Дэвид Лоуренс - Белый павлин. Терзание плоти

— Папаша научил, — прошептала она гордо. — А теперь расскажи нам стишок на букву «Б», Сэми.

— Не буду, — отозвался Сэм.

— Давай, давай, Сэми, сынок, сынуля, а я сделаю пудинг с патокой.

— Сегодня? — высказала Сара-Анна свою заинтересованность.

— Давай, Сэми, цыпленок, — настаивала мать.

— А у нас не осталось патоки, — заявил наконец Сэм.

Игла прокалялась на огне. Ребятишки стояли рядом и смотрели.

— Сама все сделаешь? — спросил я у Эмили.

— Я?! — воскликнула она удивленно и замотала головой.

— Тогда это придется сделать мне. — Я взял иглу носовым платком.

Затем внимательно осмотрел рану. Когда Эмили ощутила жар иглы, то вырвала руку и посмотрела мне в глаза, смеясь от страха и смущения. Я же был очень серьезен и настойчив. Она осторожно протянула мне руку снова, сжав губы в ожидании боли и глядя на меня. Пока я смотрел ей в глаза, мужество не покидало девушку. Когда же я был вынужден переключить внимание на сам процесс прижигания, она с резким «Ах!», перешедшим в смешок, спрятала руки за спиной и уставилась на меня большими карими глазами, вся дрожа от возбуждения, немного смущенная и взвинченная.

Кто-то из ребятишек заплакал.

— Так не годится, — сказал я, снова бросив уже остывшую иглу в огонь.

Я раздал девочкам все пенсовые монеты, которые у меня были… потом предложил шестипенсовик мальчику, прятавшемуся под столом.

— Мне не нужно, — сказал он, отвернувшись.

— Ну, что ж. У меня больше нет мелочи, стало быть, ничего больше ты не получишь.

Я дал другому мальчику плохонький, разболтанный перочинный ножик, который был у меня в кармане. Сэм злобно посмотрел на меня. Из жажды мести он выхватил «колючку дикобраза» из огня, но… за горячий конец. И тут же с воплем уронил ее на пол, после чего схватил со стола чашку и швырнул ее в удачливого Джека. Она разбилась о камин. Мать пыталась схватить сына, но тот убежал. Маленькая девочка сразу захныкала:

— Ах, моя розовая чашечка… моя любимая розовая чашечка.

Мы почувствовали себя неловко и покинули сцену, воспользовавшись всеобщей неразберихой. Хотя Эмили вряд ли обращала внимание на весь этот шум. Она думала о себе и обо мне.

— Я ужасная трусиха, — сказала она застенчиво. — Ничего не могу с собой поделать, — она взглянула на меня с мольбой.

— Ничего, — успокоил я ее.

— И никогда не смогу в себе это преодолеть, даже ради спасения жизни.

— А вот любопытно, — сказал я, — что на свете могло бы смутить юного пожирателя бекона? Он ведь даже не посмотрел в нашу сторону.

— Да, не посмотрел, — согласилась она, кусая себя за кончик пальца.

Нашу беседу неожиданно прервал вопль сзади. Обернувшись, мы увидели Сэма, бегущего к нам прямиком по торфу и выкрикивающего обидные слова в наш адрес.

— Кроличий хвост, кроличий хвост, — вопил он. Мелькали босые ноги, короткая рубашонка развевалась на холодном утреннем ветру. К счастью, он налетел на корягу или колючку, потому что, когда мы обернулись снова, он молча подпрыгивал на одной ноге, обхватив пораненную ногу обеими руками.

Во время листопада Летти была на редкость упряма. Она произносила слишком много банальностей относительно мужчин, любви и брака; посмеивалась над Лесли, постоянно нарушая его планы. Наконец он отстал от нее. Несколько раз она ходила на мельницу, но поскольку ей показалось, что к ней там слишком привыкли, считая ее уже одной из своих, она отдалилась и от них. После смерти отца она стала какой-то беспокойной. Теперь, получив наследство, обеспечившее ее будущее, она превратилась в язвительную гордячку, общаться с нею было просто невмоготу. Она, чья жизнь до сих пор журчала бездумным ручейком, целыми днями бесцельно сидела у окна, задумавшись, ее крепкие зубы до дыр прогрызали носовой платочек. Она ничего не говорила, не общалась со мной, только читала разную литературу о современных женщинах.

Однажды Летти отправилась на прогулку в Эбервич. Лесли не заходил к нам уже две недели. День выдался серый, пасмурный. Ветер гнал туман через холмы. На дорогах лежала глубокая черная грязь. Деревья в лесу стояли неуклюжие, мрачные. Это был такой день, о котором вообще лучше забыть и не замечать его, если это возможно. Я разжег огонь и подошел к окну, чтобы задвинуть занавески и придать комнате более уютный вид. И тут вдруг я увидел Летти, выпрямившись, она быстро шла по тропинке. Вскоре она, разрумяненная, влетела в комнату.

— Чай еще не подан? — спросила она.

— Ребекка пошла за лампой.

Летти сняла пальто, меха и швырнула все на кушетку. Затем подошла к зеркалу, взбила волосы, еще сильнее завитые туманом, и с высокомерной придирчивостью оглядела себя. Потом резко повернулась, посмотрела на пустой стол и схватила колокольчик.

Это было настоящее событие, редко кто-нибудь из нас звонил в колокольчик в столовой, так что Ребекка поначалу бросилась к входной двери. Потом заглянула в комнату и спросила:

— Вы звонили?

— Я думала, чай уже на столе, — сказала Летти холодно. Ребекка посмотрела на меня, потом на нее и ответила:

— Но ведь только-только пробило полпятого[11]. Сейчас принесу.

Услышав звяканье чашек, пришла мама.

— Ну, — обратилась она к Летти, которая расшнуровывала ботинки. — Приятная была прогулка?

— Если не считать грязи, — был ответ.

— А, полагаю, ты сожалеешь, что не осталась дома. В каком состоянии твои ботинки!.. И юбки, полагаю, тоже. Давай-ка я отнесу их на кухню.

— Пусть это сделает Ребекка, — сказала Летти, но мама уже вышла из комнаты.

Когда мама разливала чай по чашкам, мы сидели молча за столом. У каждого на языке вертелся вопрос, что же случилось с Летти. Но мы предпочли помолчать, умудренные опытом. В конце концов она сама сказала:

— Знаете, я встретила Лесли Темпеста.

— О, — произнесла мама. — Он гулял с тобой?

— Он и не посмотрел на меня.

— О! — воскликнула мама. Потом через некоторое время предположила: — Может быть, он не заметил тебя?

— А может, изображал из себя британца с каменным лицом? — спросил я.

— Он прекрасно видел меня, — объявила Летти, — иначе бы не изображал детскую сценку, будто он в восторге от Маргариты Реймонд.

— Это могло быть и не игрой… ведь вы больше не встречаетесь.

— Я сразу почувствовала наигрыш: он изображал свой восторг слишком экстравагантно. Ему не следует беспокоиться, я не собираюсь бегать за ним.

— Похоже, ты очень рассержена, — сказал я.

— Вовсе нет. Но он знал, что я иду домой. Мог бы заодно подбросить и Маргариту, которая живет на полпути от нас.

— У него была повозка?

— Догкарт[12].

Она сердито принялась разрезать свой гренок на кусочки. Мы терпеливо ждали.

— Как это подло и низко с его стороны, правда, мама?

— Ну, моя девочка, ты же с ним плохо обращалась.

— Какой ребенок! Низкий, подлый мужлан! Мужчины — большие дети.

— Да и девушки, — сказала мама, — тоже зачастую не знают, чего хотят.

— Хотят, чтобы их считали взрослыми.

— Как бы там ни было, — сказала Летти, — он заурядный щеголь, мне он просто неприятен.

Летти встала из-за стола и занялась шитьем. Она шила только тогда, когда бывала в плохом настроении. Мама улыбнулась мне, вздохнула и для успокоения обратилась к мистеру Гладстону. Ее любимой настольной книгой была «Жизнь Гладстона» Морли.

Мне предстояло отправиться с письмом в Хайклоуз к миссис Темпест, моя мама написала ей относительно предстоявшего благотворительного базара в церкви. Я приведу Лесли с собой, мысленно сказал я себе.

Вечер был темным и каким-то противным. Фонари на дороге из Эбервича заканчивались у Неттермера. Их желтые отражения в воде придавали этому холодному сырому вечеру что-то зловещее. Лесли и Мэри сидели в библиотеке — эдаком кабинете, а заодно и комнате отдыха, помещении на редкость уютном. Лесли возлежал в большущем кресле у камина в облаках голубого дыма. Мэри сидела на табуреточке с огромным фолиантом на коленях.

Лесли вскочил, пожал мне руку, коротко приветствуя, и сел снова. Мэри улыбнулась и сказала:

— О, Сирил, как я рада, что ты пришел. Я так беспокоилась, а то Лесли заявил, что он никудышный кондитер. Да мне особой искусности и не нужно, хочется только, чтобы он не был медведем.

— А в чем проблема?

Она вздрогнула, захлопнув книгу с легким хлопком и сказала:

— Ой, мне так хочется приготовить те изумительные испанские тарталетки, которые так здорово делает твоя мама. Они невероятно вкусные. Увы, Мейбл о них ничего не знает, в моей кулинарной книге тоже нет рецепта. Я страницу за страницей просмотрела энциклопедию, раздел «Испания», но там о них даже не упоминается, а Лесли не хочет помочь, у меня голова кругом, а он хоть бы хны, вон сидит, чем-то раздосадованный. — Она посмотрела на меня с комичным отчаянием.

— Ты хочешь приготовить их к благотворительному базару?

— Да… к завтрашнему дню. Повар сделает остальное, но я тоже должна приложить руку к этому. Ты согласен, что они просто замечательные?

— Очень даже! Ладно, схожу, спрошу у мамы.

— Если тебе не трудно. Хотя нет, о, нет, нет, ты не можешь сновать туда и обратно в такой ужасный вечер. Мы просто устали от грязи. Мужчин нет дома… Уильям пошел встретить отца… а Джорджа мама послала к викарию. Он понес какие-то вещи. Я же не могу гонять девушек в такой вечер по пустякам. Вот и вынуждена обойтись без тарталеток и без клюквенных пирожных тоже… ничего, видно, не поделаешь. Я такая несчастная.