Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Прибыли еще полицейские, следом набежали репортеры и фотографы. Все поздравляли Феликса и что-то спрашивали у него, но он, смущаясь, прятался за спину начальника.

— Феликс Родионов — редкой породы парень, — хвастался Джонни. — Он пришел устраиваться к нам в участок, и комиссия хотела его забраковать: уж больно тощий был. Я его спросил: «Что ты умеешь делать?» А он мне: «Нападайте с ножом, не стесняйтесь!» И что вы думаете? Выбил, сукин сын! У меня выбил нож! Я давно говорил, что личный состав полиции надо пополнять по расовому признаку. Пусть уж лучше русские служат, чем китайцы.

Джонни пересел на своего любимого конька и начал рассуждать о том, что цветным ни в чем нельзя доверять, потому что они всегда сговорятся за спиной белых:

— У нас больше двух третей личного состава — китайцы и сикхи из Индии. Во Французской концессии та же картина, только у них вместо сикхов — вьетнамцы.

Джонни все больше распалялся, журналисты записывали за ним, а Клим, уже слышавший это тысячу раз, пошел переговорить с Феликсом.

Тот сидел на лавочке на заднем крыльце, курил и гладил толстую рыжую кошку, тершуюся у ног.

— Спасибо, что спасли мне жизнь, — сказал Клим, присаживаясь рядом.

Феликс шмыгнул носом.

— Не за что. И не надо меня на «вы» называть — чай, я не барышня.

Они разговорились. Феликс был сиротой родом из Омска, и его в числе других кадет эвакуировали сначала во Владивосток, а потом в Шанхай.

Один из купцов-благотворителей отдал кадетам свой дом, и они жили там в страшной тесноте — им даже спать приходилось по очереди. Кормить семьсот мальчишек было не на что, и французский консул разрешил проводить лотерею в пользу младших сирот, — тем они и пробавлялись. Выпускники зарабатывали, роя могилы и карауля склады, и только немногим, вроде Феликса, повезло устроиться на хорошую должность.

— Мне б до инспектора дослужиться! — мечтательно проговорил он. — Инспекторам по триста долларов в месяц платят и отпуск дают: хочешь — семнадцать дней в год, а хочешь — семь месяцев каждые пять лет. Но для этого надо отличиться.

— Ты уже придумал как? — спросил Клим.

Феликс кивнул.

— Мой знакомый работает вышибалой в кабаке «Три удовольствия». Он говорит, что все спиртное, которым они торгуют, куплено без таможенных пошлин, а поставляет его здешний чехословацкий консул. Я давно предлагаю Джонни взять его, но он не хочет туда соваться, потому что это французская территория. Но ведь Иржи Лабуда живет в Международном поселении, а значит, он наш клиент!

— Как ты сказал? Иржи Лабуда? — ошеломленно переспросил Клим.

— Это фамилия у консула такая, — отозвался Феликс. — Хочешь, мы его вместе выследим? Тебе материал для газеты будет, а меня, может, по службе продвинут. Дело скандальное: шутка ли — дипломатический работник — и такой гнидой оказался!

Клим не знал, что и думать. Интересного дружка выбрала себе Нина!

— Да ты не сомневайся! — принялся уговаривать Феликс. — Этот Лабуда — парень хилый: ему в морду двинешь и готово дело. Только он с шофером все время ездит, а тот здоровый, как кабан. Но вдвоем мы их легко уломаем.

— Ну что ж, давай поохотимся, — помедлив, отозвался Клим.

Феликс просиял.

— Тогда приходи завтра в «Три удовольствия» — в семь часов.

Из-за беременности Нина отказалась проводить вечеринки, и Иржи устроил ей скандал:

— Как мы будем платить по счетам? Из вас мать — как из меня Наполеон. Сделайте аборт, пока не поздно!

Нина была готова его убить.

— Не смейте заикаться о моем ребенке!

Дон Фернандо тоже был недоволен тем, что Нина вышла из игры, и все пытался придумать новый способ заработать на чехословацком консульстве.

— Мадам, у меня гениальная идея! — приставал он к ней. — Как насчет поставок спиртного под видом дипломатического груза? В Америке сейчас сухой закон, и цены на пойло взлетели до небес. Предлагаю изготавливать здесь «французские вина» и переправлять их в США через Канаду.

С Доном Нина тоже рассорилась в пух и прах.

С ней происходило нечто невероятное — какой-то тектонический сдвиг, природный катаклизм, и сама мысль о том, чтобы расходовать себя на пойло, казалась Нине чудовищной.

Мир менялся на глазах: уличные запахи — бензина, табака и арахисового масла — вызывали тошноту, а нищие матери с детьми наводили панику. Нина не могла ни о чем думать, кроме своего ребенка. Величайшее удовольствие — набег на игрушечную лавку или мастерскую, где шьют приданое для младенцев. Величайшее горе — мысли о гражданстве: родится малыш — как выправлять ему документы?

Прошлое и будущее приобрели совсем иное значение. Совсем недавно разрыв с Даниэлем казался Нине чуть ли не катастрофой, а сейчас она была даже рада этому: «Слава богу, он не собирался на мне жениться. А то его бы удар хватил, если бы он развелся с Эдной, а потом узнал о моей беременности».

О Климе Нина старалась не думать. Если разыскать его и во всем признаться, он решит, что она навязывает ему чужого ребенка — ведь добрые люди наверняка ему донесут, что Нина все лето крутила роман с Даниэлем Бернаром.

Ей хотелось, чтобы ее малыш был важен не только для нее самой, и она испытывала непреодолимое желание говорить о нем — пусть даже со слугами. Но они давали ей такие советы, что она терялась. По их понятиям молодая мать не должна была выходить из дома, мыть голову, шить и стоять на ветру.

Нина сбегала к Тамаре, которая, слава богу, тоже потеряла интерес к вечеринкам и теперь готова была часами обсуждать вопросы кормления и воспитания.

— Наверное меня все осуждают за то, что я решила родить ребенка неизвестно от кого, — вздыхала Нина. — Теперь ни одна порядочная женщина не пустит меня на порог. Кроме вас, разумеется.

— А вам никто, кроме меня, и не нужен! — весело отзывалась Тамара.

Нина благодарила ее за доброту, а сама думала о том, что теперь она точно никуда не денется от миссис Олман: нового мужа ей не найти, о собственных деньгах можно забыть, и роль приживалки — это все, на что она могла рассчитывать.

— Мне надо съездить на Ятс-роуд, — сказала Тамара мужу. — Я хочу выбрать приданое для Нининого ребенка.

Тони пришел в ужас: «У тебя может смещение произойти!», но все же заказал для Тамары особый паланкин. Перед тем, как посадить ее внутрь, он положил на сиденье яйцо и долго гонял носильщиков вокруг дома, чтобы удостовериться, что яйцо не разобьется.

Когда слуги вынесли Тамару на улицу, пошел снег. Она блаженно жмурилась и полной грудью вдыхала холодный воздух.

— Страшно представить, сколько времени я просидела взаперти!

Англичане называли Ятс-роуд «Улицей Тысяч Ночнушек», а американцы — «Штановой аллеей»: здесь можно было найти одеяние на все случаи жизни — от рождения до похорон.

Носильщики бодрой рысцой несли Тамару вдоль разукрашенных витрин, следом в машине Олманов ехала Нина, а в арьергарде двигались слуги с тачками: они должны были забрать покупки и отвезти их Нине домой.

— Вперед, к мистеру Букерсу! — кричала Тамара из своего паланкина.

Шофер кивал и медленно двигался следом, не обращая внимания на гудки обгонявших его автомобилей. Сидевшая на заднем сидении Нина смеялась: уж больно комичной выглядела их процессия.

Лавка «Букерс и Ко» была настоящим раем для беременных женщин. Нина потерянно ходила вокруг прилавков и разглядывала атласные одеяла, пологи на кроватку, белье с нежной вышивкой и серебряные погремушки — тысячи прелестных вещей от которых таяло материнское сердце.

— Глаза разбегаются, — вздохнула она, кутая живот в лисью шубу. — Не знаю, что и выбрать.

— Сидите и отдыхайте, — велела ей Тамара. — Я сама все сделаю.

Приказчики разложили перед ней кипы детского платья, но она не успела ничего посмотреть. Нина ахнула — подол ее платья был мокрым, а на пол натекла неприличная лужа.

Сердце Тамары забилось:

— У вас воды отошли! Быстро в авто!

Добраться до дома они не успели: на углу Вэйхайвэй-роуд столкнулись два грузовика, движение остановилось, и полсотни автомобилей застряли в пробке.

Девочка Нины родилась на заднем сиденье автомобиля. Шофер принимал роды, Тамара командовала им из своего паланкина, а носильщики отгоняли прочь любопытных.

Кабак «Три удовольствия» находился на маленькой улочке, которую называли Кровавой Аллеей. Здесь дня не проходило без драк, но невозмутимые вьетнамцы-полицейские вмешивались только в случае поножовщины или стрельбы.

Каждый вечер Феликс оставлял служебный мотоцикл у коновязи, сажал рядом мальчишку, чтобы тот караулил его машину, и они с Климом шли в кабак — дожидаться появления чехословацкого консула.

За изрезанными столами собирался темный народ: военные моряки всех званий и национальностей, китайские генералы без армий и портовая шпана. Между ними ходили потные взлохмаченные девки и пытались сесть на колени к посетителям. Иногда из темноты появлялся карлик-малаец и предлагал трубки с опиумом:

— Если у вас нет денег, всегда можно купить опиумную воду за пять медяков, — соблазнял он.

«Вода» изготовлялась тут же, под прилавком: малаец вычищал из трубок остатки опиума и разводил их кипятком.

— Пробирает лучше кокаина! — клялся он и корчил рожи, показывая, какое блаженство доставляет его товар.

Феликс пил пиво и рассказывал Климу о своих друзьях-кадетах. В последнее время многие из них поговаривали о возвращении на Родину: в Китае им не было места, а в России можно было бесплатно выучиться на машиниста или зубного техника — об этом говорилось в листовках, которые подбрасывали на подворье Богоявленской церкви.