Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Забастовка сошла на нет: как только китайским фабрикантам перекрыли электричество, они тут же стали ратовать за примирение с иностранцами.

Вожди рабочего движения пропадают без вести, а потом их находят мертвыми на свалках и в заброшенных домах. Все улицы заклеены листовками, в которых говорится, что лидеры профсоюзов прикарманивают забастовочный фонд и нарочно затягивают переговоры.

В выигрыше от беспорядков остались спекулянты и Зеленая банда. Китайское государство не в состоянии защищать жизнь и имущество граждан, и его место постепенно заняла организованная преступность. Уголовники собирают налоги с подвластных территорий, вершат суд и формируют боевые отряды. Их влияние растет день ото дня, и совладать с Зеленой бандой может только армия. Но наш губернатор берет у бандитов кредиты и потому не собирается с ними воевать, а Великие Державы не хотят устраивать чистки, чтобы не раздувать конфликт с местным населением.

От забастовки также выиграли русские, получившие работу. Наш статус существенно повысился, и мы стали полноценными «белыми дьяволами».

Теперь уже мало кто из наших говорит о вынужденном примирении с большевиками. Мы обзавелись друзьями и привычками, пристрастились к китайской кухне, собачьим бегам, дешевому массажу, зеленому чаю и поездкам на море. Вспоминая о довоенной России, мы пересыпаем речь английскими и китайскими словами, а местные политические новости интересуют нас больше международных. Можно сказать, что мы пустили корни в Китае.

У нас с Ниной все «хорошо»: Уайера выслали в метрополию, а об издательстве календарей все забыли. Охранное агентство процветает, я по-прежнему работаю в «Рейтер», и со стороны кажется, что наша жизнь наконец наладилась.

На самом деле все просто катится под откос. Я уже ничего не чувствую и, кажется, даже думать не могу о Нине, не проклиная себя последними словами.

Она то злится, то плачет, то пытается объяснить, что ее и Даниэля связывала только дружба. Самое невыносимое — она начинает рассказывать о том, куда они ходили и что делали, и каждый раз мне хочется поехать к Дону Фернандо и раздобыть у него револьвер.

Выхода из положения нет. Если я опять сделаю вид, что все в порядке, разве это что-нибудь изменит? Пока я погибал в госпитале и был не в состоянии помочь Нине, она вновь сошлась с мистером Бернаром. Для нее в этом не было ничего ужасного — ведь по натуре она не жена, а куртизанка.

Как я не догадался, что она хотела поехать в Кантон не за мной, а с Даниэлем? Ее коммерческая затея провалилась, а он, видимо, предложил ей место содержанки — чем не выход из неприятной финансовой ситуации?

Я вернулся раньше, и ему немного не повезло. Или, может, я наоборот принял огонь на себя и избавил Даниэля от неприятных сюрпризов в будущем.

Мне нужен угол, нора, место, в которое я могу вернуться с полной уверенностью, что меня будут ждать, и где меня примут, какой я есть. А жить с Ниной — это постоянно сходить с ума при мысли «А не уйдет ли она к другому? Не подумает ли, что я что-то проворонил или в чем-то ошибся, и делать на меня ставку глупо?»

Сегодня Нинино сердце принадлежит мне, завтра — Даниэлю, а послезавтра — кому-нибудь еще. Извините, но мне это не подходит.

Недавно мы пили пиво с Феликсом и он жаловался, что чувствует себя не охранником, а заключенным: ведь он проводит в тюрьме почти все время! У меня возникает схожее чувство: я могу в любой момент «уволиться», но все равно сижу за решеткой, потому что сам подписал себе приговор.

Я бы ушел от Нины, не оглядываясь, но как быть с Китти? Я ее никогда не брошу, а забрать ее с собой — это лишить ребенка матери и родного дома. Кто будет присматривать за ней, если я целыми днями работаю? Какие-то чужие люди?

Наверное, самое правильное решение — уклоняться от ссор и не требовать многого ни от себя, ни от Нины. Мы друг другу ничего не должны; жизнь — короткая штука, и надо наслаждаться тем, что есть, а не грезить о несбыточном.

Иногда я думаю: а что, если бы не было той проклятой встречи в Линьчэне? Я бы до сих пор работал в «Ежедневных новостях» и, вероятно, встретил бы другую женщину. Не было бы ни войны с Уайером, ни бегства на юг, ни шрама на моей безумной голове… Но если бы все сложилось иначе, Китти бы умерла в день своего рождения.

Я не погиб и не сломался — хотя для этого были все основания. У меня есть ребенок, работа и крыша над головой — разве этого мало? Из пункта «А» в пункт «Б» могут вести тысячи дорог, и кто сказал, что мое счастье должно заключаться в Нине?

В парки Французской концессии китайцы допускались, но только в опрятной, европейского покроя одежде. За порядком следил охранник с пистолетом; он же проверял входные билеты — по двадцать центов штука.

Клим привел Китти на детскую площадку, но стоило ей появиться у качелей, как белые мамаши подхватили детей и унесли подальше. Грозная Китти с хохотом погналась за ними и, вернувшись, целый час единолично наслаждалась горками и деревянным городком.

— Папа, идем камешки в пруд кидать! — позвала она.

Это лучшее из развлечений: смотреть, как плоский голыш подпрыгивает над водой и исчезает под ветвями ив.

— Кого я вижу! — вдруг раздался знакомый бас.

Клим повернулся: неувядаемый Дон Фернандо шел к нему, раскрыв объятия. В одной руке — шляпа, в другой — мороженое на палочке. В отдалении маячили Одноглазый и телохранители.

— Ба! — воскликнул Дон, завидев Китти. — Ты что, бросил мисс Нину и завел себе китайскую бабу с дитем? Ну и правильно! Китаянки — они надежнее. А если так уж хочется белую девочку, всегда можно к Марте сходить. Она хоть и дерет три шкуры, но у нее все девки чистые — их доктор каждую неделю осматривает.

Клим взял Китти на руки.

— Фернандо, перестань!

Дон показал Китти козу и рассмеялся:

— Ах, какие мы недотроги! Ладно, раз я тебя встретил, давай поговорим о деле. Ты знаешь, кто такая Нелли Мельба?

— Нет, — хмуро отозвался Клим.

Дон подкатил глаза.

— Это же всемирно известное сопрано! Раньше Мельба только в театрах появлялась, куда билетов не достать, а теперь ее каждый дурак может слушать. Понимаешь, куда я клоню?

Клим исподлобья смотрел на Фернандо. Черт знает, что за идеи гуляют в этой неуемной башке!

— Нам радио нужно — вот что! — захохотал Дон. — Здесь, в Шанхае! И знаешь, кто его будет делать? Ты! Я уже помещение снял и передатчик поставил. Как тебе работенка, а?

— У меня уже есть… — начал Клим, но Дон Фернандо ничего не хотел слушать:

— Даже не думай отказываться! Это ведь чудо какое-то — беспроводная телепатия!

После забастовки шанхайская молодежь переродилась: отрицая Запад, она в то же время не хотела ни в чем ему уступать. Девушки из богатых семей начали носить платья, сочетающие европейский покрой и китайские воротнички и застежки. Самые смелые модницы дошли до того, что стали ходить с голыми ногами. Они не собирались всю жизнь сидеть в женской половине дома: им хотелось свободы, флирта и права самим выбирать себе мужей.

Русские дамы тут же воспользовались этим и открыли множество салонов красоты, где китаянок учили подвивать волосы и выщипывать брови. Из дверей танцевальных студий доносились звуки патефонов — там разучивали танго, вальс и фокстроты. Проходя мимо, Ада мечтала: вот бы продать аэроплан и на вырученные деньги открыть модный дансинг!

Это было золотое дно: из провинции в Шанхай потянулись тысячи девушек, мечтающих подцепить богатого покровителя. Раньше им негде было познакомиться с состоятельными господами, а на танцевальной площадке можно было и себя показать, и на других посмотреть. Главное, чтобы у тебя ноги были не искалечены.

За все время Даниэль не написал Эдне ни одного письма, и постепенно Ада убедила себя, что он не вернется. Ей было обидно до слез: по бумагам она была неслыханно богата, а на деле ей приходилось по нескольку месяцев копить на зимнее пальто.

Досаднее всего было то, что Клим поступил на службу на радио и вскоре прославился на весь Шанхай. У Эдны в гостиной стоял приемник, и Ада каждый день слушала передачи о политических новостях и новинках музыки: Клим устраивал перед микрофоном целый спектакль с шутками и прибаутками.

Как можно было упустить такого завидного жениха? Когда Ада думала об этом, то теряла последнюю веру в свои женские чары. Она вглядывалась в будущее и видела себя худой, бедной тридцатилетней старой девой.

Между тем миссис Бернар совсем выжила из ума.

Все началось с китайской актрисы Хуа Бинбин, которая привела к ней двух девочек лет двенадцати-тринадцати. Сэм и Ада подслушали под дверью их разговор и узнали, что это малолетние проститутки, сбежавшие из борделя. Бинбин встретила их в храме и, узнав, что девчонки хотят покончить с собой, решила их спасти.

Бинбин призналась, что и сама подумывала о самоубийстве. Она потеряла работу в издательстве и у нее так и не получилось снять фильм — во время забастовки воры пробрались в съемочный павильон и вынесли оттуда всю технику.

— Мы не имеем права жаловаться на судьбу, — сказала Бинбин Эдне. — Что мы знаем о страданиях? Этим детям живется в тысячу раз хуже, чем нам, и им некуда бежать от своих мучителей. А мы с вами даже ни разу не голодали.

С того дня Эдна и Бинбин начали силой отбивать у бандерш малолетних проституток. С топором в руках, с несколькими полицейскими в арьергарде, миссис Бернар врывалась в публичные дома и рубила двери, за которыми прятались насмерть перепуганные дети. Бинбин уговаривала их поехать с ними в церковный приют, где девочек учили ремеслам и английскому языку. Через несколько месяцев бывшие проститутки уже могли зарабатывать себе на плошку риса.