— Чего?

— Вообще выходить замуж… позволь мне поступить по-своему, оставь меня.

— Чего ради?

— Ради меня самой.

— Хочешь сказать, что не любишь меня?

— Любишь… не любишь… я ничего об этом не знаю.

— Но я не могу… мы не можем… неужели ты не видишь?.. Ну, как это говорят… мы с тобой плоть от плоти. Почему? — прошептал он, словно ребенок, которому рассказали страшную сказку.

Она смотрела на него, лежащего в шезлонге, на его бледное, вспотевшее, испуганное лицо ребенка, который ничего не понимает, а лишь напуган и вот-вот заплачет. И тут ей на глаза навернулись слезы, она заплакала от жалости и отчаяния.

Это его встревожило. Он поднялся, уронив матрасик на траву:

— Что случилось, что случилось! О, Летти… это из-за меня?.. Я тебе не нужен?.. Так ведь?.. Скажи мне, скажи мне, скажи мне. — Он схватил ее за запястья, стараясь оторвать ее руки от лица. Слезы катились по его щекам. Она почувствовала, как он дрожит, звук его голоса насторожил девушку. Она поспешно смахнула слезы, выпрямилась и обняла его. Он уткнулся ей в плечо и по-детски всхлипывал. Так они плакали оба. Потом прекратили, устыдившись, что кто-нибудь может их увидеть. Она подняла матрасик. Заставила его лечь, устроила поудобней. То есть она нашла себе занятие. А он вел себя, как больной, капризный ребенок. Откинулся на ее руку и смотрел ей в лицо.

— Ну, — сказал он, улыбаясь. — Из-за твоих капризов нам трудно приходится. И что за удовольствие мучить меня, моя маленькая Schnucke?

Она приблизила свое лицо к нему, чтобы он не видел ее дрожащих губ.

— Мне бы хотелось стать снова сильным, кататься на лодке, ездить на лошади… с тобой. Думаешь, я окрепну за месяц? Стану сильней тебя?

— Я надеюсь, — сказала она.

— Я не верю тому, что ты говорила. Я верю, что нравлюсь тебе, ведь ты можешь прилечь рядом и погладить меня, правда, добрая девочка?

— Когда ты хороший, я все могу.

— Ну, тогда через месяц я стану сильным и женюсь на тебе, мы уедем в Швейцарию. Слышишь, Schnucke, ты не сможешь больше капризничать. Или ты снова хочешь уйти от меня?

— Нет… Только у меня рука затекла, — она вытащила руку из-под него, встала, повертела ею, улыбаясь, потому что было и впрямь больно.

— О, моя дорогая, прости! Я скотина, дурак, я скотина. Я хочу снова стать сильным, Летти, и больше никогда не поступлю так.

— Мой мальчик… ничего страшного. — Она улыбнулась ему.

Глава V

УХАЖИВАНИЕ

В один из воскресных вечеров во время болезни Лесли я отправился на мельницу и встретил Джорджа. Он шел через двор с двумя ведрами помоев, одиннадцать поросят спешили следом за ним, визжа от предвкушения еды. Он вылил пойло в корыто, и десять носов разом уткнулись в него. Десять маленьких ртов принялись чавкать. Хотя места для всех вполне хватало, они отпихивали друг друга и боролись за то, чтобы захватить побольше места. Маленькие ножки толкали корыто и расплескивали пойло. Все десять хрюшек хлюпали носами, двадцать маленьких глаз были налиты яростью. Они были злы. Несчастный одиннадцатый поросенок пытался сунуться к пойлу, но его отпихивали, зажимали, кусали за уши. Тогда он поднял рыльце и горестно завизжал, глядя в вечернее небо. Остальные десять поросят только навострили уши, чтобы понять, нет ли в этом звуке для них опасности, и снова начали чавкать, хлюпать, расплескивать пойло.

Джордж посмеялся, но в конце концов решил вмешаться. Пинками отогнал десять поросят от пойла и допустил к нему одиннадцатого. Этот маленький негодяй почти что всхлипнул с облегчением и, чавкая и рыдая, стал заглатывать пойло, подняв глазки вверх, при этом не обращая внимания на отчаянный визг остальных десяти, которых отгонял от пойла Джордж. Этот едок-одиночка опустошил корыто, потом поднял к небу глаза с выражением благодарности, преспокойно отошел. Я ожидал увидеть, что весь голодный десяток набросится на него и разорвет. Но они этого не сделали. Они заспешили к пустому корыту и, потеревшись о дерево носами, горестно завизжали.

— Как это похоже на нашу жизнь, — засмеялся я.

— Отличный выводок, — сказал Джордж. — Их было четырнадцать, только эта мерзавка Цирцея пришла и сожрала троих до того, как мы успели ей помешать.

Огромная уродина подошла поближе, пока он говорил.

— Почему же вы не зарезали эту сволочь? Такие мерзости не должны существовать на земле.

— He-а… Она отличная свиноматка.

Я фыркнул, он засмеялся, а старая свиноматка отнеслась к этому, видимо, благосклонно и, когда проходила мимо, ее маленькие глазки воззрились на нас с выражением демонической плотоядной злобы.

— Что будешь делать вечером? — спросил я. — Идешь куда-нибудь?

— Я отправляюсь ухаживать, — ответил он улыбаясь.

— О!.. Хотел бы я быть на твоем месте.

— А ты тоже можешь прийти… Укажешь мне на мои ошибки, поскольку ты специалист в таких делах.

— А разве ты не умеешь? — спросил я.

— О, конечно, это довольно легко, когда тебе все равно.

По крайней мере, всегда есть возможность получить свой «Джонни Уокер». Это самое лучшее, что я нахожу в ухаживании в гостинице «Баран». Пойду переоденусь, решил я.

На кухне сидела Эмили и что-то шила на большой старой ручной машинке, стоявшей на столике возле нее. Рубашки для Сэма, предположил я.

Этот маленький мальчик, прижившийся на ферме, сидел рядом с ней, громко произнося вслух слова из книги для чтения. Машина грохотала, как целый завод, в это время Сэм выстреливал словами, как из пистолета: «да», «нет», «баба»…

— «Папа», — поправила Эмили, отрываясь от машинки.

— Папа, — выкрикнул мальчик. — Тапки! Лапти!

Машина прекратила оглушительно стрекотать и, испугавшись собственного голоса, мальчик прекратил чтение и оглянулся.

— Продолжай! — сказала Эмили. И полезла ножницами в зубья старой машинки.

Он начал:

— Лапти, — и замолчал снова, испугавшись звука собственного голоса в тишине.

Эмили подсунула под иглу лоскут хлопчатобумажной ткани.

— Продолжай, — сказала она.

— Лапти… лапти носят, в лаптях хорошо! — выкрикнул он, вдохновленный ревом машины. — В ле-су ви-жу ли-су.

— Следующее предложение! — подзадорила Эмили.

— На тра-ве др…

— Стой! — крикнула она.

— Стой, — повторил мальчик.

Она засмеялась и наклонилась к нему:

— На дворе трава, на траве дрова. О, Сирил, я не знала, что ты здесь. Иди погуляй, Сэм. Дэвид во дворе.

— Он на заднем дворике, — сказал я, и ребенок побежал.

Вошел Джордж, который только что умылся и теперь вытирался полотенцем. Он подошел к зеркалу полюбоваться на свое отражение. Улыбнулся. Я подумал: интересно, что ему так понравилось в собственном отражении? Миссис Сакстон очень гордилась этим зеркалом. Большое, в хорошей раме, оно было все в пятнах и царапинах, смотреться в него не доставляло удовольствия. Однако Джордж продолжал улыбаться, причесывая волосы, затем усы.

— Похоже, ты себе нравишься, — заметил я.

— Я подумал, что неплохо выгляжу, в самый раз отправляться ухаживать, — ответил он смеясь. — Хотя, конечно, на зеркале столько черных пятен. Если бы в жизни было нечто такое, что скрывало бы наши недостатки…

— А мне всегда казалось, — сказала Эмили, — что эти черные пятна скрывают какие-то лица, как туман.

— И сам в этом зеркале выглядишь как призрак, — сказал он, — сразу думаешь о своих предках. Я всегда считал: когда живешь на старом месте, то водишь дружбу со своими предками.

— Правильно, — подтвердил отец. — На старом месте киснешь, поэтому я надумал перебраться в Канаду.

— А я бы лучше перебрался в пивную, — сказал Джордж. — Там гораздо больше жизни.

— Жизнь! — откликнулась Эмили с презрением.

— Правильно, девушка, — отозвался ее брат. — Это то, что нужно мне. Нам кажется, что мы знаем много, а мы не знаем ничего.

— Понимаешь, — сказал отец, обращаясь ко мне, — когда поколение за поколением живут на одном месте и ты даже гордишься этим, тогда все, что лежит вне твоего круга, начинает казаться глупым. Мы одинаково думаем, чувствуем то же самое год за годом, потому что живем на одном месте. Говорим одни и те же слова.

— Все те же «спокойной ночи» и «благослови тебя Господь», как наши дедушки и бабушки, — засмеялся Джордж и побежал наверх. — И так же отправляемся флиртовать! — крикнул он с лестницы.

Отец тряхнул головой и сказал:

— Не могу его понять, какой-то он странный. Наверное, влюблен…

Мы пошли в сарай за велосипедами, решив на них отправиться в Греймид. Джордж зажег спичку, чтобы найти насос. И увидел большого паука в верхнем углу на стене сарая, который глядел на него.

— Как дела, приятель? — сказал Джордж, кланяясь ему. — Думаю, он похож на моего старого дедушку, — сказал он мне, смеясь и подкачивая шины на стареньком велосипеде для меня.

Выдался субботний вечер, и бар в гостинице «Баран» был полон.

— Хэлло, Джордж! Пришел поухаживать? — раздался возглас, за которым последовал вежливый кивок и приветствие «добрый вечер», обращенные ко мне, чужаку в этом баре.

— Какой красавчик, — сказал молодой парень с топорщившимися светлыми усами, и вся комната захохотала, вынимая трубки изо ртов.

Джордж сел, оглядевшись. Мужчина с черными бакенбардами сказал, что когда парень ухаживает за девушкой, то он должен набраться терпения.

В зале все снова рассмеялись. Посетители принялись рассказывать всякие истории о старой хозяйке, которая когда-то умела вправлять кости и делала это с большим искусством. Люди приходили к ней издалека, она помогала им и никогда не брала за это деньги. Однажды она заявилась к доктору Фулвуду и дала ему нагоняй за то, что он позволил одному несчастному ребенку целых три недели ходить со сломанной ключицей, поскольку никак не мог ее толком закрепить. Она помогла ему, показала, как это делается, после этого все шахтеры посмеивались над доктором, и когда тот появлялся на людях, хватали себя за плечи и стонали: «О, моя ключица»…