– Все, что ты говоришь, Максим, совершенно невозможно представить, даже думать так «вот мы встретились и теперь вдвоем» невозможно, потому что это так… опереточно, что ли, – Настасья смотрела на него завороженными, тревожными глазами, желая, чтобы он начал ее уверять в обратном и убедил обязательно. – Как сериал какой-то.

– Я не знаю, как в сериалах, – погладил Максим ее по щеке, и она почувствовала, как изменилось его настроение, поерзал, устраиваясь поудобней, вздохнул и заговорил совсем иным тоном, словно решился на что-то: – Зато знаю, как в жизни. У мамы с рождения было слабенькое, больное сердце, ей врачи много чего запрещали, а уж рожать так и подавно. Но она так любила отца, так хотела родить своему Ромочке сына, что не стала слушать никаких врачей и родила меня наперекор всем их запретам…

Они с отцом ее берегли.

Двое мужчин старались, как могли, уберечь маму от всего опасного для ее сердца. Отец хоть и работал много, и частенько дома не бывал ночами, а то и сутками и даже неделями, но дом содержал в порядке и сына к этому приучал с малолетства, чтобы все гвозди, где надо, были забиты, шурупы завернуты, краны в исправности, полки повешены, и все идеально работало и было сделано-прилажено для облегчения маминого женского труда.

Они не позволяли ей таскать сумки из магазина, убирать квартиру, стирать-полоскать, старались все тяжелое взять на себя, в основном, конечно, отец, Максимка-то был еще мальцом, но и он прилагал свои еще детские силенки, заботясь о ней. А чтобы не расстраивать маму, еще и учился как можно лучше и не конфликтовал в школе, реализуя свой задиристый боевой лидерский характер и неуемную энергию в спорте.

И все же не уберегли.

Да и как тут убережешь-то, если такой недуг предательский.

Мама умерла, когда Максимке было одиннадцать лет.

Остались они с отцом вдвоем. И сплотились в своем горе крепко-накрепко. Отец и так-то для Макса был авторитетом непререкаемым, образцом для подражания, а после смерти мамы стал еще ближе, не только отцом, но и старшим другом настоящим, и относился к нему, как к взрослому парню, а не пацанчику неразумному, и доверял по-настоящему, но и спрашивал в полном объеме, как со взрослого.

Приладились как-то к жизни без мамы – отец работал, Макс учился и спортом занимался, дом содержали в чистоте и полном порядке, не ленились, не манкировали по-мужски готовкой и уборкой, заботились друг о друге.

Отца Макс уважал бесконечно и старался подражать ему во всем. Давно, еще года в четыре, определившись с профессией, и на вопрос кого-то из взрослых, кем он станет работать, когда вырастет, твердо заявил:

– Водить литалеты, как папа.

По совету отца он и спортом занялся.

Когда Максу было лет семь, он целый год проболел. Началось все, казалось бы, с легкой простуды, за которой последовал тяжелый грипп, принесший какие-то осложнения, после которых только вроде бы поправился ребенок, походил в школу несколько недель и снова свалился с воспалением легких, даже попал в больницу. Выздоровел, пошел в школу, и через месяц снова тяжелый грипп.

Вот тогда отец и решил, что надо пацана закалять и отдать в спортивную секцию. Мама всполошилась – какое закалять, год ребенок болеет, из простуд не вылезает, какая секция! Но отец настоял, да и сам Максим уперся – папа сказал в спорт, значит, в спорт!

И как оказалось, идея была совершенно верной и единственно правильной – через год занятий и специальной системы закаливания Максим навсегда забыл, что такое простуды, гриппы и вообще какие-то болячки, кроме синяков и ушибов.

Начали с бокса, маленькому Максу тогда бокс казался чем-то мужественно-загадочным, сильным, тем, чем занимаются только настоящие мужчины. После нескольких хуков по голове от напарника-ровесника бокс перестал для него быть загадочным, а после отбитых боков и синяков под глазами – и интересным.

Выбрали самбо. И Максим, что называется, нашел себя – сразу, с ходу, с первой же недели занятий прикипел к этому виду спорта, да еще и с мастером повезло – настоящий мужик попался, и учитель гениальный, и спортсмен великий.

Вот тут, на борцовском ковре, он и выплескивал, и реализовывал всю свою лихость и боевитость, всю свою упертость и лидерские качества.

Что позволяло ему в школе оставаться спокойным, невозмутимым и упорно учиться, чтобы не подводить отца и готовиться к поступлению.

Они с Романом Андреевичем давно обсудили и решили, в какое именно училище поступит Максим, и готовили его к этому важному этапу.

Так и жили вдвоем.

Ну, условно вдвоем, по большей части Максим жил один – отец хоть и был приписан к ленинградскому аэродрому, как вертолетчик, но приходилось ему летать и работать по всей области, и порой домой он попадал далеко не всякий день, так что ведение хозяйства легло в основном на плечи сына.

Впрочем, Макс не видел в этом ничего особенного и не тяготился такими обязанностями – привык.

Были ли у отца женщины? Скорее всего. Мужчиной Роман Андреевич был видным, интересным, молодым тогда еще, наверняка случались у него романы. Но ни словом, ни намеком и ничем иным в их с Максимом жизни отец своих отношений с другими женщинами не обозначал и в дом никогда не приводил, сохраняя светлую память о жене.

Отец погиб, когда Максу исполнилось пятнадцать.

Техническая неисправность вертолета. Механик прошляпил.

Роман Андреевич, второй пилот и пятеро пассажиров – все погибли.

Похоронили отца рядом с любимой женой.

В день похорон приехали из Пскова дядька Николай, родной брат отца, его жена теть Галя и их сын Кирилл, старше его на год – единственная оставшаяся у Максима родня. Участие в подготовке и проведению похорон они не принимали, сославшись на дела и тяжелое безденежье, но предупредили, что специально взяли отпуск, чтобы заняться оформлением бумаг, и вечером, после похорон и поминок, все вместе с Максимом приехали к нему домой.

Он был настолько придавлен своим горем и погружен в него, что не обратил особого внимания на то, как тетка тщательно обследует, осматривает с довольным видом квартиру, радуется чему-то своему. И понял, что происходит что-то неладное, только когда вышел из комнаты и услышал часть разговора тетки с дядькой, сидевших в кухне за столом.

– Ты видишь, как они богато жили, а? Квартира прямо люкс, – громко, возбужденно шептала тетка и обвела рукой кухню. – Нормально теперь заживем, Коля. Свою в Пскове продадим, в бизнес какой-нибудь деньги вложим, магазинчик возьмем в аренду. И Кирилл в Питере поступит учиться. Повезло нам, – с довольным видом покивала она головой.

– А Максим-то как? – спросил дядька.

– А что Максим? – недоуменно пожала плечами тетка. – Ну, пусть поживет с нами. Он же, как отец хотел, собирается в вертолетчики. Вот и поступит в какое-нибудь училище. Уж потерпим как-нибудь два года.

Максим сдержался. Он тихо, так, что они даже не заметили его в коридоре, ушел в свою комнату и там справился с приступом безумной, какой-то ослепляющей ярости. Единственное, что он понимал и повторял себе в тот момент, преодолевая темную ненависть, затопившую его сознание, что если сейчас он ворвется в кухню и даст выход этой своей удушающей ярости, то может попросту убить тетку всего одним ударом, да и дядьку заодно.

И эта мысль его спасла и остудила клокочущее в нем ощущение собственного бессилия перед гибелью отца.

Но отца уже не вернет ни его ярость, ни попытка кулаками восстановить справедливость.

В пятнадцать лет Максим Вольский был куда крупнее и выше всех своих сверстников и намного сильнее. Мастер спорта по самбо и боевым единоборствам, чемпион региональных соревнований. Боец.

Нет, ярость яростью, но громить все вокруг от безумного отчаяния, от лютой безысходности и несправедливости, сжимающей все нутро, и из-за этого калечить людей он не хотел.

Не хотел и не желал. Не было в нем никогда этого примитивного, зверькового, присущего криминалу – задавить, «забычить», напугать, искалечить, утверждаясь силой, превосходством более сильного и от того чувствующего себя правым, что в то время повально расцветало в стране.

Он справился с отчаянным приступом разрушительного гнева.

Упал на пол, отжался на кулаках пятьдесят раз, сел, отдышался и представил отца – что бы он сказал и сделал в такой ситуации?

В такой, когда за тебя все уже решили, и теперь ты только мешаешь счастливой жизни совершенно чужих тебе людей, налаживающихся устроиться в твоем доме, где каждая мелочь пропитана любовью, светлыми воспоминаниями и жизнью твоей семьи?

Роман Андреевич успел приватизировать их питерскую квартиру, оформив ее на себя и сына, и после его смерти она переходила в полную и единоличную собственность Макса, но поскольку он был несовершеннолетним, то распоряжаться и управлять этой собственностью мог его опекун. Тот, кто им станет. И ясно, что на эту роль назначил себя Николай Андреевич.

Не столько он, сколько его жена, все уже решившая про дальнейшую счастливую жизнь своего семейства.

Отдышавшись и полностью успокоившись, Максим позвонил другу отца и попросил о встрече.

Михаил Викторович, близкий друг Романа Андреевича, был человеком не самым простым и наделенным некоторой властью, попросту говоря, служил тогда еще в госбезопасности.

Максим четко и ясно изложил проблему, высказался на предмет своих пожеланий вообще не иметь никаких опекунов, а уж этих тем более, и уверил, что сам со всем справится.

– Чтобы справиться, – остудил его пыл дядя Миша, – надо иметь средства к существованию. Ты, разумеется, будешь получать, прости за прямоту, сиротские копейки, которые тебе причитаются, но на жизнь этого не хватит. – И предложил: – Я оформлю над тобой опекунство, поживешь с нами. Мы с Надей и ребятами только рады будем, а квартиру твою, я прослежу, сдадим нормальным людям или фирме какой в аренду. Это приличные деньги будут, тебе на жизнь хватит.

– Нет, дядь Миш, – отказался Максим, подумав. – Квартиру сдайте. Буду очень благодарен. И опекуном моим станьте, чтобы никто не совался, и можно было все официально оформлять. Но жить я с вами не буду. – И когда Михаил Викторович хотел было возражать, остановил его жестом. – Вы же знаете, я очень хорошо к вам отношусь и глубоко уважаю, и люблю ваших мальчишек и теть Надю, вы мне, как родные, но обременять вас не хочу, да и не смогу я под чужие правила и привычки приладиться, к самостоятельности привык.