В первый момент Тимур не поверил собственным глазам. Белла! Какое до судорог знакомое имя! Тезка, может быть, причем сразу и по имени, и по фамилии… Тоже Белла Серегина. И тоже занимается керамикой! А цена-то какая у этой селедочницы, с ума сойти…

– Желаете что-то приобрести, мужчина? – любезно спросила тетка в углу.

Тимур медленно повернулся к ней.

– Скажите… – тоже медленно начал он. – А у вас есть еще что-нибудь? Вот этой… вот этой художницы? – Он ткнул пальцем в стекло.

– Серегиной? – оживилась тетка. – Скоро будет новая коллекция. Вы знаете, она удивительный мастер, не так давно приехала из Сибири. Самородок! На ура ее работы распродаются. Будут сервизы по классикам отечественной и зарубежной литературы, сувениры в память о Москве…

– Хочу сувенир в память о Москве, – улыбнулся Тимур. – Она молодая, ваша Серегина?

– Да, девчонка совсем еще… По сравнению со мной! – хихикнула тетка.

– Волосы у нее такие роскошные, да? Каштановые такие, с искоркой?

– Ой, ну прямо это… Не моим чета! – Тетка приподняла пучок – он оказался шиньоном. – Как это говорится… Змееволосая! Прям до попы кудри… Сейчас вам телефончик мой дам, позвоните на следующей неделе – я скажу, когда новые работы завезут… – Тетка полезла в ящик своего стола. И тут взгляд ее упал на руку Тимура. Прямо на огромный, черный, расплывшийся по всему предплечью синяк.

– Споткнулся, упал, потерял сознание, очнулся – вот такая беда… – с широкой улыбкой произнес Тимур.

Но тетка была не промах. Из тех, что все ловят на лету, которых на мякине не проведешь… Она смотрела на Тимура и, словно сканер, считывала с него информацию: обычные джинсы, обычная рубашка, обычные резиновые шлепанцы. Не от Хьюго Босс и не от Ральфа Лорена. Обычная стрижка, не от стильного мастера… Руки грубые, на одной – жуткий синячище. И такой вот дядька, словно из пригорода приехавший на электричке или «Жигулях» – вдруг интересуется дорогой керамикой?.. Зачем-то спрашивает о Белле, о ее волосах…

– А вы что, знаете мастера? Беллу Серегину? – с напряженной улыбкой спросила тетка.

– Да, видел ее как-то… Красивая она.

– Так вас не работы ее интересуют, а сама она? – Улыбка у тетки стала еще напряженней.

– Я заказ ей хочу сделать.

Пожалуй, Тимур не должен был говорить этой фразы, про заказ. Тетка окончательно убедилась в том, что он интересуется именно Беллой. А кто он, этот дядька? Может, маньяк какой… – прочиталось во взгляде женщины.

– Знаете что… Вы приходите недели через три. Или четыре. А еще лучше – осенью, в сентябре! Вот тогда мы вам и подберем что-нибудь из керамики, ладно? – любезно-любезно произнесла она. – Чего-то не могу визитки своей найти. Кончились, наверное. Надо новые заказать, да все недосуг…

Тетка его откровенно выпроваживала. Нарываться на скандал Тимуру не хотелось. Он уже понял, что таким образом ничего не выведает о Белле… Только хуже сделает, если продолжит расспросы.

Улыбнулся, распрощался дружелюбно с теткой и вышел из зала.

…На улице, в парке при Доме художника, Тимур сел на лавку. И изо всех сил ударил кулаком по сиденью.

– Черт… Старая сука! – сквозь зубы произнес он.

Тимура трясло – словно ток через него пропустили. Он нашел Беллу. Почти нашел…

«Никуда не поеду. Останусь в Москве. Буду торчать возле этого растреклятого Дома художника целые сутки… Рано или поздно Белла появится здесь!»

* * *

Мастерские, которые Радмила Сердюкова «сосватала» Белле, представляли собой старый, ветхий трехэтажный домишко. Бывшее общежитие или какая-то больница, что ли… Огромные комнаты и отдельно кухня с удобствами – на каждом этаже. Впрочем, «удобствами» эти помещения назвать было трудно. Все старое, ржавое, большей частью неисправное. Обвалившиеся потолки и плесень на стенах.

Дом в ближайшее время собирались сносить и строить на этом месте новый офисный центр – правда, в связи с очередным кризисом дело застопорилось, инвесторы разбежались.

Вот и стоял старый дом неподалеку от набережной, в престижном и одновременно заброшенном районе. В здании временно поселились художники – поскольку окна были во все стены, помещения просторные и светлые.

В основном художники приходили сюда как на работу. И Белла, при Африкане, появлялась здесь только на полдня – месила глину, лепила, в печке доводила свои поделки до кондиции, а потом возвращалась обратно, на Чистые пруды… Но когда девушка поссорилась с Африканом, ей пришлось поселиться тут, в мастерских. Купила раскладушку…

Оно и лучше – теперь не приходилось тратить время на дорогу. И на Африкана тоже…

Белла лепила с утра до поздней ночи и уже больше не гуляла по городу. Она уже напиталась впечатлениями, переполнилась с избытком эмоциями – настало время воплотить все свои мысли в глине. Недаром же сказано: время разбрасывать камни и время собирать их…

За короткое время девушка подготовила для Сердюковой три сервиза на литературные темы – по Шекспиру, Толстому и Достоевскому. Сервизы у Радмилы Сердюковой заказали: один – почитатели, в подарок известному театральному режиссеру, другой сервиз предназначался депутату-почвеннику, тоже в подарок, а третий, по Достоевскому, пожелал приобрести новомодный дизайнер для оформления своей студии…

Для своей галереи Сердюкова попросила Беллу сделать еще и сувениры, которые напоминали бы о Москве. Если раньше Белла лепила медведей и прочую мелочушку, которую могли приобрести все желающие в вокзальном ларьке в Михальске, то теперь это были, так сказать, работы класса люкс.

То, что не расходилось в провинции, на ура раскупалось в Москве – небедными интеллектуалами, которые жаждали чего-то эдакого, особенного… Столичным любителям прекрасного очень по душе пришлись поделки Беллы – смесь кича и классики, карикатуры и трепетной, искренней любви к первоисточнику…

Прилипшие друг к другу разномастные высотки Москва-сити, Дом музыки, гостиницы – словом, Белла создала все чудеса столицы в мини-варианте, воплотив их в керамике.

Вспоминала ли девушка об Африкане? И да, и нет. Увлеченная работой, Белла не думала о нем напрямую. Но он, этот странный человек, все время незримо присутствовал рядом. Он был ее настроением, ее вдохновением… В сущности, вся ее страсть, воплощенная в керамике, была от него. К нему. Творчество – это любовь. Есть любовь – есть и вдохновение…

Однажды, в конце июня, Белла попыталась вылепить из глины фигурку Африкана. Долго мяла глину, потом занялась обжигом, глазуровкой… В результате получился очень узнаваемый портрет – синие глаза, сизая щетина на щеках, темные лохматые волосы, рыжая меховая жилетка, крепкие ноги, обтянутые джинсой, босые подошвы (дома Африкан обычно ходил босиком, к чему и Беллу приучил). У глиняного Африкана было насмешливое, сердитое, вдохновенное лицо, он чуть скалился – то ли укусить хотел, то ли тянулся к кому-то с поцелуем…

Когда все этапы приготовления керамики были закончены, Белла поставила эту фигурку перед собой и заплакала.

Она вдруг поняла, что сглупила, поссорившись с Африканом. Она раскаивалась, она страдала… Но толку-то от этих страданий? Белла, успевшая изучить характер своего возлюбленного, прекрасно осознавала, что тот никогда не простит ее, не пойдет на примирение. Вон – буквально умирал от любви к Ларе, следил за ней, выведывал все подробности ее личной жизни, выл от тоски, напивался, чуть на стену не лез, но так и не подошел к бывшей жене, так и не поговорил с ней по душам. Вырвал ее из сердца вместе с мясом и кровью…

Вот и с Беллой так же – может, он и любит ее, но тоже отдерет ее от своего сердца, отбросит прочь. Злопамятный, злой Африкан. Чувствительный и жестокий – к окружающим и к себе в первую очередь.

«Пойти к нему, помириться, что ли?» – глядя на глиняную фигурку, уныло подумала Белла. Потом смахнула со щек слезы, тоже упрямо и зло подумала: «Ха! Простит он меня, как же! Не тот он человек. Умирать будет, но не простит…»

История с Зиной, содержанкой, почему-то не шокировала Беллу. Это было тоже вполне в духе Африкана… Этакая изуверская, жестокая честность – платить за свидания. Он словно каждый раз, давая деньги бедняжке Зине, напоминал той: «Я с тобой сплю, но я не люблю тебя. Я – тебя – не люблю. Ты для меня – никто!»

Оно и неудивительно, что Зина, когда встретила человека, искренне полюбившего ее, сразу же прибежала хвастаться к Африкану, устроила у него дома весь этот спектакль…

Белла, как только додумала до этого момента, еще пуще залилась слезами. К ней-то самой Африкан относился иначе! Все его поступки, слова словно говорили Белле: «Я люблю тебя, люблю…»

Белла не на шутку разревелась – до икоты, до хрипоты, до стеснения в сердце. Ее словно прорвало – и это спустя столько времени после разлуки с Африканом! Белла, раз вспомнив о нем, теперь не могла остановиться и рыдала, рыдала… Даже самой стало страшно – а ну как и не сможет успокоиться вовсе?..

Постанывая и подвывая, Белла умчалась в другой конец коридора, где располагались жуткие, черные душевые. Умылась под ржавым краном и, уставившись в осколок зеркала на стене, сказала страшным голосом, глядя себе в глаза:

– Не смей!

И выскочила на улицу, как была, в легком домашнем платье из ситца, в парусиновых «балетках» на ногах (в мастерских-то босиком не походишь!).

Никакого особого маршрута у Беллы не было – она просто шла и шла, куда глаза глядели, куда ноги несли… Лишь бы забыться, лишь бы успокоиться! Набережная, мост через реку, храм Христа Спасителя, Пушкинский музей, метро «Кропоткинская», Гоголевский бульвар…

Движение взбодрило Беллу.

Арбатская. Никитский бульвар. Тверская – памятник Есенину. Какие-то стриженые, коренастые девицы курили, пили пиво, хохотали, одна что-то крикнула Белле…

Белла проскочила мимо, затем – в подземный переход под Тверской… Обратно на поверхность вынырнула у памятника Пушкину. И только тогда позволила себе перевести дыхание, оглядеться. Слез больше не было.