Кажется, они все-таки отбыли.

– Свалили, – с облегчением в голосе шепнул Ярослав, брови которого были сведены у тонкой переносицы. Я, кивнув, глянула на него, и наши взгляды встретились. Почему-то мне стало волнительно так, словно я сдавала экзамен по древнерусской грамматике – самый страшный в моей жизни, и сердце мое билось с явно нарастающим беспокойством. В каждом его ударе было крайне странное чувство, которое я никак не могла идентифицировать умом, а упрямое сердце не желало признаваться, что с ним не так.

– Открывайте! – не могла остановиться сумасшедшая красноволосая тетка. Ее поддержало два или три голоса.

– О, времена, о, нравы, – процитировал кто-то Цицерона, а я так и не поняла, глумливо или праведно.

– Извините, мне придется охрану позвать, если не откроете, – сдалась под напором общественности администратор. – Пожалуйста, откройте.

– Пора открывать, – прошептал мне Ярослав. – Да?

– И что мы скажем? – волком уставилась я на него. Его зеленые глаза очертили круг на потолке, а после парень воссиял. Кажется, наш мальчик придумал план.

– Найду, что сказать. – Он шагнул к раковине и включил воду под слабым напором, она тихо зажурчала.

– Умойся, – велел мне Зарецкий. – Намочи немного волосы.

– Зачем это? – не любила я следовать ничьим указаниям.

– Умойся, говорю, чтобы лицо и руки были влажными, – тихо и быстро-быстро заговорил он. – И выходим. Иначе они реально охрану вызовут, и тогда нам будет плохо. Черт бы подрал этих дур, – последнее еле различимое замечание явно относилось к школьницам, из-за которых Яру и пришлось прятаться в туалете.

– Для чего? – не врубалась я.

– Давай, – зашипел мне Зарецкий. – Намочи лицо. Ты же не хочешь платить штраф за совращение малолетнего в туалете кафе?

– Ты уже совершеннолетний, – заметила я, но тут же замолчала, потому что Енотушка, зачерпнув в ладонь воды, от души прыснул ею мне в лицо, предварительно попытавшись согнуть меня к раковине, удерживая за шею. Я машинально вырвалась, и в результате вода оказалась не на моем лице, а на одежде. Я от души выругалась, правда, все тем же шепотом. Ярослав же успел стащить с моих волос резинку, и они накрыли мне плечи, частично закрыв лицо.

– Ты чего? – угрожающе прошипела я.

– Того. Умойся, я же нас спасаю. Давай же, – поторопил он меня, и мне все-таки пришлось намочить лицо холодной водой. Что сегодня за день такой? Я скоро с ума сойду, как с поезда, и не вернусь обратно.

– И торчи у раковины, не оборачиваясь, поняла? Алло, поняла меня?

– Да.

– Ну и отлично. И ничего не говори, – напоследок велел он мне. – Я в тебя верю, тормоз, – напоследок похлопал он меня по спине, а я чуть не подавилась водой, случайно попавшей мне в рот.

Я только выключила воду, вытирая губы тыльной стороной руки, как Ярослав первым распахнул дверь, кажется, едва не попав по носу той самой тетеньке, которая была уверена в том, что в этой туалетной комнате происходят дикие непристойности.

– О, открыл, надо же! – оживилась тетка, переборщившая с духами. – Вы только посмотрите на него! Бесстыдник! Тебе сколько лет, блудник?

– А девушка где? – присоединилась к ней молодая мама.

– И правда, двое, охальники какие! – вклинился голос какого-то непонятно откуда взявшегося дедка интеллигентного вида.

– Выходите немедленно! Что вы там вдвоем делали? – вклинилась еще какая-то женщина. – Что вы устраиваете?

Зарецкий преобразился почти мгновенно. Из злого и слегка растерянного парня, прячущегося по туалетам от однокашниц, он вдруг превратился в гневно настроенного благородного юношу с голосом, который вполне мог бы принадлежать будущему праведнику и к речам которого была способна прислушиваться толпа.

– Ну что? – обвел он внимательным взглядом всех собравшихся у рукомойника. – Пришли поглумиться над больным человеком? – в голосе его было так много горечи, что не поверить ему было невозможно. Его неожиданные слова возымели странный эффект – все разом замолчали. Я даже закашлялась от неожиданности. Что он несет?

– В смысле? – крайне осторожно спросила администратор.

– В прямом, – твердо и уверенно отвечал Ярослав, показывая себя превосходным актером. – Что вы устраиваете? Взрослые люди, а похожи на свору детей, которая отбирает игрушку у того, кто послабее.

Я почти видела, как на его лице появилась сухая и совсем невеселая улыбка, какая бывает у несгибаемых революционеров около погоста – в моем представлении. И мне вдруг стало смешно. Что он несет? Совсем из ума выжил? И зачем я ему позволила продолжить этот балаган? Надо было просто выйти, ничего не объясняя, и все.

Я не выдержала и украдкой оглянулась. Зарецкий стоял ко мне спиной, опустив руки, сжатые в кулаки, чуть опустив голову и, кажется, глядя на всех собравшихся каким-то довольно-таки интересным взглядом.

– Вы о чем, юноша?

– Что случилось?

– Что происходит? – не ожидали такой реакции со стороны «охальника», спрятавшегося в туалете с девушкой, присутствующие. Даже орать перестали.

– Совсем уже совесть потерял? Что несешь? – не растерялась только лишь так самая боевая тетенька с красными короткими волосами, которой Ярослав нахамил в первое наше с ним совместное посещение туалетной комнаты. Она это прекрасно помнила и отступать явно не собиралась.

– Если бы вы были мужчиной, я бы вам врезал, – от души сказал Ярослав, еще больше ошарашив присутствующих, и я была с ним согласна. – Десять минут назад я ясно дал вам понять, что моей подруге плохо, и мне нужно дать ей лекарство. А вы собрали такой балаган, обвиняя нас черт-те в чем. Если сейчас ей из-за вас станет плохо и мне придется вызывать «Скорую», я просто так это не оставлю. Я подам на вас в суд. – Его голос дрожал настолько, насколько должен дрожать голос очень оскорбленного, но крайне благородного человека, с трудом сдерживающего свои праведные чувства. Публика оценила этот его тон, и ее симпатии мгновенно переместились к Ярославу.

Несмотря на всю напряженность ситуации, мне так захотелось смеяться, что я с трудом сдержалась, все так же стоя около раковины с распущенными волосами и мокрым лицом. Отлично, теперь он выставляет меня больной! Просто молодец парень, находчивый.

– Что-о-о-о? – белугой взревела красновласая любительница сладких духов, которую обвинили в полнейшей откровенной чуши. – Что ты несешь, окурок малолетний?! Совсем уже? Вы там кололись, что ли, со своей девкой?

– Пожалуйста, замолчите, – велел ей ледяным голосом обиженного в лучших чувствах человека Зарецкий.

– Тань, уймись, – перестала хихикать ее подруга, тоже поверившая Ярославу. Кажется, она слегка смутилась из-за поведения приятельницы. – Чего ты опять на людей бочку катишь? Видишь, там девушке было плохо, а ты развела тут базар какой-то. – Окружающие тут же осуждающе зашушукались, глядя на эту самую Таню.

– Да врут они все! – разъярилась не на шутку тетенька и затопала ногами. – Эй, покажи свою больную девицу! Больна она, как же! Знаю, чем такие как она больны! Извращенной фантазией, вот чем!

– Да замолчите вы уже, – направился на нее народный гнев. – Хватит уже про больного человека так говорить!

– Это у вас извращенная фантазия, милочка, – заметил дедок. – Если человеку плохо – помогите, а не устраивайте нелепый фарс.

Хоть я и стояла спиной ко всем этим людям, склонившись к раковине, мне стало очень неловко. Притворяться больным человеком мне крайне не хотелось – по моему мнению, это не самый красивый поступок, но отступать я не могла. Даже в носу вдруг защипало.

Как я дожила до такого позора?

– Что с вашей подругой? – опасливо спросила администратор между тем у Ярослава.

– Уже все хорошо. Но будет плохо, если все это не прекратится, – сказал он. – Пожалуйста, уберите эту женщину. Она невменяема.

– Да, конечно, – растерялась администратор. – Я сейчас позову охрану, сейчас мы все отрегулируем, не волнуйтесь, пожалуйста. Уважаемые гости! – обратилась она к собравшимся. – Пожалуйста, пройдите к своим столикам. Вы сможете вернуться в туалет через 10 минут, а пока что просьба освободить его. Прошу прощения за неудобство, мы компенсируем вам его нашим фирменным кофе!

– А мы кофе не пьем, – сказала молодая мама тут же.

– Вам мы предоставим мороженый десерт, – быстро сказала администратор, пытаясь выпроводить зевак. Хоть их было не так много, но ненужного шума они создавали порядочно.

– У Сашеньки горло болит. Ему нельзя, – ответила тотчас мамочка.

– Тогда фруктовый, – внесла новое поспешное предложение администратор, которая не совсем понимала, что происходит, но явственно чувствовала, что все это не к добру. – Пожалуйста, покиньте помещение! Уважаемые гости! – И администратор стала вызванивать кого-то из коллег.

Народ правда уходить не хотел.

– А я не уйду! – завопила закусившая удила Татьяна, которая, видимо, всем своим существом чувствовала несправедливость. – Совсем малолетние засранцы обнаглели! И меня теперь оболгали!

– Да успокойтесь вы уже, женщина, – сердито сказала молодая мама, крепче прижимая к себе ребенка в комбинезончике. – Если девушке плохо стало, зачем себя так по-свински вести? Напридумывали невесть что.

– Так ты же сама их видела тут! – ахнула Татьяна. Что за скандальная женщина, а?

– Не тыкайте мне, пожалуйста, и не орите, когда я с ребенком, имейте совесть, – не полезла в карман за словом та. – И вообще, вы меня с толку сбили своими гнусными обвинениями. Когда я мимо проходила, между прочим, на девушке лица не было. Стояла бледная как полотно. Покачивалась, бедняжка.

Ярослав, продолжающий стоять в дверях, кивнул, подтверждая слова молодой мамочки.

– Бедняжка? – пророкотала распалившаяся красноволосая скандалистка, у которой был весьма буйный характер. – Да шалава она, вот и все!

– Извинитесь, – голосом Ленского, вызывающего на дуэль Онегина, произнес Зарецкий. И тут меня посетила мысль, которая до этого не приходила мне в голову. Почему посетила в этот момент – тоже загадка. Никакой он не Ленский и даже не Онегин! Он Зарецкий, и в «Евгении Онегине» тоже был свой Зарецкий – секундант Ленского. Насколько я помню, пушкинский Зарецкий мог остановить ставшую кровавой дуэль между двумя друзьями, поскольку понимал, что все происходящее – недоразумение, но делать этого не стал, ибо: