Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Нина то и дело вспоминала мелочи из прошлого: как они с Климом ехали на крыше вагона и целовались на ветру; вместе сочиняли глупейшие стихи для газеты – на годовщину революции, пекли в углях полученную за это картошку, и Клим жонглировал ею, остужая.

Нине казалось, что голодной зимой 1918–1919 года она была в тысячу раз счастливее, чем теперь. Новой любви у нее не будет – где она ее возьмет?

Клим знал, что Нина ревнует и обижается, но не собирался ничего менять.

«Он переболел мной, как оспой. Шрамы остались, но у него теперь все в порядке».

Это «в порядке» было особенно невыносимым.

Нина съездила к Фессендену, рассказала ему о предложении дона Фернандо.

– Очень хорошо, что Большеухий Ду первым проявил инициативу, – задумчиво сказал Стерлинг. – Передайте ему, что мы готовы к переговорам.

Нина заметила, что в углу его кабинета стоит птичья клетка, накрытая цветной шалью:

– Что это?

– Мой попугай. Ветеринар сказал, что он страдает от одиночества и потому выщипывает себе перья. Я перенес его сюда.

Нина отодвинула край шали. Внутри клетки сидела жуткая птица, похожая на куриную тушку с попугайской головой. Лиловая кожа просвечивала сквозь редкий красноватый пух.

– Мистер Фессенден – мой друг! – завопил попугай. – Я умный, быстрый и хищный! Я всех заклюю!

Он громко захохотал и полез по решетке вверх, перебирая серыми когтистыми лапами.

Ночью Нине приснилось, что она сама превратилась в ощипанного попугая в клетке. Этот кошмар был куда хуже того старого, почти забытого сна, в котором за ней гонялся безголовый петух.

Аэропланы для Народной революционной армии скупались по всему миру. Пока штаб находился в Кантоне, пароходы везли их разобранными на части до Гонконга, а дальше – вверх по Жемчужной реке. Теперь, когда штаб передвинулся в Ханькоу, груз надо было принимать в стане врага – в Шанхае, а дальше отправлять на дружественном советском пароходе вверх по Янцзы. Благо дело, за взятку решались любые вопросы на таможне и в службе охраны порта.

Лемуан настаивал, чтобы за британским аэропланом «Сопвит Снайп» ехал кто угодно, но не Даниэль. Слишком опасное это было занятие: Эдна перед смертью могла отправить телеграмму или написать письмо родственникам. Узнают Даниэля – посадят. Или поступят еще хуже – по законам военного времени.

Но Бернар никого не слушал. Тогда Поль Мари сказал ему:

– Я и Одноглазый поедем с тобой.

Даниэль отшучивался:

– Кто присмотрит за моим Мухой?

– Пусть барышни из канцелярии смотрят за собаками. Я буду присматривать за тобой, ибо ты мой друг. И я слышать ничего не хочу, если ты не согласен.

Сели на дружественный советский пароход, доехали до Шанхая. Враги суетились: вокруг иностранных концессий вновь выросла стена из баррикад и колючей проволоки. Солдаты курили у пулеметных гнезд и с подозрением смотрели на китайских беженцев, люто ненавидящих «белых дьяволов» и рвущихся под их защиту от своей узкоглазой родни.

Но Даниэль так и не дождался парохода с аэропланом на борту. Шторм застиг его в море и потопил вместе со всем содержимым.

Бернар не хотел возвращаться с пустыми руками. Он решил спросить у знакомых людей, если в городе можно достать запчасти для авиационного двигателя BMW IV. Они вместе – Даниэль, Лемуан и Одноглазый – сели в таксомотор и поехали на летное поле. Там, сверкая на солнце крыльями, стоял старый знакомый – «Авро-504». А рядом – в низко надвинутой на глаза шляпке, в шикарных мехах и глянцевитых ботиках – прекрасная Нина Купина. Ладонью в рыжей перчатке она касалась фюзеляжа и гладила его, будто снимала невидимую паутину.

Когда она увидела их – Даниэля, Лемуана и Одноглазого, – она в изумлении чуть не упала. Ей-богу, не подвернись ей под спину крыло аэроплана, непонятно, что могло сделаться с этой милой женщиной.

Даниэль приблизился к ней, коснулся руки чуть выше запястья. Лемуан опять удивился, как некоторые могут обращаться с дамами. Она волновалась и просила у Даниэля прощения. Из деликатности Поль Мари отошел подальше – осматривать «Авро», который он сам когда-то собрал из кучи разбитого хлама.

Но он не упустил главного. Мадам сказала Даниэлю:

– Я подарю вам этот аэроплан. Ведь это было ошибкой – и то, что сделали вы, и то, что сделала я. Он принадлежит вам, так что можете забрать его в любой момент. Хотите, я дам вам сопровождающих, чтобы его благополучно довезли до места?

Лемуан почесал голову, поцокал языком. Ах, Даниэль, где ты учился искусству обольщения? Отправь на эти курсы Поля Мари – он даже деньги вперед внесет.

Такие чудные дела творились в Шанхае, что Макар Заборов не переставал удивляться. Иностранцы вдруг одумались. Когда стало ясно, что помощь из метрополий не поспеет, Муниципальный совет постановил бежать до русских генералов и привести их с почетом.

Разговаривали с ними вежливо:

– Сделайте отряд для защиты нашей собственности от китайских обормотов. А то по ночам спать страшно.

Генералы за дело взялись, только условие иностранцам поставили: уж коль скоро мы будем защищать ваши превосходительства, извольте всем харчи выдать, жалованье по три доллара в день на брата, оружие, и чтоб от болезней лечить, какие ни заведутся.

Наши тут же записались в Русский волонтерский отряд – две роты по триста человек как из-под земли выросли. В награду иностранные власти разрешили всем, даже казакам Глебова, жить в Шанхае сколько влезет. И в виде исключения позволили отряду иметь российский триколор в качестве знамени.

Хозяйка Нина Васильевна вызвала служащих к себе в контору: «Надо груз вверх по Янцзы сопровождать». Никто не согласился. Нет, матушка, раз мы тут осели, в городе Шанхае, стало быть, это наш дом. Его защищать надобно, поэтому мы пойдем в волонтерский отряд, а не в сторону засевших в Ханькоу коммунистов.

Сколько Нина Васильевна глазами ни сверкала, сколько ножкой ни топала, ничего у нее не вышло. Макар, конечно, ей посочувствовал: женщина все-таки, – но тоже записался добровольцем. Гори оно огнем, трамвайное депо.

Жаль, конечно, что опять война. Да и младшие дочки – за коммунистов. Но одно дело собрания устраивать да газеты печатать (тут вам никто слова поперек не скажет), а другое – нападать на город. Тут хочешь не хочешь, а надо вставать под ружье.

Маршируешь в строю после обеда – красота невозможная. Все русские – орлы, хоть и в заплатанном обмундировании. Веселье, смех – первый раз такой парад, да еще с винтовочками.

Мимо коляски едут – везут иностранных волонтеров к стратегическим пунктам. Сзади еще рикши чешут – со слугами, ружьями и боеприпасами. Во как люди на войну собираются! Не боись, братишки, не выдадим. Русский отряд идет!

– Запевай! – велит полковник Лазарев.

– «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» – Да все с гиканьем, со свистом.

Китайцы повылазили в окна – таращатся. Чай, ни разу не слыхали русских песен.

Левой! Левой! – разбитые ботинки, рыжие сапоги. Ну, пойдет потеха! Марья Макаровна, дочка, как в воду глядела. «Мы еще повоюем!» – сказала. Все-таки правильная девушка растет, сознательная. Они с господами офицерами учредили какой-то съезд или просто комиссию, чтобы бороться с коммунистическими шпионами. Все у них по-научному: тайно подсматривают, кто ходит в советское консульство, на многих предателей завели досье, но в полиции их не показывают, потому что и там у большевиков свои люди.

– Сами справимся, – говорит Марья Макаровна.

Левой! Левой! Свернули к ипподрому, где размещены временные плацы.

– Ро-о-ота… – оттягивает паузу полковник Лазарев.

– Тпру! – кричит кто-то из середины колонны.

Встают на «раз-два». Полковник бегает, ищет виновника, а сам смеется.

Макар Заборов стоит во фрунт, грудь колесом, глаза смотрят весело, как и положено. Жива еще слава русского оружия – еще повоюем!

Магазины на Нанкин-роуд сияли рождественскими огнями. Продавцы пытались сбыть товар до того, как война докатится до Шанхая. В каждой витрине – елки, цветные лампочки, муляжи подарков в серебристой бумаге. Универмаг «Sincere» за две недели до праздника объявил о грандиозной распродаже. У входа – детский базар, на втором этаже – палатки с пирогами, калифорнийскими мандаринами и французским вином. Барышни в красных платьях совали в руки открытки: «Каждому покупателю – изумительная вышитая скатерть». Ниже мелким шрифтом пояснялось, что скатерти даются тем, кто потратит в универмаге более десяти долларов.

Ада до ужаса боялась вторжения. Робко спрашивала Лиззи: может, им стоит эвакуироваться на север? Но в хозяйку как бес вселился: она смаковала фронтовые сводки, смеялась над беженцами и говорила, что с удовольствием будет смотреть, как делается история.

– Не паникуйте, Ада. Вы все равно умрете – если не сейчас, то через пятьдесят лет. Походите по магазинам, выберите подарки. Наслаждайтесь жизнью!

Ада с Бриттани поплелись в универмаг. Сперва сделали фотоснимок на фоне снежных гор и избушки, нарисованных на куске холста. Потом Бриттани помчалась искать подарки для подруг: Мэри – куклу в шляпе, Ребекке – брошку в виде стрекозы, а Генриетте ничего, потому что не заслужила. Себе Бриттани отыскала большой паровоз с машинистом и тремя вагонами.

Ада повела ее, нагруженную подарками, на второй этаж: Лиззи велела купить бутылку шартреза.

Полки с ликерами – от пола до потолка, как ущелья с узкими проходами. Приказчики в длинных передниках:

– Чем могу служить?

– Спасибо, я сама выберу.

Ада брала в руки то одну бутылку, то другую: бог его ведает – может, подделка?

– Я устала… Домой хочу… – канючила Бриттани.

Ада цыкнула на нее:

– Не вертись под ногами! Сядь вот здесь, на скамеечку, и жди, пока я найду подарок для мамы.