— Эт' то, что сложно понять землевладельцам, — сказал Аластер, глядя на импровизированный флаг из тартана. — Мы, шотландцы, страстно привязаны к своему прошлому и своей земле. У многих из нас на этой земле жили ещё отцы и деды. Вначале землевладельцы пообещали улучшения. Они предлагали новые наделы взамен тех, что арендаторы занимали раньше, но на самом деле сгоняя людей с плодородных земель в долине, ставили новые дома на каменистых склонах гор или пустошах с гораздо меньшим количеством пахотной земли, чем на старом месте.

— Может, шотландцам стоило не сопротивляться, а обратиться за помощью к властям? — спросил Кристиан.

Аластер покачал головой.

— К сожалению, милорд, власти — это и есть те самые землевладельцы, а их управляющие — мировые судьи. Шотландцы набожные люди, и некоторые наши министры даже начали призывать людей перестать бунтовать и успокоиться, говоря им, что зачистки — наказание от Бога за грехи, за восстание якобитов.

Эти слова помогли Кристиану глубже понять, чту за обязательства взяла на себя Грейс в Скайнигэле. Она была одиноким рыцарем, отправившемся в поход во спасение горцев от истребления.

— Но должен же быть способ привлечь к ответу тех, кто обращается с арендаторами так бесчеловечно.

— Aye, милорд, люди сделали это — однажды. Эт' был печально известный управляющий, Патрик Селлар, шестнадцать лет тому назад. Ни'кда со времён Камберленда в сорок пятом году горцы не знали более бессердечного управляющего. Одн' поминание его имени заставляет девушек рыдать.

— Помнится, писали, что его привлекали к суду за совершённые преступления, — сказал Роберт.

— Aye, ваша милость, и в итоге он был оправдан.

Кристиан посмотрел на Роберта:

— И ты не видел ничего из этого в Россмори?

— Мы слышали о зачистках, но до сих пор поблизости от Россмори ничего подобного не происходило. Если бы что-то такое случилось, можешь смело ставить на последний фунт, Катриона приложила бы столько же усилий, сколько и Грейс. Моя жена выросла в семье арендатора. Происходящее понять сможет только тот, кто с этим столкнулся.

Так, разговаривая, они неспешно объехали Скайнигэл вдоль восточной границы с юга на север и повернули назад к замку. Когда всадники приблизились к небольшой дубовой рощице, Кристиан заметил, что что-то валяется в грязной канаве. На первый взгляд оно выглядело как комок тряпок, оставленных одним из выселенцев. Однако приглядевшись, он понял, что из этого тряпья высовывается бледная рука.

Кристиан остановил лошадь, спешился и торопливо подошёл к канаве. Взял торчащую из тряпья руку, прощупал запястье в поисках пульса. Под ледяной кожей чувствовалось слабое биение. Позвав на помощь друзей, Кристиан осторожно перевернул тело.

И резко втянул в себя воздух, когда увидел женщину лет тридцати. Её растрёпанные волосы окружали измазанное грязью лицо, осунувшееся настолько, что можно было предположить — она не ела много дней. Женщина застонала, когда Кристиан сдвинул её, точно ей ломали кости. Аластер подал Кристиану фляжку с водой, и тот приложил её к губам несчастной:

— Вот, мисс, выпейте.

Спустя мгновение её веки затрепетали, и она медленно открыла глаза, щурясь от яркого дневного света. Сосредоточив взгляд на лице Кристиана, женщина издала жуткий вопль и с криками попыталась отбиться от него:

— О! Син Старк! Син Старк!

В следующую секунду она замолчала, обмякнув.

— Она в обмороке, милорд, — уныло покачал головой Аластер. — Должно быть, она пришла с севера, из Сантерглена, за много миль отсюда. Она уверена, что вы мистер Старк, управляющий Сантергленских земель, человек такой же страшный, как и Патрик Селлар. — Он тряхнул головой. — Бедняжка. Боюсь, она повредилась умом.

Кристиан опустился на колени, чтобы поднять женщину. Она всхлипнула от неожиданности и снова замолчала. Весила женщина не больше ребёнка.

— Помоги мне поднять её на лошадь, Роберт. Отвезем её в Скайнигэл, дадим какую-нибудь тёплую одежду и что-нибудь из еды.


Дейдре только что посадила старших детей чистить картофель к ужину, и теперь они с Грейс стояли во дворе замка, обсуждая список необходимых продуктов, которые должны будут закупить Макфи и Макги при следующей поездке в Аллапул.

— Нам потребуется соль для засолки трески, пока зима не пришла, и…

Шотландка внезапно замолчала, глядя через плечо Грейс с выражением любопытства, которое в следующий момент сменилось ужасом.

Грейс обернулась и увидела спускающихся по склону холма всадников. Без сомнений, это Кристиан, Роберт и Аластер возвращались из поездки. Она бросилась через двор им навстречу, прикрывая рукой глаза от слепившего солнца. Она узнала Аластера, ехавшего верхом на пони первым: его яркий тартан просто бросался в глаза. Рядом на своём жеребце Баярде ехал Роберт, но Грейс едва скользнула по нему взглядом, сосредоточив всё внимание на Кристиане. Ей показалось, что что-то лежало на коне перед ним. В следующее мгновение она поняла — Кристиан вёз не что-то, а кого-то.

— Дейдре, идём! — и обе женщины поспешили навстречу приехавшим.

— Кристиан, боже мой, что случилось?

— Мы нашли её недалеко от восточной границы. Она без сознания.

Он натянул повод и остановил лошадь у небольшой двери, ведущей в замок. На шум оттуда высунулась Флора, узнать, чту всех во дворе так взволновало.

За Флорой потянулись другие любопытные. Роберт и Аластер быстро рассказали Грейс, как они нашли женщину, при смерти и в бреду, в двух милях отсюда. Кристиан отнёс женщину в кухню — самую тёплую комнату в главной башне. Положил на сосновую кровать, встроенную в стену — здесь обычно спала Флора. Как только он отошёл, Дейдре сразу же бросилась осматривать женщину. У неё вырвался приглушенный возглас удивления, когда она повернула голову незнакомки к свету:

— Gun sealladh Dia oirnn!

Грейс знала это выражение: Господи, помилуй!

— Что такое, Дейдре?

Глаза Дейдре испуганно округлились:

— Это же Шонак, сестра Тома.

В этот момент Шонак, очнувшись, заорала, хватаясь за живот:

— Leanabh!

Грейс застыла в тот момент, когда перевела гэльское слово: ребёнок.

Глава 29

Шонак застонала, когда её скрутила очередная схватка. Несколько бесконечных мгновений боль нарастала и ширилась, вынуждая взмокшую от пота женщину приподниматься с грубой кровати, приткнувшейся в затенённом углу замковой кухни. День сменился ночью, и теперь уютное помещение освещалось лишь огнём очага и пламенем расставленных повсюду свечей.

— Feumaidh tu dean laighe,[65] — шептала Дейдре, укладывая Шонак обратно. — Ты должна лечь, piuthar.[66]

Щёки Шонак раскраснелись, а взмокшие волосы облепили лицо. Когда она откинула голову назад в затихающем вопле, отразившемся эхом от стропил в главном зале, сведённые схваткой мышцы не давали ей сделать вдох.

Дейдре по-гэльски говорила успокаивающие слова, протирая ей лоб прохладной мокрой тряпкой. Флора поставила кипятиться воду, сходила за чистой одеждой, зажгла свечу — хваталась за всё, что заняло бы её делом среди этого затянувшегося хаоса.

Они вдвоём стянули с Шонак одежду, смыли грязь и сажу, а потом одели в огромную нижнюю мужскую сорочку. Низ живота роженицы укрыли простыней, а под спину и руки подложили ткань так, чтобы Флора с помощницей могли чуть приподнять Шонак для облегчения боли, когда начнутся роды.

Стемнело, но в збмке никто не спал. Наверху, в главном зале, люди сидели на соломенных тюфяках, перешептываясь, пока их не прерывал один из долетавших с кухни стонов Шонак. Они замолкали, пытаясь уловить долгожданный тихий плач младенца, крепко прижимая к себе собственных детей.

Не услыхав крика, они снова принимались ждать, в последней надежде шепча молитвы на гэльском.

Шонак, сестра Тома, умершего мужа Дейдре, оставалась её единственной родственницей. Дейдре считала, что до родов оставался, по крайней мере, ещё месяц. Несколько недель назад она навещала невестку, и тогда всё шло хорошо. Оно бы так и продолжалось, если бы два дня назад в сумерках к дому Шонак не пришли солдаты — выселять.

Шонак с мужем Эханом вот уже семь лет жили на арендованной ими маленькой ферме в Сантергленском поместье, на которое работал Эхан. Тем вечером, когда пришли солдаты, Шонак уже легла спать. Она и не подозревала, что припасла ей судьба, когда её поднял с постели внезапный и настойчивый стук в дверь. Эхан только накануне покинул их дом, чтобы перегнать скот к родственникам, живущим по ту сторону холмов обширного поместья Сантерглен. Он думал оставить стадо на их попечение, чтобы самому быть рядом с женой после рождения их первенца. Эхан знал, что вернётся домой задолго до начала родов, иначе он никогда бы не оставил Шонак одну.

Солдаты выгнали беременную Шонак из дома в ночную темень, оставив ей время только на то, чтобы взять шерстяное одеяло, которое будущая мать вязала для своего ребёнка. Она с ужасом смотрела, как солдаты подносят факелы к соломенной крыше небогатого дома и как в ночном небе полыхают зарницы пожара. Когда всё было кончено, ей приказали убираться прочь из поместья, не разрешив остаться у тлеющих руин дожидаться мужа. У несчастной женщины не было иного выхода, кроме как начать трудный путь до Скайнигэла. Она знала, что там-то точно найдёт приют в доме вдовы брата. А Эхан по возвращении обнаружит опустевшее пепелище, где не найдёт ни дома, который сровняли с землёй, ни жены с ещё нерождённым ребёнком.

Уже наступила полночь, когда наконец в крошечной кухне Скайнигэла жизнеутверждающий крик младенца разорвал напряжённую тишину. Радостные возгласы, полные облегчения, зазвучали в главном зале, у очага подняли кружки с элем в честь новой маленькой жизни, которая появилась на свет вопреки всем тем ужасам, что пришлось пережить Шонак. Это был мальчик, с копной ярко-рыжих волос, как у отца, и глазами столь же голубыми, как и чистейшее летнее небо Высокогорья. Оба, сын и мать — несмотря на её измождённость — чувствовали себя хорошо.