Лиза была знакома с курляндцами, служившими в Санкт-Петербурге, и знала, что они люди расчетливые. Да и мало радости – выходить замуж за курляндского барона и хоронить себя в глухой провинции. В том, что новое замужество необходимо, она не сомневалась. Пожалуй, имело смысл сперва пробиваться в Варшаву. Это уже Европа, там можно завести подходящие знакомства. Конечно, вокруг женщины, которая заводит знакомства, непременно будут виться авантюристы, ну да и от них польза бывает. Главное – не зевать.

Сказывали, когда Карла-Эрнеста Курляндского, младшего сынка пресловутого герцога Бирона, фаворита царицы Анны, за всевозможные подвиги упекли, наконец, в парижскую Бастилию, то, раскапывая кучи фальшивых векселей и бумаг с поддельными подписями, обнаружили, что Бирон-младший пользовался особыми чернилами, которые имели свойство исчезать с бумаги. Потом коробочку с порошком, из которого получали чернила, привезли государыне, и она сама их из любопытства опробовала. Это изобретение очень полезно для подписывания ненужных в будущем документов – и неплохо бы у новых знакомцев разжиться такой коробочкой… чего бы сие ни стоило… а то все Фролка да Фролка…

Вспомнив кучера, Лиза посмотрела на Саньку – красавчик имел такой удивительной красоты ноги, что, может, стоило бы его оставить при себе, на эти ноги немало дам клюнет…

Эта мысль немного развеселила Лизу. Может, все не так уж и плохо, подумала она, а супруга следует придержать при себе до поры, когда не появится более подходящий кандидат. Замужней женщине куда легче искать жениха, чем незамужней.

И не вспоминать про особняк на Фонтанке! Забыть, словно его и не было. Женщина в ее положении не имеет права на прошлое. Забыть напрочь – этому она выучилась отменно. Забыть. Поменять сытое благополучное прошлое на лихое будущее, а без этого промена будущего вовсе не случится, этот закон она тоже знала…

– Братец, слышишь? – вдруг спросила Ухтомская. – Господи, что ж это делается? Матушка Богородица, помоги, выноси!

Было ли это копытным перестуком? Лиза не могла разобрать, да и супруг вслушивался довольно долго.

– Нас преследуют, – вдруг сказал Лисицын. – Черт!

– Вели Фролке гнать шибче! – воскликнула Лиза.

– Какой же я дурак… Верхом надо было уходить! – закричал Лисицын. – И к чертям вас, баб! Ничего бы с вами не сделалось!

С окошком экипажа поравнялся Матвеич и показал рукой назад. Слов уже не требовалось – и впрямь погоня.

– Как они нас выследили так скоро? – в отчаянии спросил Лисицын. – Как? Кто донес?

Матвеич исчез, кони прибавили ходу. Тяжелый экипаж занесло на повороте, он накренился, но выправился, покатил дальше. Полверсты кони одолели, казалось, единым махом, но следующий поворот оказался роковым. Экипаж снова накренился, его сильно занесло вправо, и огромная колымага, повалившись набок, еще проехала вперед и уперлась в дерево. Седоки повалились друг на дружку. Лиза и княгиня закричали.

Дверца, что оказалась наверху, отворилась, Полкашка протянул руку.

– Вылезайте! – велел он. – Дурак ваш Фролка! Поворотить не сумел! Живо, живо!

– Меня, меня! – потребовал Лисицын, хватаясь за руку, пока Лиза и княгиня Ухтомская барахтались, запутавшись в юбках и шубах.

Санька оказался под тяжеленными мешками, сильно ушибся, но вывернулся как-то и даже выдернул Лизу, чьи ноги застряли среди каких-то коробок. Лисицын уже лез вверх, брыкаясь, ища толстыми ногами опоры, которой не было. Лиза еле увернулась от его сапога. Когда Полкашка с трудом вытянул его наружу, Санька подставил Лизе руки, чтобы она встала на сцепленные замком кисти. Пышная дама – с немалым трудом выкарабкалась настолько, чтобы сесть, свесив ноги в экипаж.

Лисицын, по колено в снегу, кричал Матвеичу, что кто-то должен уступить ему свою оседланную лошадь и сесть на неоседланную заводную. Фролка звал на помощь – его придавило экипажем. Упряжные лошади бились и буянили. Одни только Желанный и Любезный, привязанные сзади, стояли смирно, опустив головы, – непривычные к долгим прогулкам холеные рысаки устали.

– В лес, все в лес! – выкрикивал Матвеич. – Держись за стремя, барин! Там разберемся! Васька, прыгай в экипаж! Тащи оттуда все, что подвернется!

Его подручный, молодой ловкий парень, перескочил с седла на стенку экипажа и, бесцеремонно схватив Лизу, сбросил ее в снег.

– Подавай ружья! Потом все мешки и узлы! – сказал он Саньке. – Живо, живо!

Плохо соображая, тот стал хватать что попало. Ларец распахнулся, золотые монеты полетели и пропали в княгининых юбках.

Ухтомской наконец удалось сперва сесть, потом встать на ноги. Она раздавила каблуком стекло той дверцы, что оказалась внизу, поцарапала ногу и закричала – не столько от боли, сколько от ужаса: нога застряла, и вытаскивать ее было страшно.

– Братец! Яшенька! – звала она. – Люди! Выручайте! Тащите меня отсюда!

Но всем было не до нее. Васька, соскочив вниз, с Санькиной помощью вытолкнул вверх здоровый мешок с серебром, и тут же этот мешок пропал – кто-то перехватил его и пристроил перед собой на седле.

Лиза встала, тяжело дыша, отряхнула снег. Нужно было прятаться в лесу, но ее деньги, ее бриллианты – все еще оставалось в экипаже. Из дыры на месте дверцы показалась Санькина голова.

– Все, все выкидывайте! – закричала Лиза. Голова исчезла. Внутри стала громко ругаться княгиня Ухтомская – она требовала, чтобы Санька высвободил ее ногу.

Тогда Лиза поспешила на помощь Фролке. Кучер был детина здоровенный, мог бы вытащить взбесившуюся княгиню, а тогда бы удалось выбросить из экипажа и ценности.

Всадники показались из-за поворота. Они скакали по двое в ряд, больше не позволяла дорога, и приближались неотвратимо, как Божья кара.

Лиза протянула руки Фролке, он ухватился, она потащила – и высвободила кучера.

– Как ты, цел? – спросила она. – Руки, ноги?

– Цел, – сказал Фролка. – Держись за меня, хозяйка!

Как он ни был напуган, а сообразил, что Лиза в пышных юбках не может скакать по сугробам. Фролка подхватил ее на руки и потащил в лес. Там уже перекликались Матвеич, Полкашка, Юшка, Лисицын.

Васька вылез из экипажа в последнюю минуту. Он вытащил мешок с серебром, высыпал из ларчика драгоценности и спрятал за пазуху, а ларчиком запустил в погоню. Соскочив с экипажа, он тоже побежал в лес.

– Стой, стой! – кричали ему, и тут грянул первый выстрел.

Санька, оставшийся в перевернутом экипаже с княгиней Ухтомской, уже совсем потерял соображение. Княгиня, видя крах всей затеи, уцепилась за него, как утопающий за соломинку, и умоляла себя спасти. Гремели выстрелы, звучала ругань, ржали кони, незримые бойцы призывали обходить справа и слева, спешиваться, не лезть на рожон. Санька узнал звонкий голос Никитина, рвавшегося в атаку.

Нутро экипажа было бы самым безопасным местом, если бы Ухтомская не принялась оглушительно визжать.

– Там бабы, – совсем рядом сказал Келлер. – Надо их вытащить.

– Успеем, – ответили ему. – Никуда не денутся. Не лезь, у них могут быть пистолеты.

– Пистолеты, – повторила Ухтомская. – Ну да! Они тут!

И стала шарить по стенкам экипажа.

Голоса удалялись. Санька набрался мужества и высунулся.

На дороге уже никого не было – только лошади. Погоня углубилась в лес.

Тогда он ухватился поудобнее и, помогая себе руками, выпрыгнул из экипажа. Княгиня умоляла о помощи, но было не до нее. Нужно бежать, бежать прочь без оглядки. Он прислушался – стреляли справа, стало быть, бежать нужно влево. И он пробежал с полсотни шагов, когда из-за елей на дорогу выскочил всадник в тяжелой епанче и с пистолетом.

– Стой!

Санька кинулся в лес, проскочил между заснеженными ветками, упал, куда-то покатился, влетел в яму под выворотнем, утонул с головой в рыхлом снегу. Это было убежище – холодное, опасное, и все же убежище. Если свернуться клубком, сжаться, как дитя в материнской утробе, втянуть ноги под шубу, то, может, удастся переждать беду.

В том, что сильфы его по головке не погладят, Санька даже не сомневался. Менее всего он думал о Лизе, своих спутниках, княгине Ухтомской. Даже о Марфиньке он не тревожился – она была одной из веревочек, составивших сеть, в которую как-то непонятно угодил Санька. Надо было выдираться – и что значили поцелуи невинных губок в минуту смертельной опасности? Ничего!

В ту самую минуту, когда Санька проклял всеми известными гадкими словами госпожу Лисицыну, Лиза стояла на поляне – единственная женщина среди мужчин. Рядом Фролка, напротив – супруг, между ней и супругом оказался Матвеич. Юшка и Васька сидели верхом, Полкашка и его приятель Гришка Сыч держали коней.

– Нужно пробираться в Гатчину, – говорил Лисицын. – Не жить же нам тут в медвежьей берлоге! У нас нет ни овса для лошадей, ни провианта для нас.

– Гатчина далеко, верст тридцать, – отвечала Лиза. – А идти – лесом. А ночь надвигается. Лучше сесть в засаду. Погоня невелика, десяток конных. А у нас пуль и пороха хватит на полк! Нужно подстрелить, сколько сможем. Слышишь, Матвеич!

– Лиза, не лезь не в свое дело. До Гатчины мы доберемся, пусть хоть к утру, – гнул свое перепуганный супруг.

– А ну как туда уже отправили курьера? – спросила она. – А ну как нас там уже поджидают? Нужно перебить эту погоню – кто бы ее ни послал!

– Это щенок.

– Тем более!

Лиза уже была в отчаянии – мужчины не понимали простых вещей. Ненаглядный супруг вместо того, чтобы обсудить план действий, таращился с надеждой на Матвеича – авось плешивый черт выручит, как выручил той ночью, взяв на себя все труды и предъявив наутро результат.

Матвеич посмотрел на Лисицына, посмотрел на Лизу. У него был свой хитрый замысел – сделать круг по лесу, вернуться к экипажу и забрать все, что можно. А там немало – и главным образом красавцы рысаки, которые ему самому страх как нравились. С такой добычей он бы повел людей – и тех, кого увлек в погоню, и тех, кто остался в столице, – куда-нибудь подальше от Санкт-Петербурга, можно бы даже в Муром. Его служба Лисицыным, в сущности, завершилась, больше они ему ничего не могли дать.