Жаклин Рединг - Белый вереск

Не обращая внимания, Мэри продолжала заниматься Кэтрин.

— Ну вот… Вы — молодец, миледи, ей-богу… Теперь можете немного потужиться… Когда вы родите, я приготовлю вам большую чашку лечебного отвара. Положу туда ложечку меда, чтобы было не очень горько. А когда вы отдохнете, я вымою вас в прохладной ванне с мятой… Это поможет… вот увидите.

Не умолкая ни на мгновение, чтобы отвлечь Кэтрин, Мэри продолжала действовать.

— Нет-нет, миледи, не напрягайтесь так, — мягко проговорила она, почувствовав, как сжалось тело роженицы. — Головка младенца очень мягкая, но появляться на свет подобным образом небезопасно. Откиньтесь назад, откиньтесь, а я медленно вытащу его. Мне придется держать ручки малыша, чтобы они не сломались. Только так и можно, миледи. Вам будет очень больно, не стану скрывать, но уж потерпите. Это недолго.

Казалось, слова Мэри немного успокоили Кэтрин, и ее напряженные мышцы немного расслабились. Женщина откинулась на подушки, а Мэри, не сводя глаз с ее лица, принялась медленно тянуть ребенка.

Кэтрин прилагала все силы, чтобы сделать все как надо. Ее муж гордился бы ею! Мэри не сводила с Кэтрин глаз до тех пор, пока ее пальцы не нащупали ягодицы ребенка. И только тогда посмотрела вниз.

Кожа на крохотных ножках малыша была голубоватой, чересчур голубоватой. Необходимо как можно быстрее извлечь его из утробы матери, но Мэри могла повредить его головку. Когда показались плечики малыша, Кэтрин почувствовала, что боль усиливается. Мэри подложила одну руку под спинку ребенка, а другую положила ему на животик и стала медленно поворачивать его, а затем потянула.

Кэтрин закричала.

— Вот он, миледи, вот, тужьтесь! Вот, уже скоро! Ручки и ножки уже выбрались, я вижу шейку…

Вопль Кэтрин заполнил собой все пространство комнаты, а потом резко оборвался. Лишь ее прерывистое дыхание нарушало тишину. Мэри быстро вытащила головку, перевернула младенца и слегка шлепнула его по попке.

Ни звука.

Мэри развернула новорожденного и увидела, что это мальчик. Сын. Леди Кэтрин так мечтала о сыне, чтобы подарить Чарлзу наследника, которого тот так ждал. Ее сердце разобьется, если она потеряет его.

Очистив носик и рот ребенка, Мэри обернула его в пеленку и принялась яростно растирать посиневшую кожу. Она терла крохотные ручонки и ножки, гладила грудь, моля Господа о том, чтобы мальчик сделал наконец первый вдох. И вдруг, когда она почти потеряла надежду, крохотный комочек в ее руках кашлянул и тихо заплакал. Это был еле слышный плач, но Мэри знала, что скоро он станет громче. Ей казалось, что она в жизни не слыхала звука приятнее.

Повитуха позволила себе облегченно вздохнуть.

— Это мальчик, миледи, отличный малыш!

Лицо Кэтрин озарилось слабой улыбкой, когда Мэри положила сына ей на живот.

Но тут дверь в комнату распахнулась, и в мерцании угасающих свечей возникла фигура дьявола. Одетый во все черное, он стоял, расставив ноги и уперев руки в бока.

— Так ты говоришь, мальчик, шотландка? Леди Кэтрин родила наследника?

— Да, милорд, — пробормотала повитуха, опустив голову, чтобы смотреть на ребенка, перерезая при этом пуповину. С того дня, как этот человек без приглашения прибыл в дом своего двоюродного дедушки, Мэри чувствовала, что Зло черным плащом окутывает его. Хоть он и скрывал свою сущность за вежливыми словами и льстивыми улыбочками, Мэри не сомневалась: это — исчадие ада.

Запеленав новорожденного, Мэри передала его Кэтрин в руки.

— Прими мои поздравления, Кэтрин, — проговорил вошедший, подходя к кровати, хотя какие уж там поздравления, когда его темные глаза полыхали злобой. — Похоже, твой муженек перед смертью позаботился оставить наследника. — Выхватив малыша у матери из рук, он внимательно оглядел его. — Что-то он больно бледен, думаю, все из-за неуклюжести этой шотландской женщины. Я немедленно отдам ребенка кормилице, чтобы та покормила его. Тогда мы можем быть за него спокойны.

Он направился к двери, но Мэри попыталась остановить его:

— Нет, милорд, нет… Новорожденный должен быть с матерью и…

Не слушая повитухи, злодей ушел, захлопнув дверь у нее перед носом. Мэри растерянно остановилась, но тут послышался тихий стон Кэтрин. Однако, похоже, та стонала не от боли или усталости, а от удивления.

— Миледи… — бросилась к ней повитуха.

— Мне больно… — выдохнула женщина. — Боль вернулась и с каждым мгновением усиливается.

— Это послед, миледи. Еще будет больно, но сейчас я дам вам воды, а потом быстро приготовлю целебного чая.

Вытерев руки о фартук, повитуха опустила глаза и испуганно охнула: из лона Кэтрин струей хлестала кровь. Мэри попыталась остановить кровотечение, понимая, что вместе с кровью из Кэтрин уходит жизнь.

Роженица приподнялась на кровати, прижимая руки к животу.

— Мне больно, Мэри, — захрипела она. — Боль все сильнее.

Заставив роженицу лечь, Мэри откинула одеяло и изумленно вскрикнула:

— Боже мой, миледи, да вы же рожаете второго!

Едва успев подложить руку под крохотную головку, повитуха приняла младенца, появившегося на свет гораздо быстрее первого ребенка. Новорожденный тут же зашелся сердитым криком. Мэри повернула крохотное тельце и, к собственному удивлению, залилась умиленными слезами:

— Да это девочка, миледи, чудесная девочка с такими же темными волосами, как у вас.

Быстро завернув малышку в одеяло, Мэри передала ее матери.

— Она такая красивая, миледи. Настоящее чудо!

— Мэри! — не открывая глаз позвала Кэтрин. Дыхание прерывалось, она говорила с большим трудом.

— Да, миледи?

— Прошу, выслушай меня, пожалуйста. Я умираю. — Кэтрин задыхалась. — Он не знает о втором ребенке… И не должен узнать. Он забрал моего сына и убьет его этой же ночью. — Кэтрин замолчала, набираясь сил.

— Нет, миледи. Он этого не сделает…

— Ты должна пообещать, что… позаботишься о моей доченьке… Спрячь ее… от него, он и девочку убьет, если узнает о ее существовании…

— Нет, миледи, нет, не говорите так! — вскричала Мэри. — Откройте глаза! Взгляните на вашу малышку. Это же ваша дочурка, ваше дитя!

Кэтрин устало приоткрыла глаза, чтобы посмотреть на девочку, и слабая улыбка осветила ее измученное лицо. Потом женщина с трудом приподняла руку, чтобы дотронуться до розовой щечки ребенка.

— Она прекрасна, Мэри… Но отныне она… твоя… К тому же у меня не осталось надежды: он убьет меня, если узнает, что я… выжила… Так лучше… Он не должен узнать о моей дочери… Пожалуйста… прошу тебя… Обещай, что назовешь ее в память о м… — Голова Кэтрин дернулась, и с ее уст сорвался последний вздох, а из-под закрытых век на побледневшую щеку скатилась горькая слеза.

Леди Кэтрин умерла, соединившись наконец со своим возлюбленным Чарлзом. В комнате стало как-то необычайно тихо. Смахнув слезы, Мэри только сейчас заметила, что вся постель пропиталась кровью. Новорожденная, все еще лежавшая в безжизненных руках Кэтрин, смотрела на Мэри ясными голубыми глазами — точь-в-точь как у ее матери.

— Ну что же мне делать? — с грустью спросила повитуха. — Девочка в ответ расплакалась. Мэри нерешительно вздохнула.

Никто не ведал о новорожденной. Если дьявол прознает о ее существовании, то малышка никогда ничего не услышит о своей матери, о том, какой необыкновенной женщиной она была, как любила свою дочь. Мэри вспомнила слова Кэтрин о том, что дьявол, возможно, убьет мальчика. Что ж, если она не ошибалась, нынче же ночью ребенок лишится жизни, и такая же судьба ждет и эту малышку, если только…

Вдруг рука Кэтрин соскользнула с кровати, и Мэри заметила, что в ее пальцах что-то зажато. Протянув руку, повитуха вытащила золотую цепочку причудливого плетения — первый и последний дар Кэтрин новорожденной дочери.

Сомнения оставили Мэри — теперь она знала, что делать.

19 февраля 1815 года

«Уайтс-клуб», Сент-Джеймс-стрит, Лондон

Открыв дверь в клуб, лорд Роберт Иденхолл нахмурился: здесь было слишком много людей, чей монотонный говор заполнял, казалось, все углы нижних помещений.

А он-то надеялся поужинать в тишине и покое! Что ж, похоже, его ожиданиям не суждено сбыться.

Было довольно рано, часы еще не пробили восьми, а в Большой гостиной уже собралась целая толпа модно одетых мужчин и посетителей попроще, изо всех сил старавшихся привлечь к себе внимание. Почти все крючки в гардеробе, прячущемся под великолепной лестницей из красного дерева, были заняты. Браммел с приятелями, захватив место у полукруглого окна, выходящего на Сент-Джеймс-стрит, как обычно, потешался над каким-то беднягой, подсунув ему понюшку крепкого табаку, который всегда носил при себе в изящной шкатулочке, покрытой расписной эмалью. Дальше, в карточном зале, шла серьезная игра. Те, кто не принимал в ней участия, лениво наблюдали за игроками. Некоторые выигрывали за вечер целые состояния; другим же, напротив, не везло: фортуна отворачивалась от них, и несчастные спускали все до нитки.

Итак, сезон начался.

Роберт не видел подобного столпотворения с июня, когда чуть ли не вся армия под командованием доблестного Веллингтона заявилась в клуб, чтобы отметить большую победу англичан над французами. Передавая лакею плащ, Роберт даже подумал, что Веллингтона вот-вот назначат премьер-министром; во всяком случае, сплетни об этом ходили давно, потому что герцога вынудили вернуться на мирные переговоры в Вене. Но, прислушавшись к разговору, Роберт пришел к выводу, что умы членов клуба занимает отнюдь не Веллингтон, и даже не Бонапарт, сосланный на Эльбу, а хлебные законыnote 1.

Роберту удалось занять один из немногих свободных столиков в углу столовой залы. Он заказал ужин, бутылку кларета и попросил официанта принести три бокала.

Грядущее событие следовало отметить — ведь это был последний холостяцкий вечер Роберта в Лондоне. Брачные контракты подписали нынче утром, и молодой человек понимал, что заключил самую долгосрочную сделку, но она того стоила. Наутро Роберт отправится в Ланкашир, в Девонбрук-Хаус, чтобы сообщить отцу о предстоящей женитьбе.