Дарья Плещеева - Береговая стража

– Сюда, сюда, Миловида, к печке! – наперебой говорили сильфы. – Вот кресло, вот скамеечка, ножки на нее… Андронушку сюда, он умеет растирать ноги! Григорий Фомич, пуншу спроворь! Одеяло, одеяло скорее!

Дальновид, опустившись на колени, быстро разул Миловиду, отбросил промокшие туфли, задрал юбки, стянул чулки и, не стесняясь, прижал голые ноги к груди.

– Да где ж Световид? – спрашивала красавица, не обращая внимания на Дальновида. – У меня для него новость! Надо действовать скоро, иначе… да куда ж он подевался?

– Давай сюда, – Выспрепар забрал у Миловиды пистолет. – Световид уехал… Да, так ведь и у нас дивная новость!

Федька смотрела на этих людей, объединенных истинной дружбой, и вдруг ощутила острую зависть.

В береговой страже такой дружбы не водилось, да и завестись не могло. А душа по ней тосковала.

– Моя новость важнее! По-твоему, Выспрепар, я понапрасну пробежала целых две версты? Моя – важнее!

– Да знаешь ли, что нашлось лисицынское завещание!

– Вот это я как раз уж знаю! Потому-то я здесь!

Лиза вынуждена была покинуть дом Васильевых и увезти Саньку – Красовецкий так на нее накричал, что оставаться под одной крышей с ним она просто не могла. Он как с цепи сорвался – ловкий и, когда требуется, жуликоватый откупщик, которому полагается в любых испытаниях сохранять спокойствие, визжал и замахивался на всех тростью. Два доктора-немца выгнали из Марфинькиной спальни всех женщин, приставили к ней нарочно вызванную тетку-сиделку, которая по-русски ни слова не понимала, и надоумили Красовецкого самолично ехать к обер-полицмейстеру Рылееву.

– Они ее спасут, они ее спасут, – повторяла Лиза, когда ехала с Санькой обратно в свой особняк, и слова имели двойной смысл – для Саньки они означали надежду, а для нее – крах отличного замысла.

Все было продумано отлично, и если бы из-за Волчка не пришлось торопиться, за полгода Лиза получила бы желаемое. Сперва – оставить род Ухтомских без наследников, затем – прибрать к рукам имущество Васильевых, львиная доля которого – собственные деньги и недвижимость Марфиньки. Последняя ступенька – ненаглядный супруг…

Но нашелся загадочный злодей, который, судя по всему, знал слишком много, раз умудрился выследить и отбить Волчка. И одному Богу ведомо, для чего он исхитрился ввести в Лизин дом господина Морозова.

Она подозревала, кто бы это мог быть, но и сама же не верила. Тот человек, который имел основания проучить семейство Лисицыных, исчез много лет назад. И он по натуре не был злопамятным, скорее даже наивным и простоватым. Такой не мог бы придумать хитрую интригу!

– Вы ночуете у нас, – сказала Лиза, когда сани подъехали к воротам ее особняка. – Места хватит. Посидим в моем кабинете, помолимся за Марфиньку, поговорим…

Она хотела выпытать у Саньки все о том доме, где его держали, где снарядили для появления в свете, где вручили злополучный перстень, своим блеском помутивший Лизе рассудок. И она действительно узнала немало – с Санькиных слов можно было хоть картину писать, вроде общего портрета благородного семейства, где посередке в кресле – крепкого сложения кавалер в маске, рядом стоит другой, почти урод, но умеющий распоряжаться и, сдается, не ведающий страха, при них – маленький и шустрый господин Никитин, на заднем плане – великан, способный одной рукой перевернуть сани, и круглолицый юноша, сочинитель всего на свете – комических опер, памфлетов, од и журнальных статеек.

Супруга не было – он застрял за чьим-то карточным столом. Матвеича никто не видал – после того, как Лиза на крыльце дала ему приказание, в доме он не появлялся. Решив, что утро вечера мудренее, велела дворецкому Ивану Данилычу устроить гостя в одной из спален на антресолях. После чего она пошла к себе и позвала своих главных сплетниц – Марью Дормидонтовну и фрау Киссель, чтобы все знали – она не в комнате у юного красавчика, а, как положено примерной супруге, допоздна ждет мужа в безупречном женском обществе. Там же была и чтица, необходимая для важного дела: фрау Киссель, гадая на картах, истолковывала их по-немецки, и ей требовалась переводчица.

Карты несли околесицу – обещали свадьбу вперемешку с дорогой, казенным домом, кражей и королем-злодеем. Это было даже смешно. Выругав фрау, Лиза отправила ее спать, а Суходольской велела читать что-нибудь по-французски – лишь бы в комнате звучал человеческий голос.

Девки по ее приказу дежурили внизу на случай появления Матвеича. Но приехал супруг, которого Лиза уж не ждала – разве что утром, когда изматывающая ночная игра завершится.

– Я с прибылью, Лизанька, – сказал он, входя. – Ручку, ручку! Вот тебе колечко!

– Друг мой! – воскликнула она, бросаясь мужу на шею. – Я так волновалась о тебе! Не надобно колечек, лишь бы ты был доволен! Сколько выиграл?

И, ласкаясь к мужу, Лиза сделала жест, означавший: все лишние, убирайтесь из гостиной вон!

– Триста рублей, да кольцо, да табакерку черепаховую. Будет тебе новое платье, – пообещал Лисицын. – В пост не пощеголяешь, да ведь нигде не сказано, что в пост шить нельзя. Усадишь девок за работу, к Пасхе будешь как царица!

– Мне одно лишь царство нужно – в душе твоей царить безраздельно! – ответила Лиза. – Постой, что там за шум? Турки, что ли, дом штурмуют?

– Юшка, что там? – крикнул супруг. – Что? Не слышу!

– Вашей милости сестрица! – доложил, прибежав, лакей Юшка.

– Чего она притащилась на ночь глядя? – удивился Лисицын. – Или уже?..

Тут ворвалась княгиня Ухтомская.

– Беда, братец, беда, братец, беда! – кричала она. – Деточки мои! Больных из дому забрали, увезли! И бежать ночью не к кому! Деточек моих, князей Ухтомских, приставы увезли! Господи, Господи, что деется! Братец, голубчик, выручай! Завтра же поеду вызволять! Князья Ухтомские – убийцы! Из-за чьих-то врак деточек арестовали!

Шуба, накинутая на плечи, соскользнула, княгиня осталась в одной сорочке и поверх нее – ночной кофте.

– Погоди, Маша, погоди! Кто арестовал, отчего? – спросил Лисицын.

– Сестрица, голубушка, дружочек мой, садись, переведи дух! – кинулась к княгине Лиза, и обняла, и силком усадила на канапе, и сама села рядом, чтобы, прижавшись, гладить по голове и плечам.

– Не убивали они дансерку! Не убивали! Не могли убить!

Лиза нагнула к себе княгинину голову, пристроила на своей груди, чтобы Ухтомская не видела в этот миг лица своего любезного братца.

Брат не умел уследить за губами – сам того не желая, улыбнулся.

– Не виноваты они! Не могли они ее убить! Дураки они у меня, но не убивали, не убивали! – твердила княгиня.

– А с чего полиция взяла, будто убили?

– Так ведь открылось, что Орестушка на той дансерке сдуру повенчался!

– Этого не может быть! – уверенно сказала Лиза. – Он же знал, что я ему богатую невесту ищу! Тут какой-то обман, сестрица, точно – обман!

– Обман, обман, – повторила Ухтомская, – да только обманывали-то меня! Он на ней доподлинно повенчался! Я-то понять не могла, с чего вдруг они, князья Ухтомские, вздумали дансерку забрать на съезжей да похоронить. Мало ли, за кем они махали, гвардия без этого не живет, да она ж была красавица, я ее в «Парисовом суде» видела…

– Что ты знаешь об этом деле, сестрица? – спросил Лисицын.

– Не виноваты они! Не могли они ее убить! Они – дворяне, князья! Как можно князю какую-то девку безродную убивать? Надоела – дал бы денег да и прогнал прочь, так оно делается! А он, дурак-то мой, повенчался!

– Откуда рылеевские дармоеды узнали, что Орест на Степановой повенчался? Ведь коли это и впрямь случилось, так втайне, – сказал Лисицын. – Кто про это мог знать? Ну что они тело забрали, докопаться несложно, и повод есть – сами ее вздумали похоронить, чтобы не открылась ее брюхатость, это плохо…

– Акимка… Точно, Акимка! Сбежал и донес! – закричала княгиня. – Да я ж его под землей найду, ирода, убийцу!

– Мой друг, ее нужно лавровишневыми каплями отпоить, – тихо сказала мужу Лиза.

– Нет, не каплями. Юшка, тащи сюда штоф с «ерофеичем»!

«Ерофеич» был давним средством от всех хвороб. Настоянный на множестве трав и апельсиновых корках, он с легкой руки былого фаворита Орлова, Григория Первого, крепко вошел сперва в моду, потом в обиход. Им только что от предсмертной икоты больных не потчевали.

Выпив немалую стопку единым духом, Ухтомская села и некоторое время молчала.

– Сестрица, сестрица! – Лиза стала тормошить ее. – В себе ли ты?

– А теперь, Маша, растолкуй внятно, с чего к Оресту с Платошей привязались, – велел Лисицын. – Мало ли что беглый камердинер набрехал? Тут каждое слово доказать надо.

– Так ведь и свою правоту доказать надо, а не выходит! К нам приехали вроде бы тайно, скрытно, чтобы не позорить, говорили с ними в моей гостиной. Пристав сперва был любезен. Спрашивал, где они изволили быть в ту ночь, когда Степанову удавили.

– А ты?

– А я уже спать легла, я в одном шлафроке у дверей слушала, сама не показывалась. Не могу ж я на люди неприбранная…

Княгиня Ухтомская была уже не в тех годах, когда непременно нужно блистать перед всеми, даже перед приставом полицейской части. Смолоду была хороша собой – Лиза помнила ее сорокалетней, пышной, ярко одетой, лицом даже напоминавшей покойную государыню. Но с годами Марья Ухтомская сделалась похожа на брата – лицо отяжелело, обвисло, да и в зубах была недохватка. К тому же она поседела, но обычно седину запудривала, а сейчас, когда волосы были расчесаны и убраны в покоевый чепчик, то даже при свечах можно заметить сплошное тусклое серебро.

– И что ж ты услышала? – спросил Лисицын.

– То и услышала – в ту ночь они, светы мои, с кем-то резались в карты на Петергофской дороге в каком-то кабаке. Нарочно туда на трое суток уехали, и про то все знали. Играть сцепились с какими-то шулерами, продулись в прах, как раз той ночью были уже не в своем уме – сутки из-за стола не вставали. Я им верю – и батюшка их был таков! Теперь же – шулеров не догнать, скрылись с добычей, а хозяин того кабака утверждает, что за гостями не следил, они могли и вечером, и среди ночи уехать и приехать, он бы не заметил.