И Ирина, и Наташа заплели волосы в стиле Джуди Гарленд. Я помогла закрепить прически заколками. Что бы ни думали сами девушки, выглядели они великолепно.

Я оставила Ирину заниматься гримом, а сама стала причесываться перед зеркалом. Роуз достала нам целый набор разнообразных пудр, губных помад и лака для волос. Удивительно, как этот простой косметический набор в одну секунду повысил нашу самооценку после того, как мы несколько месяцев обходились без самых простых вещей.

— Аня, пойди посмотри, — попросила Ирина, прислонившись к рукомойнику и натягивая чулки. — Расскажешь, какая там обстановка.

Актерские туалетные комнаты находились внизу лестничного марша, который начинался прямо от сцены. Я подняла юбку и побежала наверх. Сбоку на занавесе была щель, ею я и воспользовалась, чтобы оценить обстановку в зале. Свободных зрительских мест уже почти не осталось, а люди все шли и шли. Местное отделение ГЖА разослало приглашения женским организациям из соседних городов, так что публика в основном состояла из женщин самых разных возрастов. Многие привели с собой мужей, и эти фермеры с красными от постоянного пребывания на открытом воздухе лицами выглядели так, словно их против воли нарядили в парадные костюмы. В проходе между рядами появился молодой человек с вьющимися черными волосами, рядом с ним шла женщина, наверное его мать. Костюм на юноше был на размер больше, чем нужно, но, несмотря на это, его появление вызвало небольшой фурор среди группки девушек в платьях из тафты. Видя, как они начали, прикрываясь ладошками, перешептываться и хихикать, я решила, что это, несомненно, самый завидный жених в городке.

В дальнем конце зала почтенного вида женщина хлопотала у стола, заставленного ламингтонами[14], яблочными пирогами и рулетами с вареньем. Рядом с ней женщина в костюме-двойке разливала чай. Мимо нее прошел священник, довольно молодой мужчина, и она протянула ему чашку. Он принял ее с благодарным наклоном головы и занял свое место в заднем ряду.

Я задумалась, почему он сел не впереди, а дальше от сцены? Улыбнувшись, я решила, что он, видимо, в любую минуту готов был откликнуться на призыв Господа и исполнить какую-нибудь службу.

Полковник и Роуз знакомили президента местного отделения ГЖА с несколькими мигрантами, которых заранее выбрали, чтобы они представляли лагерь. Среди них были фармацевт из Германии, оперная певица из Вены, профессор языкознания из Венгрии, профессор истории из Югославии и члены чехословацкой семьи, приглашенные сюда благодаря их безупречным манерам. Эрни разговаривал с Дороти, которая была в желтом платье и с цветком в прическе. Рассказывая что-то веселое, он размахивал руками, как бабочка крыльями, а Дороти, слушая его, часто моргала.

— Так-так, понятно, — прошептала я. — Как это я раньше не заметила?

Когда я вернулась в туалетную комнату, Ирина и Наташа просматривали ноты.

— Зал полон! — сообщила я.

Я заметила, как они обе нервно усмехнулись, и потому решила больше ничего не рассказывать. Они думали, что придется выступать перед двумя десятками зрителей, а вместо этого в зал набилась почти сотня.

Раздался стук в дверь, и в комнату просунули головы полковник и Роуз.

— Удачи вам, девушки, — пожелала Роуз. — Выглядите вы потрясающе.

— Не забудьте, — добавил полковник, — что наша судьба в ваших руках и…

Он не успел закончить, потому что Роуз потащила его за собой.

Я посмотрела на часы.

— Пожалуй, пора подниматься.

Бросив им на прощание «удачи!», я оставила Ирину с Наташей на сцене, а сама заняла место в конце первого ряда. Зал был полон. Между рядами, высматривая свободные места, суетились опоздавшие. Я подумала, что было бы лучше, если бы свет погасили до того, как откроется занавес, иначе Наташа и Ирина, увидев, сколько людей собралось в зале, не смогут совладать с волнением.

По ступеням на сцену поднялась президент ГЖА. Это была полная женщина с вьющимися волосами, стянутыми сеточкой. Сначала она поприветствовала гостей, потом передала микрофон полковнику Брайтону, чтобы тот представил исполнителей. Но полковник сначала достал какие-то записи и принялся рассказывать зрителям о жизни в лагере и о значении мигрантов для будущего Австралии. Я заметила, что Роуз делает ему знаки заканчивать быстрее.

— Хорошо еще, что он не принес свои картонные карточки, — услышала я шепот Эрни, сидевшего рядом с Дороти.

Когда полковник дошел до «демографического вопроса», я чуть было не застонала. Роуз, пригнувшись, прошла к первому ряду и юркнула за кулисы. Внезапно крылья занавеса разъехались в стороны, и все увидели на сцене Ирину и Наташу, которые замерли от неожиданности. Наташа, немного растерявшись, опустила пальцы на клавиши, и публика зааплодировала. Полковник поблагодарил всех за то, что они пришли, и занял свое место в зрительном зале. Он посмотрел на меня и ободряюще улыбнулся. В это же время на свое место рядом с ним незаметно скользнула Роуз.

Ирина начала выступление с песни «Мужчина, которого я люблю». Она исполняла ее на английском языке, и я сразу заметила, что ее голос звучал несколько напряженно. Мы с Роуз сами перевели слова песни. Кроме того, Роуз купила ноты нескольких новых песен. Едва Ирина начала петь, мне стало понятно, что мы совершили ошибку. Английский — не тот язык, который давал ей возможность вести себя уверенно во время выступления. Я чувствовала, что у моей подруги сжимается горло, видела, как потускнел ее взгляд. Это была совсем не та Ирина, какой я уже видела ее на сцене. Бросив взгляд на зрителей, я заметила, что почти все они терпеливо слушали, но кое-кто начал хмуриться, Ирина даже пару раз запнулась на некоторых словах и покраснела. В дальнем конце зала перешептывалась какая-то пара. Через несколько минут они встали и направились к выходу. Понимая, что сейчас происходит в душе Ирины, я сама готова была провалиться сквозь землю.

У нее с плеча соскользнула шаль, и сочетание зеленого и красного цветов в ее наряде при сценическом освещении тоже показалось некрасивым. Ирина выглядела как абажур лампы. Мой взгляд снова скользнул по зрителям: платья на женщинах были сплошь белые, розовые или светло-голубые.

Ирина перешла к французской песне. Первые куплеты она спела на английском языке, последующие — на французском (это была моя идея, поскольку песня в этом случае сохраняла свой национальный колорит). С французским текстом Ирина справилась прекрасно, но вот на английском вновь споткнулась. В результате, вместо того чтобы прозвучать ярко и необычно, песня получилась странной и как бы распалась на части.

Достав из сумочки носовой платок, я вытерла вспотевшие ладони. Что я скажу полковнику? Я украдкой посмотрела на Дороти, но та сидела с непроницаемым лицом. Наверное, в душе она уже торжествовала. Я представила себе, как буду утешать Ирину после концерта. «Мы сделали все, что могли», — скажу я ей. Чтобы хоть как-то поднять ей настроение после происшествия с ожерельем, ушли недели. Что же будет после концерта?

Еще одна пара поднялась, чтобы уйти. Французская песня окончилась, и Наташа начала уже играть следующую композицию, но Ирина неожиданным взмахом руки прервала ее. Щеки у нее горели, и мне показалось, что сейчас у нее из глаз потекут слезы, но вместо этого она начала говорить.

— С английским языком у меня пока неважно, — произнесла она, тяжело дыша в микрофон. — Но музыка скажет больше, чем слова. Следующую песню я исполню на русском языке. Я посвящаю ее своей лучшей подруге Ане, которая научила меня любить вашу прекрасную страну. — Ирина кивнула Наташе.

Я узнала печальную мелодию.

Мне сказали, что ты не вернешься,

Но словам не поверила я.

За поездом поезд,

И все без тебя.

Но пока живет твой образ в сердце,

Ты со мною всегда.

Мы не включили эту песню в программу, потому что посчитали ее слишком грустной для подобного концерта. Я подняла голову и стала смотреть в потолок. Мне стало безразлично, что думают другие. Ирина была права насчет Австралии. Эта страна не для нее. Я приложу все силы, буду работать день и ночь, чтобы заработать нам на переезд в Нью-Йорк, где ее талант будет оценен. Возможно, если удастся накопить достаточно денег, мы сможем обойтись и без помощи Дэна. К тому же, если мы уедем из этой страны, австралийское правительство ничего не сможет сделать с нами. Разве что запретит возвращаться.

Я снова устремила взгляд на Ирину. Эта песня оживила ее. От Ирины буквально исходила энергия — через голос, через родной для сердца язык. Сидевшая рядом со мной женщина достала из сумочки платок. Я покосилась на зрителей в зале. В их настроении произошла явная перемена. Никто больше не ерзал и не вставал с мест, все притихли, вслушиваясь в слова и мелодию песни. У некоторых на глазах блестели слезы. Они были так же заворожены пением Ирины, как когда-то беженцы на острове Тубабао.

Ирина пела с закрытыми глазами, но как же мне захотелось, чтобы она увидела, что творилось в зале, что ее голос делал с людьми! Они, наверное, за всю свою жизнь не слышали ни единого слова по-русски, но, похоже, понимали, о чем была эта песни. Эти люди могли не знать, что такое революция, война, изгнание, ни наверняка на себе испытали, что такое печаль и тоска. Они не могли не знать, каково родить мертвого ребенка или не дождаться и сына. Мне опять вспомнилась палатка Наташи и Марии на Тубабао. Нет таких людей, которые бы ни разу в жизни не сталкивались с трудностями. Просто каждый ищет свое счастье и свою красоту.

Музыка затихла, и Ирина открыла глаза. На какую-то секунду в зале повисла тишина, но потом публика взорвалась овациями. Один мужчина встал с места и крикнул «Браво!». К нему присоединились и другие. Я повернулась к полковнику. У него было такое довольное лицо, как у мальчика, который собирается задуть свечи на именинном торте.