Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Лемуан видел жизнь и потому предугадывал ее события, как опытный повар предугадывает вкус супа. Он знал, что дело кончится именно этим: мистера Бернара арестовали. Пришли полицейские, устроили скандал, постреляли немного. Даниэль ранил одного.

Что оставалось делать Полю Мари? Надо было сматываться, пока не поздно.

Аэроплан «Авро-504» был разобран и рассован по ящикам, сверткам и прочей таре, которая придала ему вид фабричных железок и деревяшек. Нина Купина требовала предоставить ей мистера Бернара – она хотела видеть его благодарные глаза. В газетах о его аресте не писали (видимо, в интересах следствия), так что она ничего не знала.

Лемуан сказал настырной женщине, что мистер Бернар спешно уехал в Ханькоу, потому как в Шанхае ему грозит опасность. Доставку аэроплана он поручил своему другу Полю Мари, а ей передал тысячу комплиментов и воздушный поцелуй.

Но Нину это не устроило.

– Я поеду с вами, – сказала она.

Это не устроило Поля Мари. Он хотел продать «Авро-504» правительству в Ханькоу, и эта мысленная картина согревала его сердце.

Одноглазый маньчжур показал на пальцах, что скрутить даме голову – это плевое дело, и если что, он всегда готов.

Но Нина Купина нравилась Лемуану – жалко губить ее из-за такой ерунды, как деньги. Он отговаривал ее, художественно описывал трудность и бесполезность поездки. Она лишь сердилась:

– Что вы морочите мне голову? Пароход довезет нас. А в Шанхае мне все равно делать нечего, пока мои служащие выполняют волонтерский долг.

Что мог поделать Лемуан? Только вздохнуть. Все-таки главная причина смертности на земле – не голод и не войны. Глупость – вот бич божий, одиннадцатая казнь египетская.

Нина сама укладывала чемодан. Клим наблюдал:

– Уезжаешь?

– Да.

– В каком направлении?

– В Ханькоу.

– Решила заранее сдаться в плен?

Презрительное молчание. Супруга сложила рубашки, чулки, теплое шерстяное платье.

– Ты в чемодане место под сухари оставь, – сказал Клим. – Коммунисты в первый же день посадят тебя как врага трудового народа, а в тюрьме всегда кормежка плохая. И папиросами запасись: это первая валюта в местах заключения.

Нина – бледная, разъяренная – повернулась к нему:

– Армия Гоминьдана воюет не с иностранцами, а с милитаристами, раздробившими страну. Чан Кайши уже ведет переговоры с Фессенденом о том, чтобы разрешить конфликт миром. Никто не желает нам зла.

– А военные моряки со всех концов света прибывают сюда на зимние каникулы. – Клим поднялся. – Дорогая моя, кажется, ты хочешь, чтобы я тебя отговаривал… Да ты все равно слушать не будешь. Давай я тебя перекрещу, поцелую, а в воскресенье мы с Китти в церковь сходим – свечку за тебя поставим.

Нина с грохотом захлопнула крышку чемодана, затянула ремни. В дверях показался слуга.

– Отнеси вещи, – приказала она.

– Так зачем ты едешь? – все-таки спросил Клим.

– Хочу посмотреть, как живут люди, которым все это ни к чему. – Нина обвела рукой и комнату, и Клима.

Он уважительно присвистнул:

– А зачем в такую даль тащиться? В Шанхае полно опиекурилен – там эдакие мудрецы десятками на нарах лежат.

В комнате громко тикали часы. Клим приоткрыл жалюзи. Нина села в автомобиль, потом вышла, что-то приказала шоферу. Пока он бегал туда-сюда, она не сводила глаз с окон во втором этаже.

«А ведь она к Бернару поехала, – подумал Клим. – Он сейчас наверняка там, в Ханькоу, со своими коммунистами».

Стоял, бессмысленно глядя на лаковый зад «форда», на черное облако дыма, вырвавшееся из выхлопной трубы.

Нина уехала.

Автомобиль несся по улицам. Нина смотрела на низкие облака, на флаги, трепещущие на ветру. Стая голубей сорвалась с карниза на церкви Пресвятой Троицы и исчезла из виду.

«Я не вернусь в Шанхай».

Нине казалось, что это не она уезжает, а сам город, как Атлантида, медленно оседает на дно. Скоро он пропадет из виду и от него не останется ничего, кроме обросших небылицами воспоминаний.

Когда-то Тамара сказала, что Шанхай – это испытательный полигон, на котором люди, сами того не замечая, отрабатывают свое будущее.

– Народы, сословия и цивилизации постепенно перемешаются, но им уже сейчас необходимо учиться жить друг с другом. Задача совсем непростая, поэтому в Шанхае все испещрено помарками. Но без черновиков, без эскизов не создашь ничего достойного.

– Жаль, что черновики рано или поздно оказываются в мусорном баке, – рассмеялась Нина.

Тамара кивнула:

– Скорее всего, наш Шанхай действительно исчезнет, и на его месте возникнет что-то иное. Но так и должно быть.

Да, так должно быть. Нинин Шанхай опустился под воду – вместе с Климом и Китти, с охранным агентством, со всем, что было ей дорого. Жалеть ни о чем не надо.

Нина привычно рассердилась на ласковую язвительность мужа. Он нарастил ее на себе, как ледяной накат: все, что ни дашь, ни бросишь, соскальзывает. Растопить его не удалось – Нина пробовала. Все ее робкие попытки Клим встречал неизменным смешком: «Дорогая моя…»

Да, сама виновата. Да, ему есть за что ее ненавидеть.

Зима в Шанхае – что-то от русской весны. Воздух такой особенный, переменчивый. Ехавший мимо автомобиль плеснул в окно водой из лужи. Шофер ругнулся, а Нина рассмеялась. Повертела ручку, опустила стекло и снова подняла – вот почти и не осталось грязи.

У безумных поступков есть своя прелесть. Даниэль рассказал Нине о Народной революционной армии, об иностранных советниках Чан Кайши – одно сплошное циничное, романтическое безумие. Если Даниэлю хорошо с такими коммунистами, то и Нина там приживется. Они ведь очень похожи.

Не делать планов, не ставить целей, жить сегодняшним днем и совершать подвиги – не ради высших идеалов, а ради удовольствия.

Лемуан встретил Нину на пристани:

– Ну что, не передумали ехать? Вот попомните мое слово: я вас честно предупреждал!

Она представила себе, как вернется домой со своим чемоданом. Клим поднимет брови: «Дорогая моя, что случилось? Дорогой ошиблась и свернула не туда? Порт – это прямо и налево!»

– Я решила, что поеду, – значит поеду, – сказала она Лемуану.

Тот только рукой махнул:

– Ну как знаете.

Советский пароход «Память Ленина». Закопченные трубы, сырая от тумана палуба, вдоль бортов – стальные щиты на случай обстрела. Война – всякое может случиться.

Матросы подняли трап. Странно было слышать, как они говорили по-русски. Странно вдвойне, что пару недель назад они были в России. Это совсем другой мир – за пределами понимания.

Гудок. Другой. Пароход начал медленно разворачиваться. Вот и все.

Нина до вечера просидела в каюте. Читала журнал «Всемирный следопыт» за прошлый год – роман «Голова профессора Доуэля». Вот бы дать Тамаре – она б оценила!

Из-за перегородки слышался громкий голос Лемуана: он ругал Одноглазого.

Гул двигателя, плеск волн, за иллюминатором в синих сумерках исчезали голые поля и мрачные темные деревни. Занавеска была странная – с тракторами, снопами и надписью «Слава труду!».

– Эй, мадам Купина! – стукнул в перегородку Лемуан. – Ужин принесли! Я велел все подать в мою каюту. Будем вместе питаться, чтоб нескучно было.

Одноглазый посторонился, пропуская Нину в узкую дверь. Лемуан (без протезов, с подвязанными штанинами) сидел на койке и чистил апельсин. На губе висела потухшая папироса.

– Что же вы не пошли ужинать в кают-компанию? – спросила Нина, садясь на жесткий, привинченный к полу стул.

– А ну их к черту! – фыркнул Лемуан. – Знаете, кто с нами едет? Я вам скажу: Фаня Бородина, старая свинья… Жена главного политического советника.

– Чем же она вам не угодила?

– Свинья потому что! Всюду нос сует. Притащилась к нам на аэродром, стала вопросы задавать.

Лемуан долго рассказывал с набитым ртом о визите Бородиной, из чего Нина поняла только одно: Фаня обозвала его вором и спекулянтом.

– Она тоже в Ханькоу к мужу пробирается, – сказал Лемуан, почесываясь. – А с ней дипломатические курьеры. Знаем мы их: небось давешнее восстание рабочих – их рук дело. Бородин специально засылает в Шанхай активистов, чтобы они мутили население. Правда, ни черта у них не вышло, вот они теперь назад и едут.

Нину снедало любопытство: ей хотелось посмотреть на большевиков. До Ханькоу плыть несколько дней – наверняка с ними можно будет познакомиться. А что, если они действительно распознают в ней «буржуйку»? Надо было попроще пальто взять: каракулевая шуба – не самое пролетарское одеяние.

После ужина Нина вышла на палубу. Сыро, промозгло. Прошлась несколько раз от носа до кормы. Вахтенный матрос провожал ее взглядом, но ничего не говорил.

Большой иллюминатор кают-компании был ярко освещен. Внезапно он раскрылся, и оттуда пахнуло табачным дымом.

– Дайте глотнуть свежего воздуха, а то накурили – хоть топор вешай! – послышался веселый женский голос.

Нина встала на цыпочки, чтобы получше разглядеть, что там происходит. Вокруг стола сидели трое мужчин и толстая темноволосая женщина лет тридцати пяти.

– Ну, что петь будем? – спросил бледный очкарик с гитарой.

Фаня Бородина (верно, это была она) затушила окурок в консервной банке:

– Давай «Марш дальневосточных партизан». – И первая затянула, отбивая такт на колене:

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с боем взять Приморье —

Белой армии оплот.

Нина изумилась. Песню на ту же мелодию пели белогвардейцы – еще в 1919 году:

Из Р умынии походом

Шел Дроздовский славный полк,

Во спасение народа

Исполняя тяжкий долг.

Надо же – музыку передрали. Но коммунисты пели хорошо, дружно.