И вдруг так живо и ясно, словно она оказалась рядом, увидела Настасья перед мысленным взором Захаровну и вспомнила, как та, переживая, начинает ворчать и сетовать про ее, Настину, неустроенную женскую жизнь.

Например, однажды она вернулась как-то с научного совета, где делала свой расширенный доклад, уставшая до изнеможения и морально опустошенная. Сил хватило только добраться до дома, войти и рухнуть на диван в прихожей, вытянув ноги.

– Замуж тебе давно пора, – заботливо принялась наставлять Захаровна, стаскивая с Насти легкую курточку. – Виданное ли дело: девка умница, красавица, фигуристая, молодая, при звании и обеспечении, все при ней, и бобылкой кукует. При таких работах-званиях, да молодой, женщине при мужике следует быть. Чтоб оберегал, холил да нежил, а когда надо, то и разуму учил. И не фрукт какой, из тех, что вокруг тя вьются, вон, как Виталька тот бестошный, да в глаза все заглядывают, пристроиться к твоей жизни норовят поудобней, не мужики, а недоделки до старости. Тьфу ты! – плюнула она и, подхватив Настю под руку, подняла с дивана и повела в комнату, продолжая наставительно-ворчливую речь: – Тебе мужчина нужен степенный, в силе, с характером, чтоб и глаз добрый, да вострый, и про жизнь все понимал, чтоб припечатать словом умел, а когда надо, и окорот дать, кому требуется, и жалеть умел честно, и приголубить до жару, и любить всем сердцем.

– Да уж, хорошо б, чтоб приголубил «до жару», – поддержала наставление Захаровны, посмеиваясь, Настя. – И любил всем сердцем.

Ноги тогда гудели нестерпимо, а ступни жарило чуть не кипятком от этих пыточных каблуков, на которых пришлось простоять несколько часов подряд, когда она сначала делала доклад, а потом проводила так называемую встречу с коллегами из научного сообщества. Она буквально рухнула на диван в гостиной и согласилась с еще одним постулатом Захаровны:

– А «фрукты» нам точно не нужны, тут ты права, Зоя Захаровна. Ну их.

И рассмеялась, чем вызвала очередное ворчливое замечание Захаровны, пенявшей, что все у нее так – смешки, да хохотушки и никакого серьезу, а ведь личность ученая.

Коротко, номинально стукнув, в номер стремительно вошел Вольский, прервав красочные, яркие и теплые воспоминания и размышления Насти.

И она поспешно вытерла предательски скатившуюся слезинку, судорожно вздохнула поглубже, выдохнула и торопливо улыбнулась.

«Все хорошо, – прошептала она себе. – Ничего, ничего, устроится как-нибудь все и уложится».

– Ну что, ужинать готова? – появился он на пороге, бодрый и энергичный.

– Готова! – улыбнулась она ему, поднимаясь с дивана.

В ресторане было людно. Некоторые посетители сидели здесь давно и не торопились уходить, общаясь в располагающей к беседам обстановке, когда и винцо, и что покрепче на столах, и закуска имеется.

А куда спешить?

Максиму с Настей снова достался не самый лучший столик в конце зала (все-то они поздно приходят!), да еще за соседним столиком расположилась та самая скандальная журналистка, что обещала Вольскому многие неприятности в изощренном исполнении облеченных властью ее знакомцев.

Настя невольно напряглась и быстренько посмотрела на Максима; тот же, перехватив ее взгляд, мимикой и жестом изобразил полное пренебрежение из серии: да по фиг на нее со всеми ее понтами и закидонами.

Им-то, может, и было по фиг, а вот журналистке, как выяснилось, нет, и, стоило им только сесть за столик, как она подскочила, выставив вперед смартфон на палке для селфи, по всей видимости, собираясь «задокументировать» процесс «общения».

– Значит, так, мужик, – наехала она сходу на Максима Романовича, одновременно рассматривая себя в «кадре», эдак картинно выставив ножку и губки сложив симпатичненько, бровки подняв и грудку заодно выпятив. – Я заявила в органы о том, что ты ворвался ко мне в номер, а чтобы местные тут чего не попутали, продублировала заявление в Москве. Дело на тебя уже заведено, юристы нашего журнала тебя размажут по стенке, и потеряешь ты работу, как миленький!

Вольский ничего не ответил, и, по равнодушному, постному выражению его лица, с которым он принялся изучать меню, не отвлекаясь ни на что вокруг, казалось, что он даже не заметил красочного выступления московской журналистки. Но когда она потребовала к себе особого внимания, пренебрежительно поинтересовавшись:

– Ты вообще меня слышишь, неандерталец? Или у тебя не только с умом, но и со слухом беда?

…он медленно захлопнул и отложил меню, встал и, сделав резкий широкий шаг в ее сторону, так что оказался практически вплотную к ней, нависнул над дамочкой всем немалым ростом и весом и посмотрел на нее своим «особым» взглядом, после которого возникало только одно желание – выбрать себе гроб посимпатичней.

Девица придушенно пискнула, откровенно струхнув, отскочила от него назад и затараторила испуганно, махая селфи-палкой перед собой:

– Ты… ты что на меня смотришь!

И вдруг резко заорала, спрятавшись за метрдотеля, который не успел вовремя ретироваться и теперь с ошарашенным видом вынужден был наблюдать этот бенефис московской крали.

– Он на меня напал! Вы видели?! Он напал на меня! Подтвердите под протокол!

Посетители ресторана, в момент переквалифицировавшиеся в зрителей, живо отреагировали на скандал, как на редкую развлекуху, повернулись в их сторону, а кто и вовсе встал со своих мест и подтянулся поближе к эпицентру событий.

Максим, тяжко вздохнув, спокойно отдал приказание метрдотелю:

– Вызывайте охрану. Пусть выведут девушку из зала, пока она тут ничего не разбила и никого не покалечила своей палкой.

– Вы слышите, слышите, что он говорит?! – радостно заверещала девица из-за спины метрдотеля, который с несчастным лицом, пыхтя и краснея, старательно отцеплял ее пальцы от своей руки.

– Слышу, – пробурчал он, сумев-таки освободиться от ее хватки, торопливо отскочил от скандалистки подальше и вопросительно посмотрел на Вольского.

– А что? – пожал тот плечами на его невысказанный вопрос. – Ждать, пока она утихомирится, или надеяться, что спокойно сядет и продолжит свой ужин, не мешая другим людям?

Тот кивнул, не то соглашаясь с аргументом, не то подтверждая, что сейчас все сделает, и поспешил к выходу.

– Какая охрана?! – заверещала журналисточка с новой силой, демонстрируя серьезную мощность своего голосового аппарата, видимо, натренированного в такого рода «боях». – Вы что, охренели тут совсем, аборигены долбаные, на… Совсем с головой не дружите на своем е…м Севере?! – и в поисках поддержки развернулась к посетителям, которые столпились у нее за спиной. – Что стоите?! – наехала она на мужиков, остановившихся в нескольких шагах от нее. – Свяжите его, что ли, он буйный, по роже видно, что бандюган отмороженный, он на меня напал! Я на него уже заявление в полицию Москвы отправила по электронке!

– Так сначала заявление отправила, а потом уж он и напал? – усмехнулся молодой, высокий, подтянутый мужчина, стоявший к ней ближе всех.

– Вякало закрой! – «посоветовала» ему дамочка, скривившись от брезгливости. – Умничает он тут. Недоделок!

Вольский с безмятежным видом отдыхающего курортника вернулся, сел на свое место за столом и, бодренько улыбаясь, спросил у Насти:

– Ты что выбрала?

Настена посмотрела на него изучающим взглядом и спокойным, ровным, обыденным тоном ответила, словно лениво размышляя:

– Думаю взять зразы с грибами и салат из свежих овощей. Тут написано, что его заправляют каким-то совершенно необыкновенным соусом. Как думаешь, стоит попробовать?

– Эй, вы! – никак не могла уже остановиться журналистка, ее будто несло в воронку создаваемого ею же самой скандала. – Оборзели?! Дебилы помоечные! Совсем охренели сидеть и базарить, когда с вами нормальный человек разговаривает?! Вас сейчас арестуют, але! Встали, пошли на х… отсюда!

Хамила она не талантливо, без огонька и какой-либо изощренности, правда, стояла поодаль и приближаться к их столику больше не рисковала. Лицо девицы покраснело, нос же, наоборот, побелел и как-то заострился, и вся ее прекрасная салонно-гламурная красота исчезла, сделавшись отталкивающе злой и неприятной. Насте показалось, что дамочку даже трясет от ненависти и презрения.

«Бедная», – даже пожалела ее про себя Настена.

И вдруг тот самый высокий поджарый мужик, что задал вопрос журналистке, шагнул вперед, как-то ловко и почти неуловимо ухватил жесткими пальцами девицу за локоть, притянул резко к себе и что-то быстро сказал ей на ухо. Журналистка поначалу дернулась, пытаясь высвободить локоть из цепкого захвата, и даже успела произнести что-то матерное, найдя в его лице еще один подходящий объект для наезда (вот ведь какой-то местный идиот рискнул притронуться к ее священному московскому телу), но, когда услышала и осознала, что именно тот ей сказал, вдруг застыла и изменилась в лице, в котором попеременно отразилось сперва недоумение, потом растерянность и, наконец, неподдельный испуг.

Мужик, понаблюдав произошедшие с ней метаморфозы, коротко удовлетворенно кивнул, удостоверившись, что до девицы дошло все правильно, и отпустил ее локоть, даже слегка неприязненно оттолкнув ее чуть вперед от себя.

Дамочка, недоверчиво поглядывая в сторону мужика, торопливо подскочила к своему столику, подхватила селфи-палку, нервным движением сдернула сумочку со спинки стула, с ненавистью глянула на Вольского и быстрым шагом покинула ресторан.

Охрана, подоспевшая как раз к моменту ее стремительного побега с поля несостоявшегося боя, успела лишь широко распахнуть перед московской гостьей дверь.

Максим перехватил взгляд мужика, угомонившего столичную цацу, коротко благодарно кивнул и посмотрел на Настю.

– Ну, что ты там надумала?

– Надумала кое-что, – призналась она, и, глянув на закрывшуюся за скандальной красотулей ресторанную дверь, добавила: – А я не всегда выдерживаю, когда сталкиваюсь с таким воинствующим хамством, отвечать не умею, да и пачкаться не хочется, пугаюсь иногда и сбегаю. Нет у меня такой силы душевной – выслушивать их. – И чуть улыбнулась: – Захаровна говорит про таких людей, что это у них от скорбности головы, «ума не дадено, только гонор замест его».