруг это был просто пьяный базар? Вот они и принимают компромиссное решение. А где были огурчики от твоей мамы?

– Да ты же их и съела. Давно уже. Значит, – я оглядел кухню,- готовим мы все это зря.

– Ничего не зря. Наташка со своими мужиками точно придет.

В голосе Кати прозвучала затаенная зависть. Видимо, ей тоже хотелось иметь в своем распоряжении пару-тройку мужиков. Я хотел заметить, что, мол, Марашко точно не приедет (я помнил, в каком виде он уезжал), но в дверь снова позвонили.

Это оказалась Люда, прежняя хозяйка нашей новой квартиры. Она явилась прямо с самолета, загорелая и агрессивная.

Я уже приготовился выслушать поток энергичных пожеланий и напутствий, но Люда начала совсем с другого:

– Ну и где я сегодня буду ночевать?

…Выяснилось, что я уже не умею ночевать один. Всего за два месяца привык ощущать под рукой круглый Кошкин бок. Научился находить во сне ее пузо и поглаживать, когда Катя начинала ойкать от увесистых тумаков изнутри. Ребенок тут же успокаивался и переставал терроризировать мать.

Теперь же, когда Люда с Катей выперли меня из спальни, я то и дело начинал кемарить, пытался нашарить родное и теплое. И в ужасе просыпался. Открыв глаза, смотрел на полоску света, выбивающуюся из-под двери, и прислушивался к женскому разговору. Девушки пытались шептаться, поэтому их беседа напоминала болтовню двух гадюк после долгой разлуки. Чтобы отвлечься, вспоминал сегодняшний день рождения. Честно говоря, было здорово. Я уж и не помню, когда последний раз отмечал этот праздник так широко. Кроме Наташки с Андреем и Марашки с Юлькой было еще несколько соседей. Людка, потом пожилой такой… на бухгалтера похож., и еще хмурый восточный человек Армен, который, как выяснилось, закончил Гнесинку и вообще коренной москвич. Потом кто-то приходил, кто-то уходил.

Я перевернулся на другой бок. Умеет все-таки Катерина устраивать из дома проходной двор. И люди на это ведутся. Интересно, как у нее получается? Что-то я не замечал, чтобы она бегала по квартирам и стучала в гонг: «Все на праздник! Быстро все перезнакомились!» Как-то само выходит. А народ, видать, соскучился по нормальному человеческому общению. Особенно пожилые, которые еще помнят правила социалистического общежития. Как писали у нас в стенгазете: «…после чего нарушал правила социалистического общежития №2».

Хотя и молодежь тоже интересуется. Тот паренек, с торчащими волосами, который приходил забирать глухую бабу Маню (пришла все-таки, не выдержала!) – он сначала показался мне дебилом-переростком, а потом стал выдавать: «Коэльо – это Кастанеда для бедных!» Наверняка где-нибудь подслушал, но все равно впечатляет. Выучил парень такие сложные фамилии. А волосы торчат, и в ушах плеер. Даже во время разговора не снял наушники.

Естественным образом мысли перекинулись на собственного ребенка. Он… ладно, пусть она… будет жить совсем в другом мире. Про социализм будет знать столько же, сколько мы про царя. Даже Машка – у ж на что развитая девочка – Ленина с Пушкиным путает. Наверное, свободнее все будет. Хорошо.

Хорошо? А наркотики? А свободная любовь и сопутствующие болезни? Если к моему… моей дочке какая-нибудь сволочь попробует подкатиться, прибью на месте. И пусть потом судят. За наркотики точно убью. А за свободную любовь кастрирую.

«Э, – осадил я себя, – ты чего? Тоже мне, поборник высокой морали! Сам-то свободно любился, и в ус не дул!»

«Это другое, – ответил я-отец, – я был уже взрослым. И женщины мои были взрослыми!» «Особенно та первокурсница». «Ей было уже восемнадцать».

«Ага, на следующий день и исполнилось. И она сразу стала серьезной взрослой женщиной. Не без твоей помощи».

«Она была слишком легкомысленная».

«Да нормальная она была. Веселая и умная. Тебе понравиться хотела. А ты ее подпоил. И все это при живой жене».

«Так что теперь,- взъярился я-отец,- послать дочку на панель?»

«Дураком быть не нужно. И вести себя с ней честно, а не как ты с Машкой. Она тебе серьезные вопросы задает, а ты только подкалывать умеешь. А нужно сесть и поговорить».

«О наркотиках?»

«И о наркотиках. И о сексе. О презервативах. О том, что нельзя в постель ложиться с кем попало и по пьяному делу. О СПИДе и прочей дряни».

«Вот прямо сейчас и пойду говорить. Прямо в живот. По методу Марашки».

«А чего ты опять ерничаешь? Хочешь – так и поговори с животом. И погладь. И чмокни. Это ребенок, его любить нужно. Прямо сейчас, а то потом будет поздно».

Я задумался. Головой я все понимал, но… как можно разговаривать с животом? Как можно любить зародыш? Это же еще не человек. Плод, в смысле овощ. Если хотя бы посмотреть на него, потрогать.

Я протянул руку и дотронулся до своей дочери. Она была пухленькая, рыжая и смотрела настороженно.

– Не бойся, – сказал я ей, – я твой папа. Держи палец.

Дочка вздохнула и потянула мой палец в рот. Я посмотрел, как она грызет его, словно морковку, и подумал: «Ага. А я уже, оказывается, сплю».

Приезд Люды сильно ускорил наш ремонт.

Лично мне она совершенно не мешала, а наоборот, готовила завтраки, а вот Сергей взвыл уже на второй день ночевки на диване.

После Сережиного дня рождения у нас в подъезде произошло окончательное братание и сестрение. Люди начали дружить просто с остервенением. Я даже пугаться стала, так активно все заботились о моем здоровье.

Сосед с восьмого этажа оказался бригадиром на стройке и пригнал бригаду, которая доделала ремонт у нас и за неделю сделала квартиру Люде.

Соседка с пятнадцатого, у которой девочки-близняшки, Машины ровесницы, договорилась с учительницей и оформила Машку в класс к своим дочкам. И школа оказалась недалеко, и детей водить можно по очереди.

Короче, жить бы и радоваться, но однажды вечером я случайно подслушала телефонный разговор Сергея. И этот разговор мне страшно не понравился.

– Да, – говорил мой муж, – так больше продолжаться не может. Конечно, я уйду. Я понимаю, что поступаю не очень красиво… А что обязательства? Ну не могу я больше себя насиловать. Ну переживут как-нибудь, буду помогать первое время. Нельзя зацикливаться, нужно пробовать новое. Да, такого у меня еще не было, чувств будет выше крыши. Девать некуда, сплошная романтика. Нет, не уговоришь. Все, пока.