Случилось чудо: Нина получила весточку от Клима и окончательно воспрянула духом. Жив! Пусть их разделяли сотни миль, пусть будущее было до крайности неопределенным, но Нина уже не смела жаловаться на судьбу.

Обмениваясь телеграммами, полными иносказаний и намеков, они договорились, что Клим тайком вернется в Шанхай, а потом они переедут в другой город. Для этого нужны были деньги, и Нина с головой ушла в дела издательства.

Под мастерскую она сняла небольшой домик на Бабблинг-Уэлл-роуд. В качестве моделей Бинбин пригласила подруг, и Нина усадила художников за работу.

Времени на рисование было в обрез: торговцы календарями съезжались в Шанхай в ноябре и собирались в чайной «Павильон зеленого лотоса», чтобы посмотреть образцы и назначить цены, исходя из продаж предыдущего года.

Художник Шао, ворчун и пессимист, сказал, что десять лет назад кто-то уже пытался продавать календари с китаянками, изображенными на европейский лад, но дело не пошло.

— Мы только время зря теряем, — бормотал он, пожевывая конец тонкой кисточки.

Бинбин сердилась на него:

— Времена меняются! На премьеру моего фильма людей приходилось заманивать: в жару им обещали полотенца, смоченные в ведре со льдом, а первую катушку крутили бесплатно. До нас никто не делал ничего подобного, но мы попробовали и добились успеха! Продолжение фильма хотели смотреть все!

Нине было приятно, что Бинбин вступается за ее детище: ей хотелось видеть в ней не только наемную сотрудницу, но и подругу. Их многое сближало, но различий и разногласий тоже хватало. Нина мечтала об открытости, страсти к работе и посиделках до полуночи за разговорами по душам. А Бинбин хотелось предсказуемости и гарантированного обеда в двенадцать часов. Было совершенно непонятно: она старается угодить хозяйке или для нее действительно важен успех предприятия?

Бинбин быстро поняла, что Нина взялась за дело, в котором ничего не смыслит, и это выводило ее из себя.

— Почему вы попросили модель закинуть руки за голову? — спрашивала она.

Нина оправдывалась:

— А что она сидит, как в церкви?

— Китайцы — добродетельный народ, и если поза девушки будет вульгарной, ваши календари купят только пьяные солдаты!

— Руки за головой — это вульгарно?

— Конечно! Это приглашающий жест!

Кроме того, они не могли разговаривать о политике. Бинбин считала, что Китаю нужна революция, которая сметет преступных губернаторов и покрывающих их «белых дьяволов».

— Вы не понимаете, чем это кончится! — в сердцах говорила Нина. — Революция — это голод и произвол в тысячу раз худший губернаторского!

— А это не произвол, что китайцев в их собственной стране не считают за людей? — возмущалась Бинбин. — Что, по-вашему, надо сделать, чтобы белые начали вести себя как гости, а не как завоеватели?

Лучше было не затрагивать эту тему, чтобы не ссориться.

К началу закупок у них была готова дюжина календарей, и торговцы из «Павильона зеленого лотоса» согласились взять на распространение пробные партии. Нина и Бинбин были так счастливы, что устроили в мастерской пир для художников и моделей.

Шао с опаской пробовал русские пирожки и говорил, что мир сошел с ума: люди едят невесть что, делают то, что не положено, и забывают молиться духам предков.

— Вот погодите: добром это не кончится! — ворчал он, поглаживая себя по сытому животу.

На следующий день Нина отправила телеграмму в Кантон: «Товар ушел, ждем приезда поставщика для обсуждения планов работы». Но Клим не ответил ни на это послание, ни на последующие.

Глава 17

Немецкий агент

1

Даниэль Бернар работал на немецкую военную разведку и считал, что у человека его профессии могут быть связи, но не привязанности. С каждой из своих женщин он был щедр и любезен, но тут же оставлял их, если они посягали на его свободу.

Он женился на Эдне только потому, что ему надо было войти в шанхайское общество и наладить связи с капитаном Уайером. Тот был незамысловатым типом, и управлять им было проще, чем вьючным ослом. Капитан боялся сильных, презирал слабых и при этом постоянно путал, кто есть кто. Насчет себя он тоже заблуждался: ему казалось, что если люди уступают ему дорогу, то это происходит из-за особой почтительности. Уайеру даже не приходило в голову, что то же самое случается, когда в трамвайный вагон влезает вонючий пьяница, и все шарахаются от него, боясь запачкаться или подхватить вшей.

Даниэль уверил свекра, что является отпрыском знатной фамилии, и этого оказалось довольно, чтобы заручиться поддержкой полиции во всех делах: как и многие разбогатевшие мужланы, Уайер испытывал священный трепет перед аристократией. Во время войны он с гордостью рассказывал о грандиозных операциях, которые проводил его зять, не догадываясь, что хлопок, шелк, свинец, медь и прочее сырье, вывозимое Даниэлем из Китая, предназначались вовсе не для нейтральной Испании, а для воюющих на два фронта Германии и Австро-Венгрии.

Даниэль пытался быть заботливым супругом — он чувствовал себя в долгу перед Эдной, но она настолько не соответствовала его идеалам, что временами он едва выносил ее. В ней было не больше женственности, чем в самке верблюда.

После того, Мировая война окончилась позорным поражением Германии, Даниэль надолго впал в тоску, плохо понимая, что ему теперь делать. Он мог бы стать успешным коммерсантом, но его не прельщали деньги как таковые.

В начале 1923 года его вызвали в Берлин. Германия мечтала о реванше и потому стала втайне поддерживать китайских националистов и даже пошла на сотрудничество с Советской Россией, через территорию которой немецкие товары попадали на Дальний Восток. Для Сунь Ятсена Германия была образцом модернизации, и с ее помощью он надеялся создать армию, способную объединить Китай и вышвырнуть из него обнаглевших иноземцев. Даниэль получил приказ поступить к нему на службу и делать все, чтобы закупки для зарождающейся китайской авиации велись через немецкие фирмы.

Он возвращался из Европы в Китай в предчувствии трудной, но интересной работы. Наконец-то можно было уехать от постылой Эдны и перебраться в бурлящий Кантон! Но во время нападения на «Голубой экспресс» разбойники похитили документы, чертежи и деньги, которые Даниэль должен был доставить в штаб Сунь Ятсена, и ему пришлось провести несколько месяцев в Шанхае, дожидаясь, пока начальство разберется в ситуации.

Видит Бог, Даниэль не собирался заводить роман с Ниной Купиной, но эта женщина притягивала его, как блуждающий огонек в ночном лесу. Она напоминала ему сказочных лисиц, умеющих принимать женский облик — в Китае их называли хули-цзин, а в Японии — кицунэ.

Лисичка-оборотень дурачит мужчин и влюбляет их в себя — горе тому, кто не разглядит лисий хвост под шелковым одеянием! Даже если она сама полюбит простого смертного, ничего хорошего из этого не выйдет: рано или поздно лисица обнаружит свою истинную сущность.

Даниэлю нравилось подмечать в Нине верные признаки лисьего духа: острый подбородок, высокие скулы и довольно легкомысленное отношение к человеческим законам. У нее даже имелось подобие «звездного шарика», дающего способности к волшебству, — на шее Нина носила маленькую жемчужину.

Даниэль пытался свести все к игре двух взрослых людей, которые стремятся к изысканным радостям бытия, ироничным спорам и упоительному, но ни к чему не обязывающему разврату. Но Нина была настроена серьезно, и это обескураживало. На что она рассчитывала? На свадьбу? Но ведь это абсурд!

— Вы неправильно истолковываете добродетель, — не раз говорил ей Даниэль. — Я бы многое дал, чтобы вы были более законопослушной, и менее целомудренной.

— Ну так дайте — все в ваших руках! — подначивал его Нина.

Даниэль с тяжелым сердцем ждал приказа ехать на юг и заранее предчувствовал, как его жизнь сомнется в бесформенный ком — будто праздничный шатер, в котором подрубили главную стойку. Не будет ни мучительно-радостного ожидания новой встречи, ни раздевающих взглядов, ни обмена двусмысленными и остроумными колкостями, о которых так приятно вспоминать в конце дня.

Он пытался придумать выход: позвать Нину с собой в Кантон? Но в качестве кого? Роль любовницы ее не устраивала, а разводиться с Эдной Даниэль не собирался. Да и нельзя было, чтобы Нина узнала о том, где и кому служит «товарищ Кригер»!

Безобразная сцена, когда она влепила Даниэлю пощечину, была достойным финалом их отношениям.

По приезде в Кантон он не вылезал из кабины аэроплана, спал по шесть часов в сутки и ел что придется, нарочно изматываясь и не оставляя себе времени на воспоминания. Что толку сожалеть о том, что все равно не сбудется?

Сунь Ятсен долго не решался расправиться с Торговой палатой, так как сам осуждал военных губернаторов, жестоко подавлявших бунты на своей территории. Но русские политические советники убедили его, что если он не разгромит «бумажных тигров», дело его жизни будет загублено.

Оплот оппозиции, торговый район Сигуань, был расстрелян из горных орудий: погибло около двух тысяч человек, а пожары повлекли убытки на миллионы долларов. Население массово покидало Кантон, но авторитет Сунь Ятсена не только не пострадал, а даже укрепился. В Китае не судили победителей: раз ты выиграл битву, значит, силы Небес на твоей стороне, а им виднее, кто прав, а кто виноват.

Дон Фернандо, через которого шли все поставки для нужд аэродрома, оказался в Сигуани в тот момент, когда на нее начали сыпаться привезенные им снаряды. Его тяжело ранили, и хирург сказал, что Дон проведет в больничной койке не меньше полугода.

Даниэлю пришлось возвращаться в Шанхай и самому налаживать связи c контрабандистами. Поездку нельзя было откладывать: русские давно хотели подмять под себя авиацию кантонской армии, и если бы они узнали, что Даниэль не может обеспечить ее оружием и запчастями, его бы моментально отстранили от дел.