– Точно, слыхала!

О чудаковатой вдове рассказывали всякие занятные истории – и что спала-де сидя, во всех драгоценных уборах, которые вместе весят чуть не полпуда, и что за обеденный стол сажала в кресла породистых собак. Но она померла много лет назад, остались одни анекдоты.

– Но ежели ее завещание – вот оно, то кто же сейчас владеет ее имуществом? – спросил Бориска. – Ведь она померла бог весть когда, и уже крепко не в своем уме.

– Надо отнести его Шапошникову, – решила Федька. – Он во всем разбирается – и в этом деле разберется. Ты вообрази – коли отыщется Анна Тропинина, как она нас наградит за находку!

– На свадьбу уж хватит! – вставил Устин Карпович. – И на обзаведение!

– А что, Феденька? – вдруг спросил Бориска. – Коли так?

– Да ты сдурел! – ответила Федька.

У нее только-только заиграло воображение! Милостив Господь – стоило Световиду растолковать, что Санька Румянцев не откажется от хорошего приданого, как тут же оно и стало возникать из небытия, как корабль на морской глади: сперва видна точка, но она растет, и уже можно разобрать паруса, уже знатоки по их очертаниям и обводам судна могут определить его вид и принадлежность. Точно так же Федька, представив где-то вдали богатую старуху, увешанную золотом и алмазами, уже увидела кучку золотых монет, которая приближалась, росла, обретала численное выражение – сто, двести, пятьсот рублей!

– Но как завещание графини Захарьиной могло тут оказаться? – Бориска совсем ошалел от изумления. – Не с неба же свалилось?!

– С неба? – переспросил старик. – А может статься! Мы ведь перед наводнением все на чердак переносим, а потом вниз стаскиваем. Не на чердаке ли оно было?

– Так замаешься взад-вперед эти журналы таскать, – сказала Федька. – Отчего они не оставляются на чердаке?

– А мыши? Вот в тот год, как того горемыку схоронили, Кирюша все добро поднял наверх, а потом ногу повредил, не стал с журналами возиться, оставил их на чердаке, – и когда полез за ними, оказалось, что многие от мышей погрызены. Диво, что хоть эти уцелели – за три года мыши и с ними расправиться могли!

– А что во втором конверте? – спросил Бориска. – Откроем?

– Откроем!

Там также оказались два листа. И также они представляли собой духовную, но уже не дамы, а мужчины – Петра Васильевича Лисицына. Там имущество распределялось между сыном, двумя дочерьми и внуком от старшей дочери, на тот час покойной. И тоже немалое имущество – крепостных душ под тысячу, доходные дома, земли, драгоценности, библиотека. Большую часть добра получал внук Дмитрий.

– Покопайся еще, Боренька, может, другие завещания найдешь! – сказала, развеселившись, Федька. – Ведь и тут нам должно быть вознаграждение! Устин Карпович, мы с тобой поделимся. Ты ведь эти конверты от мышей уберег!

– Может, и я, – согласился старик. – Кто-то же их положил между журналов и плотно увязал. Может, и я, когда наверх тащил. А может, Савельевна, которая приходила по хозяйству помогать.

– Давай-ка все же попробуй припомнить про того человека, что дедушка из воды вытащил. Неужто он про себя ни слова не сказал?

Старик маялся, страдал, хватался за голову, кряхтел и охал, но ничего путного вспомнить не сумел. Был некий человек, прибежал по льду, провалился на мелководье, где спускают в реку воду из бани, промучился в постели чуть более суток и умер. А в часть бежать или хоть десятских позвать – хотели, да не успели. Помер и помер – хорошо, добрый батюшка, отец Гервасий, особо не докапывался, а получил исправные часы и отпел новопреставленного. А похоронили на Смоленском кладбище, в дальнем конце. А что было пожитков – отдали бедным, и штаны, и чулки, и кафтан с камзолом, и старую епанчу.

– Ладно, Устин Карпыч, пора нам собираться, – сказала Федька. – Бери, Боренька, журналы, а конверты давай сюда. Я тебя знаю, ты растяпа, потеряешь. Выскользнут из-за пазухи – и поминай как звали.

– Вот веревочка, увяжи как следует, – старик стал помогать Бориске, и вместе они изготовили две увесистые пачки. – Приходи еще, Федорушка. Да свечки, свечки не забудь!

Наконец Федька с Бориской, распрощавшись, выскочили из домишки на свежий воздух. Солнце светило вовсю, они посмотрели друг на дружку – и рассмеялись.

После темной комнатушки, провонявшей старческими кислыми запахами, они оказались в белоснежном мире, под небом, которое понемногу уж наливалось весенней голубизной, и оба вдруг ощутили самое что ни на есть безмятежное счастье.

– А я ведь дело говорю. Вот «Танцовальный словарь» напечатают, я деньги получу, еще награждение за эти два завещания, – говорил Бориска, высматривая извозчика. – Может, прав Устин Карпович? Чего нам обоим искать и ждать? Мы давние приятели, мы поладили…

– Ты и впрямь готов венчаться? – спросила Федька.

– Отчего нет? Когда-то же надо жениться. А сейчас все у меня так складно выходит! И словарь скоро в типографию снесу, и Шапошников предлагает на него работать. Сколько ж можно дрыгать ногами?

– Извозчика бы скорее найти. Идем к кладбищу, – предложила Федька. – Там они, поди, водятся. А как славно вышло с завещаниями!

– Я впервые в жизни настоящее завещание в руках держал. А как прочитал про деревни и про алмазные кольца – ну, думаю, сплю и вижу сон!

– Знатные завещания!

– Так что скажешь?

– Дай подумать! Не так все просто!

Федьке страх как не хотелось обижать Бориску. Но она решила побороться за Румянцева – да и не просто решила, а сказала об этом Световиду. То-то он бы повеселился, узнав, что Фадетта ни с того ни с сего вздумала венчаться с совершенно неожиданным женихом!

– Сперва мы отдадим эти завещания Шапошникову, он человек светский, – рассуждал Бориска. – Он знает и нам…

Тут голова Бориски запрокинулась, а вместо слов раздался хрип.

Федька уставилась на него, разинув рот, и видела, как Бориска, выронив связки журналов, медленно клонится, оседает, а рядом с ним стоит неведомо откуда взявшийся человек, чье лицо замотано тряпицей.

Этот человек взмахнул рукой, словно бы что-то отбрасывал, и Федька, наконец, закричала: в руке у человека был окровавленный нож, которым он только что порешил Бориску.

Всего оружия у Федьки было – связка сальных свечек, которую она несла в руке за собранные и связанные узлом длинные фитили. Нож, данный Дальновидом, остался в палевой комнатке. И этой связкой, весившей фунта четыре, Федька ударила убийцу по лицу – ударила с размаха, что было силы.

Тряпица слетела, кровь хлынула из разбитого носа, и тут оказалось, что убийца был с товарищем.

– Ах ты, сукин сын, – сказал тот товарищ, невысокий, коренастый, и кинулся к Федьке, выставив перед собой руки. Она отскочила, попятилась – и кинулась бежать.

Надо было кричать «караул!», но Федька с перепугу лишилась речи. Она только слышала шаги за спиной и визг баб, видевших убийство и погоню.

– Имай, имай воров! – закричал мужской голос. Тут Федька перебежала улицу наискосок и ухитрилась обернуться.

Убийца с окровавленным лицом, опустившись на колени, шарил у Бориски за пазухой.

Ничего не найдя, он вскочил, и вскочил вовремя – напротив отворились ворота, на него спустили сторожевых псов.

Федькин преследователь гнался за ней, хотя и отставал шагов на двадцать. Он, видно, не понял, что имеет дело с танцовщицей, у которой дыханья хватит надолго. А Федька не поняла, что коротконогий немолодой крепыш может какое-то время бежать быстро, но не продержится и версты. Ей казалось – сейчас эти руки сомкнутся на шее.

Она подбежала к кладбищенским воротам. Там были люди – нищие, богомольцы, мужики с лопатами, пришедшие на могилки близких старики. При такой толпе она могла быть безопасна от нападения – но страх оказался сильнее разума. Федька сама не поняла, как заскочила в церквушку.

Это был небольшой деревянный храм, и возле него уже расчистили место, где ставить новый, каменный. Там, посреди будущей церкви, молилась на коленях нищенка в старом солдатском мундире вместо шубы. Бянкина не заметила ее – но она заметила Федьку и, прервав молитву, встала.

Преследователь, тяжело дышавший, замедлил бег у церковных дверей, и тут на его пути оказалась нищенка.

– Пошел прочь от дома Божия! – громко сказала она. – Кровь у тебя на руках, гляди – кровь! По локоть руки в крови!

– Ты что, дура, несешь? – спросил он. – Пусти!

Но не стоило ему называть эту женщину дурой, не стоило замахиваться. Тут же оказались рядом два бородатых мужика и загородили ее.

– Ты охренел? – спросил один. – Да это же наш Андрей Федорович!

– Андрей Федорович неправды не скажет. Эй, Прошка, Никишка, Демка! – закричал второй. – Сюда все!

– Черт бы вас побрал, – сказал преследователь, отступая. А по дорожкам меж могил бежали трое парней, размахивая лопатами, и связываться с ними не стоило.

– Не бойся, – сказал Федьке тот, что вступился за странную нищенку. – Коли Андрей Федорович тебя заслонил – то и мы в обиду не дадим. Он у нас – защита перед Богом и молитвенник.

Тут только Федька вспомнила, что в этой части столицы встречали женщину, велевшую звать себя мужским именем, и что ее считают провидицей.

– Он с товарищем только что человека убил. Надобно в часть бежать, к приставу, где тут часть? – спросила Федька. – Я сама видела, я на них покажу, я их узнаю!

– Девка?

– Девка…

Федька разрыдалась. Чужой бородатый детина схватил ее в охапку, прижал лицом к грязному тулупу, гладил по плечам, а она рыдала и не могла остановиться.

– Ну, будет, будет, будет, – твердил он. Тут подошел здешний батюшка в шубейке поверх подрясника, седенький, малого росточка.

– Что случилось?

– Андрей Федорович девку от смерти спас!

– Опять Андрей Федорович… Где юродивая?

– Там, в снегу местечко вытоптала, молится.

– Да-а, послал Господь испытание. Ты кто таков? – спросил строгий батюшка Федьку.

– Я Большого Каменного театра фигурантка, – ответила она.