— Катриона, я имею честь просить твоей руки, — заявил Роберт.

Девушка заморгала. Она не ослышалась? Он попросил ее выйти за него? Нет, этого не может быть. Наверняка она что-то не так поняла.

— Прости, пожалуйста, — пролепетала она. — Что? Что ты сказал?

— Я, кажется, все как следует обдумал и пришел к выводу, что должен попросить твоей руки. Я хочу, чтобы ты стала моей женой. Признаюсь, в первую очередь меня волнует твоя безопасность. В качестве моей жены ты будешь более защищена, чем просто моя знакомая. Кстати, если мы будем женаты, то ни у кого не возникнет нездорового любопытства к нашей жизни, никто не будет интересоваться, почему это мы живем вместе, — промолвил герцог.

Стало быть, его волнует ее безопасность? Это он принимает во внимание? Но как он к ней относится, любит ли ее? Неужели их отношения сводятся лишь к «знакомству», и больше ничего для него не значат?

— Ну и, разумеется, во вторую очередь я не забыл о тех минутах, что мы провели вместе, — договорил Роберт.

Комок, застрявший было в горле Катрионы, кажется, стал исчезать. Он испытывает к ней чувства — те же самые, что и она к нему, те, что она предпочитала скрывать из опасения, что герцог никогда не ответит любовью на ее любовь.

— Ох, Роберт, я…

— К тому же нельзя исключать, что ты можешь быть беременна, — перебил он ее.

Комок опять перекрыл дыхание девушки; слова, уже готовые сорваться у нее с языка, признание в любви, в том, что более всего ей хочется провести остаток жизни с ним, застряли у нее в горле. А она-то ждала, что и он скажет ей о своей любви. Но… Роберт не сделал этого. Катриона опустила голову, чтобы он не заметил блестевших в ее глазах горьких слез разочарования.

— У тебя не было месячных с тех пор, как мы в последний раз были вместе? — поинтересовался герцог.

Девушка бросила на него испуганный взгляд — это подтвердило его подозрения. Нет, месячные так и не пришли, хотя прошло уже довольно много времени.

— Я так и думал, — заявил Роберт. — Что ж, это означает, что нам надо поторопиться. Положение затруднительное.

Поторопиться? Затруднительное положение? Почему это звучит так, словно Роберт вовсе не рад тому, что у них, возможно, будет ребенок? И почему это он говорил об этом так прямо? Она только что сообщила ему, что носит под сердцем дитя, их общее дитя, а он в ответ почему-то заговорил о нехватке времени! Что же случилось с тем человеком, которого она так полюбила в Шотландии?

Катриона едва сдерживалась. Ну почему все так обернулось? Ведь Роберт попросил ее руки — втайне она мечтала об этом, но даже себе боялась признаться, что мечтает обвенчаться с ним. Оказалось, что он хочет сделать ее своей женой не потому, что любит ее, и не из-за того, что проведенные вместе незабываемые минуты стали для него так же важны, как и для нее. И теперь, когда стало известно, точнее, когда у них появилось предположение, что ее мать, леди Кэтрин, возможно, происходила из знатной семьи, он хочет жениться на ней, потому что у него появилась уверенность, что их будущий ребенок тоже будет знатного происхождения. В ином случае малыш оказался бы незаконнорожденным.

Голова у Катрионы раскалывалась. Вопросы, вопросы… Неужто Роберт и в самом деле не попросил бы ее стать его женой, если бы не узнал о ее матери? Хотел ли бы он по-прежнему близости с ней, если бы она оставалась дочерью простого фермера? Вопросы одолевали девушку, но гордость мешала ей задать их, потому что, кажется, она уже знала ответы.

Она не покажет ему своих истинных чувств, не станет его разочаровывать.

— Надо как можно быстрее вывести тебя в свет и объявить о нашей помолвке, — вновь заговорил герцог. — Чем больше людей узнает о твоем существовании, тем в большей безопасности ты окажешься, и сэр Деймон будет бессилен причинить тебе вред, если вдруг задумает внезапно нагрянуть в Лондон. Я уже договорился с моей тетушкой Эмилией — она приедет и поживет здесь некоторое время. Ты сегодня же с ней познакомишься. Тетушка будет сопровождать тебя на выходах в свет. Ее везде знают, и к ней хорошо относятся, поэтому вас примут в лучших домах. Ко всему прочему, она будет учить тебя. Вечером я уеду отсюда и поселюсь временно в доме моего брата, так что нежелательных расспросов не будет. Все слуги в доме будут в твоем распоряжении. Мерид останется здесь, чтобы составить тебе компанию. А пока ты будешь занята с портнихой, я позабочусь о том, чтобы в газетах напечатали объявления… — Роберт осекся, внезапно осознав, какие мысли обуревают Катриону, пока он излагает ей планы на будущее. Он стоит тут и говорит о всякой ерунде, забыв об одной очень важной детали: Катриона ведь пока не приняла его предложения. — Но ты так и не ответила мне, Катриона. Согласна ли ты стать моей женой?

Не успел он договорить, как в дверь постучали. Катриона хотела было ответить, но тут в библиотеку заглянул управляющий.

— Ваша светлость, — сообщил он, — прибыла портниха. Не сводя с девушки глаз, Роберт быстро ответил:

— Проводи ее в гостиную, Уиггин, и попроси мисс Мерид дождаться мисс Кэтрин там.

Ну вот опять! Опять он назвал ее этим именем — Кэтрин! Словно «Катриона» недостаточно хорошо для лондонского общества! Гнев поднимался в душе Катрионы, гнев и злость на эту неожиданную перемену.

— Так ты не ответила мне, — настойчиво повторил герцог. — Ты станешь моей женой?

Катриона посмотрела ему в глаза, пытаясь овладеть собой и хоть немного успокоить быстро бьющееся сердце.

— Да, Роберт, я стану твоей женой, — отозвалась она. — А разве у меня есть выбор? Но только ответь мне на один вопрос. — Она встала, довольная на этот раз тем, что из-под платья у нее выглядывают голые пальцы. — Кому ты все-таки делаешь предложение? Катрионе Макбрайан или мисс Кэтрин Данстрон?

Лишившись от удивления дара речи, Роберт молча наблюдал за тем, как Катриона босиком направилась в гостиную, где ее поджидали портниха и Мерид.

Глава 21

Отступив от зеркала, Катриона удивленно посмотрела на свое отражение. Но это была не она, нет, на нее смотрела незнакомка, мисс Кэтрин Данстрон.

Преображение, по крайней мере внешнее, свершилось — в этом можно не сомневаться. Стоя перед сверкающим зеркалом, Катриона едва узнавала саму себя. Ее волосы, если только она не повязывала их темной косынкой, обычно свободно спадали ей на плечи, а теперь… Теперь, аккуратно причесанные и завитые щипцами, они были уложены в затейливую прическу, напоминавшую те, что она видела у греческих статуй. Что и говорить, эти прически были красивы, но, на взгляд Катрионы, слишком уж вычурны. Впрочем, возившаяся с ее волосами горничная заявила, что именно так сейчас укладывают волосы дамы бомонда. Катриона промолчала, но про себя подумала, что это глупо.

Даже ее лицо изменилось, хотя с ним ничего не сделали. Салли заверила ее, что естественная красота — «это что-то!», добавив при этом, что она должна быть благодарна Господу за то, что тот даровал ей такой прекрасный цвет лица, а то остальные дамы — ох! — «чего только не делают, чтобы выглядеть посвежее да помоложе»!

Не слушая больше болтовню горничной, Катриона дождалась, пока та уйдет, а затем осмотрела свое новое платье. Оно было сшито из шелка самого темного оттенка синего цвета, какой только удалось купить. Портниха, мадам Давенон, отговаривала девушку покупать такую темную ткань, но безрезультатно. Катриона провела в обществе мадам и ее помощницы Мари-Анны почти шесть часов, и из их разговоров поняла, что те приехали в Лондон, спасаясь от террора. До этого мадам Давенон одевала многих представителей высшей французской знати, включая и печально известную Марию Антуанетту. Теперь, оказавшись вдали от родины, француженка не пала духом и продолжала свое дело, наряжая дам английского света в туалеты, сшитые по последней парижской моде. Поэтому мадам Давенон и убеждала Катриону, что самым модным в этом сезоне считался светлый, почти прозрачный шелк. Во всяком случае, именно его предпочитали все лондонские модницы.

Но Катриона настаивала: она хотела, чтобы платье сшили именно из темного шелка, хотя, по словам мадам Давенон, больше всего эта ткань подходила для подкладки гусарским ментикам. Однако Катриону это не волновало: она рассчитывала на определенный эффект, добиться которого можно было лишь в платье темно-синего цвета.

Узкий лиф, носить который было так непривычно, сильно сдавливал грудь девушки. Низкое декольте украшала широкая полоска бледных кружев. Едва увидев платье, Катриона попросила Мерид заменить кружева полоской яркой шотландки, той самой, что испокон веку с гордостью носили Макбрайаны — в сине-зеленую с белым клетку. Другой кусок такой же ткани послужил девушке шалью, которую она накинула поверх платья. Также Катриона попросила сестру спороть с подола и нижней юбки легкомысленные оборки, прикрывающие носки ее шелковых туфелек. Сделав это, девушка успокоилась, сочтя свой туалет удовлетворительным.

Отступив назад, Катриона оглядела свой костюм. Да, таким он ей нравился больше. Темный цвет она выбрала в знак траура по своим погибшим родителям; кружева и оборки не отвлекали внимания от яркой шотландки. На шею девушка повесила медальон, который ей дала Мэри. Причудливого плетения цепочка оказалась очень длинной, поэтому медальон свешивался до талии, поблескивая в мягком свете свечей. Но, конечно же, первой в глаза бросалась шаль из шотландки, потому что хоть до крови она и была дочерью сэра Чарлза и леди Кэтрин Данстрон, сердцем девушка по-прежнему считала своими родителями только супругов Макбрайан.

Тихий стук в дверь оторвал Катриону от раздумий. Обернувшись, она увидела Мерид.

Даже ее сестра изменилась. Тяжелая одежда из домотканой шерсти уступила место туалету из легкого муслина — не такому, конечно, роскошному, как у Катрионы, но все же куда более изысканному, чем те, что она носила прежде. В этом изящном платье девушка казалась утонченнее, а печаль в ее глазах, не гаснущая с тех пор, как они уехали из Шотландии, наконец-то уступила место яркому блеску.