– Здравствуй, Настя, – ответила та, отвернулась и посмотрела куда-то поверх Настиной головы. – Нет. Не в химчистку. – Вздохнула тяжко и снова посмотрела на девушку. – Уезжаю я.

– Куда? – слегка удивилась Настасья.

– К сестре, – односложно отвечала Захаровна.

– В гости, отдыхать? – порадовалась Настя за женщину. – Давно пора, а то, виданное ли дело, столько лет без единого отпуска.

– Не в гости, – как-то неожиданно всхлипнула Захаровна и замолчала, поджав губы. Снова посмотрела куда-то вдаль и сообщила: – Насовсем. Уволили меня.

– Господи боже! – воскликнула Настя, оторопев. – Что значит уволили? Это как?

– Да так и уволили, – посмотрела на нее больными глазами Захаровна. – Не по рангу я теперь для Платоши. Проста, разговариваю неправильно, и биография моя с образованием не для порядочного ребенка, – слезливо шмыгнула она носом, но сдержалась, не заплакала. – Ему нынче этого… гувенера наняли, языкам и манерам обучать. А и то, правда, что я мальчонке…

Отвернулась она и, не удержавшись, все же всплакнула.

– Да что за карамель! – недоумевая, возмутилась Настена. – Какой гувернер на хрен, какие манеры?

– Пойду я, Анастасия. – Ловко извлекая платочек из рукава, женщина торопливо вытерла слезы и махнула рукой. – Вон такси приехало. Мне Виктория Павловна машину до вокзала вызвала и оплатила. Расщедрилась.

– Погодите, Зоя Захаровна, – остановила ее Настя. – Вы мне толком объясните, что происходит. Вика вас уволила, потому что вы не подходите Платону, я правильно поняла?

– Да, – кивнула та, нетерпеливо посматривая через ее плечо в ожидании такси.

– А ему гувернера наняли, так?

– Да.

– А вы с Аллой Валерьевной говорили?

– Она со мной говорила. Она там, – и Захаровна кивнула подбородком вверх. – Это они совместно так порешили. – Слово «совместно» Захаровна выговорила нарочито старательно. – Сказали: все в жизни меняется. – И вдруг улыбнулась сквозь слезы, посмотрев на Настю: – Да не переживай ты так, Настасья Юрьевна. Хорошая ты девушка, и родные твои правильные, душевные люди были. Бабушку твою, Полину Михайловну, век помнить буду за доброту ее и сердечность. Многому она меня научила по хозяйству, да и по жизни. Ничего, прилажусь как-нибудь к жизни, найду работу.

– Как приладитесь-то? – расстроилась ужасно Настасья – К какой-такой сестре поедете? У вас сестра в Норильске живет, в коммуналке с мужем-алкоголиком, насколько я помню, вы же сами как-то бабушке моей рассказывали. Вы там пристраиваться собрались? – негодовала она страшно.

– Да не серчай ты так, Настасья Юрьевна, чистая ты душа, – принялась успокаивать ее Захаровна. – Что ж поделаешь, жизнь она такая, известная: «Богатому как хочется, а бедному как можется». – И подхватила свои сумки. – Поеду я, вон машина подкатила. Они ждать не любят, счетчик включают. – И Захаровна махнула сумкой в сторону подъехавшего такси.

– Так! – приняла мгновенное решение Анастасия. – Ни на какой вокзал вы не поедете!

– Как же так не поеду? – растерялась женщина.

– Да так! – распаляясь все больше, Настена полезла в сумку за ключами. – И к сестре своей в Норильск, в коммуналку не поедете!

– Да что ж такое? – расстроилась вдруг и окончательно потерялась Захаровна.

– Идемте! – начальственным голосом распорядилась Настена и, перехватив у нее из руки одну из сумок, решительно направилась к машине.

– Вы по вызову? – распахнув дверцу, спросила она у водителя.

– Да, – подтвердил тот. – На Казанский вокзал.

– Очень хорошо, – по-деловому заявила Анастасия. – Меняем маршрут, но заказчик тот же. Я заплачу. Давайте багаж загрузим, – и назвала свой адрес. А потом повернулась к Захаровне:

– Вот ключи, – сунула она связку в руки ошарашенной женщине. – Этот ключ – от верхнего замка. Этот – от нижнего. Этот от домофона. Едете сейчас ко мне домой, занимаете комнату у кухни, мою бывшую детскую. Располагайтесь, распаковывайте вещи, приходите в себя.

– Надолго? – никак не могла взять в толк, что происходит, Захаровна.

– Навсегда, – уверено постановила Настя. – Будете жить теперь со мной.

– Нахлебницей не стану, – отрезала Зоя Захаровна и протянула ключи назад Настасье.

– И не надо, – согласилась та. – Принимайте хозяйство, будете домработницей. Так подойдет?

– Так подойдет, – подумав, кивнула Захаровна.

– И вот что, Зоя Захаровна, – продолжала распоряжаться Настена. – Я за своими заботами что-то совсем забросила хозяйство. Никакого бабушкиного порядка уже нет, – грустно улыбнулась она. – Вот вы и поможете мне его наладить. Договорились?

– Договорились, – помолчав и пристально посмотрев на нее, согласилась Захаровна.

Поднимаясь на лифте к Вике, Настя думала, что сейчас выскажет им все свое негодование, объяснит и растолкует, что нормальные люди не поступают подобным образом! Это просто… скотство какое-то!

Десять лет!

Десять лет Зоя Захаровна работала и жила в этой семье.

У нее сложилась очень непростая, трагическая судьба, но она удивительно сильная женщина, коренная сибирячка, с волевым характером и очень добрая, простодушно открытая, такая настоящая, что называется из народа, про которых говорят: соль земли. И оттого в большом городе, да и вообще в современной жизни, невероятно уязвимая и беззащитная.

И это более чем прекрасно знала и понимала Алла Валерьевна, когда десять лет назад брала ее в дом работать. И не абы откуда, а по рекомендации одного весьма солидного дядечки, уж как та смогла получить эту рекомендацию, бог знает, но она была.

Захаровна вела абсолютно все хозяйство в доме Аллы Валерьевны, потом ее передали в «приданое» Вике, когда та родила сына.

Вика долго кормить сына грудью не стала, обошлась парой месяцев, не желая портить свою всячески обихоженную фигуру и имея пристрастие к светским тусовочным мероприятиям, требующим ее постоянного присутствия и поддержания тела в форме.

Захаровна же, по сути, стала ребенку мамой, самым родным и близким человеком и тянула на себе, помимо Платоши, весь дом и все заботы Викиной жизни.

В праздники, когда у Нестеровых на даче собиралась привычная большая компания, Захаровну отряжали к ним в помощь готовить, накрывать на стол, помогать по устройству мероприятия. Сначала одну, ну, а когда появился Платоша, то и с ним, утверждая, что ребенку за городом на воздухе полезней.

Оно и правда полезней.

Десять лет! И взять вот так и выставить!

У Насти прямо все клокотало внутри от возмущения…

Но, когда она прошла в квартиру за Викой, открывшей ей дверь, и застала там благостную пастораль – семилетнего Платона, увлеченного игрой с молодым человеком, видимо, тем самым «гувенером», а Вика с мамой Аллой по-светски прилично пили чай, сидя за большим «приемным» столом и обсуждая какие-то сплетни, Настена отчетливо поняла, что все ее возмущения и высказывания «в пользу бедных» бесполезны, как прививка от оспы покойнику.

И сразу же остыла, поняв, что общается с этими чужими ей людьми последний раз.

– А где Захаровна? – спросила на всякий случай Настасья.

Ну вдруг женщина что-то не так поняла или произошло какое-то недоразумение. А вдруг.

– Уехала к сестре, – объяснила ей очень довольная Вика и поделилась хорошими новостями: – У нас новая домработница и гувернер у Платоши.

– А чего она уехала? Случилось что-то? – не зная сама почему, продолжала расспрашивать Настя.

– Мы ее рассчитали. Платону не стоит больше с ней общаться, он и так уже совершенно опростился, высказывается в стиле деревни глухой, не отучить, как из Гадюкина какого вылез. А у нас элитная гимназия.

– Понятно, – постным тоном закрыла тему Настя.

Вручила подарок Платону, сослалась на чрезмерную занятость и ушла, совершенно четко уловив, что обе дамы вздохнули с облегчением, когда она заспешила их покинуть.

Она им теперь тоже не по рангу – почти сирота и денег совсем маловато.

А у них элитная гимназия.

– С тех пор и живем вместе, – закончила свой рассказ Настя. – Через полгода справили Зое Захаровне достойную пенсию – она же в Сибири на комбинате работала несколько лет, вот и съездила туда, взяла нужные документы, мы ее у меня прописали и сделали пенсию, как положено. Она все посмеивается: «Я теперь не Зойка-поломойка, а богачка с большими тыщами. Не абы что!» Вскорости я поступила в аспирантуру в Мичуринский НИИ, специально туда пошла, хотелось уехать из Москвы от воспоминаний подальше, от людей, да от всего. И трудно мне было без нашего дома и сада в городе жить. Квартиру сдала большой корпорации в аренду на десять лет, у них же в аренду сняла складской бокс, куда перевезла ценные семейные вещи. Стоят там, чего-то ждут. Наверное, когда скитаться перестану. Часть платы за аренду высчитывают за бокс, а остальное переводят мне на карточку. В Мичуринске мы сняли дом с большим участком, я не могу существовать вне сада и огорода, без работы и общения с землей. И мы очень хорошо там жили. Я защитилась и увлеклась направлением по морозостойким сортам плодовых деревьев, которые могут приспособиться к условиям вечной мерзлоты. Занялась этой темой, и вскоре мы с Захаровной уехали в Новосибирск, куда меня пригласили в профильный отдел и лабораторию. Там мы тоже дом сняли и живем вот уже четыре года в пригороде. Захаровна со мной везде кочует, давно уже не домработница, а нянюшка какая-то, наверное. Теперь всегда со мной будет.

– То есть почти теща, – преувеличенно задумчиво протянул Вольский и столь же преувеличенно вздохнул. – Придется находить общий язык.

– Ну, что ты такое говоришь, Максим! – как заигравшегося ребенка, строго одернула его Настя.

– Да то и говорю! – подскочил он к ней, подхватил на руки и торопливо понес в спальню. – То самое и говорю!

Они заснули практически сразу. Сбегая от вскрывшейся боли, которую оба прятали в себе годами, которая исподволь влияла на характеры, привычки, формировала особую приспособленность к жизни и обстоятельствам, неизбежно отражаясь на отношениях с людьми, всегда выстраиваемых через призму этого своего одиночества, боли и сиротства.