Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Даниэль неодобрительно покачал головой.

— Пойдемте куда-нибудь посидим?

По рассказам Клима Нина знала, что этот человек служит в НРА. Ясно было, что он приехал в Шанхай неспроста, и тем не менее она не подняла крик и не указала охране на Даниэля. Вместо этого они вместе поднялись на третий этаж и, купив билеты в кино, прошли в полупустой зал.

Механик запустил катушку с фильмом, и под треск проектора и звуки пианино Нина рассказала Даниэлю, что с ней произошло за последнее время.

— Это вы во всем виноваты! — в отчаянии прошептала она. — Вы разрушили мою жизнь!

— Значит, мне ее и восстанавливать, — серьезно отозвался Даниэль. — У меня есть кое-какие дела в Шанхае, а потом я вернусь в Ухань. Вы должны поехать со мной.

— Да бог с вами!

— Поверьте, в ближайшее время в Шанхае будет крайне неуютно.

Нина похолодела:

— Начнется осада?

— Может начаться все, что угодно. Я вам очень советую купить билет на советский пароход «Память Ленина», который отправляется в следующий четверг до Ухани.

— Да там же война!

— В Китае нет единой линии фронта, — пояснил Даниэль. — Сражения ведутся там, куда одновременно забредают войска противников. Янцзы патрулируют военные корабли англичан и американцев, и торговые суда как ходили вверх по реке, так и ходят.

Нина долго смотрела на черно-белый экран, где красавец-актер, Рудольф Валентино, сражался за любовь прекрасной дамы.

Безумные приключения, страсть сильного мужчины и слабой, но гордой женщины — люди считают, что так бывает только в кино. Они живут своей серенькой жизнью, от которой хочется удавиться, и не допускают мысли о том, что все в их руках. Хочешь быть героем — будь им, соверши хоть один безумный поступок, о котором будет интересно вспоминать!

В Шанхае Нину уже ничего не ждало. Клим сам подталкивал ее к роковому решению: отказавшись мириться с ней, он превратил свои худшие подозрения в пророчество. Пусть Даниэль крайне ненадежный человек, но он готов был вытащить Нину из ловушки, в которой она оказалась. Если она отправится с ним в Ухань, у нее будут новые знакомые, дела и возможности. И плевать, что Даниэль служит китайским националистам — или кто там сейчас за главного? Если он смог ужиться с этими людьми, то и Нина сможет.

Она чувствовала на себе его напряженный взгляд.

— Вы поедете со мной? — спросил Даниэль.

— Я не знаю…

Нина передохнула: неужели все бросить? Ведь назад дороги не будет! Но если она останется, то просто сорвется и сделает что-нибудь с собой.

— Я ничего не обещаю… — начала Нина, но Даниэль не дал ей договорить:

— Я буду ждать вас на пароходе.

Не досмотрев картины, Нина первой вышла из зала: нельзя было, чтобы их с Даниэлем видели вместе.

Ада считала дни: «Я не видела Феликса месяц», «Я не видела его полгода»… Ночами она представляла, как они встретятся: она вернется от Бернаров, а он будет поджидать ее у Дома Надежды. Эти мысли не давали ей спать — сначала полночи, потом час, потом десять минут.

От Феликса пришло всего одно письмо: он благополучно добрался до штаба и записался в русскую команду на бронепоезде «Великая стена». Неизвестно было, жив ли он или его давно убили.

Слова «битва за Шанхай» звучали для Ады как «конец света». Она робко спрашивала Эдну: может, им стоит эвакуироваться на север? Но хозяйка даже слышать об этом не хотела. Торговля детьми приняла чудовищные размеры — родителям-беженцам нечем было их кормить, и они отдавали «лишние рты» любому, кто обещал им еду.

Члены Зеленой банды продавали детей постарше в бордели и на фабрики. Младенцев разбирали профессиональные нищие, которые нередко уродовали их, чтобы выклянчить побольше денег. Даже если малыш избегал этой участи, его ждала быстрая смерть от голода: чтобы он не плакал, ему давали пососать тряпку с опиумом, и через несколько дней нищий выкидывал синий трупик в канаву.

В Эдну как бес вселился: она без конца выступала по собраниям и собирала пожертвования. Ада несколько раз ездила с ней и Бинбин в приюты, и каждый раз ей хотелось выть от ужаса.

Сирот нельзя было спасти от самого ужасного, что есть на свете, — от рабства: в приютах их унижали, заставляли работать с утра до ночи, никуда не выпускали и часто били. Миссис Бернар считала, что она несет в мир добро, а Аде казалось, что лучше смерть, чем такой «подарок судьбы».

На Рождество Эдна решила подарить сиротам пятьдесят пар трусов и засадила всю прислугу за шитье. Аду отправили в универмаг за нитками.

Чтобы подольше не возвращаться, она решила поглазеть на афиши последних фильмов, и вдруг заметила Даниэля Бернара, входящего в кинотеатр.

У Ады душа ушла в пятки. Не так давно ее навестил друг Феликса, Джонни Коллор:

— Мы арестовали наркоторговцев в порту, и узнали от них, что Даниэль Бернар поставляет на юг оружие, — сказал он. — Если ваш хозяин вернется, дайте нам знать.

Ада сразу не решилась рассказать Джонни об аэроплане, а потом было поздно: выходило, что все это время она покрывала мистера Бернара.

Теперь Ада смотрела, остолбенев, на вращающиеся двери, за которыми исчез Даниэль. «Если я промолчу, меня наверняка сочтут его сообщницей».

Ада побежала к полицейскому участку.

— Мой хозяин вернулся! — выкрикнула она, когда дежурный вызвал Коллора в приемную. — Я видела, как мистер Бернар вошел в кинотеатр в универмаге «Синсир»!

Джонни кинулся к телефонному аппарату:

— Мне нужен десяток вооруженных людей! — заорал он в трубку и бросил Аде через плечо: — Никуда не уходите!

Даниэля привезли в наручниках. Его долго допрашивали, потом Аду вызвали на очную ставку, а потом приехала миссис Бернар, вся помертвевшая от ужаса и стыда. Ее тоже повели к следователям.

— Может, я пойду? — спросила Ада у Джонни.

Но он велел ей сидеть на месте и ждать, пока ее позовут.

Ада вновь опустилась на казенную скамейку. Мимо носились люди, за стеной гремели пишущие машинки, а у окна плакала женщина с ребенком, привязанным за спиной. Малыш с любопытством смотрел на Аду и жевал край тряпки, в которую был завернут.

Ада слышала, как Джонни кричал кому-то: «По законам военного времени его расстрелять мало!»

А вдруг Даниэля и вправду казнят? Ада так распереживалась, что у нее начало болеть сердце — будто в него воткнули что-то тупое и тяжелое.

Хлопнула дверь и в приемную влетела разъяренная Эдна.

— Я тебе доверяла! — крикнула она Аде. — Я тебя кормила, а после этого ты донесла на моего мужа!

— Он ведь был… — начала оправдываться Ада, но хозяйка не дала ей сказать ни слова:

— Чтобы ноги твоей не было в моем доме! Ты уволена!

Спускались сумерки. Ада сидела в своей комнате и плакала: у нее не осталось ни работы, ни денег, ни друзей.

Она хотела пойти к Климу и попросить помощи или хотя бы совета, но на радиостанцию ее не пустили.

— Он вас приглашал? — спросил охранник.

— Нет.

— Ну и идите отсюда.

— Я его знакомая!

— Все вы, поклонницы, знакомые… Не велено пускать!

Ада знала, что ее ждет: чтобы прокормиться, она продаст все вещи, останется в одной рубахе, и Чэнь выгонит ее на улицу.

За стеной слышался смех и бренчание гитары — несмотря на войну, в иностранных концессиях праздновали Рождество.

Ада поднялась: надо идти в «Гавану»! Бэтти наверняка работает — сейчас, когда многие мужчины отправили жен на север, у нее было полно клиентов. Может, Марта разрешит подождать Бэтти в уголке? Лишь бы к людям! Лишь бы не сидеть одной!

Нацепив пальто, Ада выскочила на улицу. Шел снег и тут же таял, едва долетев до земли. Озябшие рикши курили одну папиросу на троих; на мокрых тротуарах расплывались отблески фонарей.

Из подворотни показались две японки: их деревянные сандалии стучали по тротуару, как молотки.

— Эй, девочки! — заорал пьяный матрос в берете. — Пойдем с нами!

Японки захихикали, прикрывая рты ладонями, и убежали.

Чем ближе к Северной Сычуань-роуд, тем гуще была толпа. «Боксерское кафе-буфет», «Хрустальный сад», «Эльдорадо» — из каждой двери доносилась музыка и звон посуды. Пьяные плясали прямо на тротуарах.

«Пир во время чумы, — с ненавистью думала Ада. — Вот придет Чан Кайши и всех вас перережет!»

В «Гаване» яблоку негде было упасть. В углу стояла настоящая елка, пахло хвоей и табаком, а на сцене шло представление: обезьяна в рыжем парике гонялась за клоуном. Публика умирала со смеху.

Ада протолкалась к бару:

— Где Бэтти?

— Она у нас больше не работает, — отозвался бармен. — Какой-то итальянский торгаш влюбился в нее и увез в Неаполь.

Ада сама не знала, зачем она пошла к Марте. Поплакаться на жизнь? В рождественскую ночь?

Она медленно поднялась по лестнице и застыла у раскрытой двери хозяйкиного кабинета.

Марта сидела за конторкой и разбирала счета.

— Ну что стоишь? Заходи, — кивнула она Аде.

Не вставая со стула, Марта потянулась к стеклянном шкафчику и вытащила рюмку и початую бутылку коньяка.

— На, запивай свое горе!

— Откуда вы знаете… — начала Ада, но Марта ее перебила:

— Ты пришла ко мне ночью — глаза на мокром месте, юбка до колен в грязи. С большой радости, что ли?

Ада выпила коньяк, и хозяйка принесла ей платье, туфли и черную бархатную маску.

— Переодевайся и иди вниз. Напейся в хлам: завтра голова начнет трещать — тебе не до горестей будет.

— А маска зачем? — удивилась Ада.