Сашка громко расхохотался, и лицо Скобцевой запылало самым настоящим маковым цветом. Что себе позволяет этот болван? Смеяться над ней, самой красивой девушкой в школе, в то время, когда любой другой на его месте…

– Чего ржешь?! – грубо спросила она.

– А тебе не кажется, дражайшая Люси, что Якушеву с некоторых пор нет до тебя никакого дела?

– Не кажется!! – упрямо выкрикнула она. – Подумаешь, целовался с Харей?! И что?! Это же Ха-а-а-аря!!! Да Кольку же все поднимут на смех!

– Пока что-то не поднимают.

– Так никому даже в голову не приходит, что между ним что-то серьезное! Все думают, что они просто разговаривают…

– Но мы-то с тобой все точно знаем! Впрочем… – Сашка отнял у Люси учебник, открыл нужную страницу и, прежде чем опять углубиться в примеры, лениво спросил: – Выкладывай, чего задумала-то.

Скобцева покусала губки, которые от этого стали густо-малиновыми, и сказала чистую правду:

– Честно говоря, Сашка, я хочу их разлучить…

Вербицкий неожиданно захлопнул только что открытый учебник и отозвался:

– Представь, я хочу того же самого!

– Как? – растерялась Люся. – Почему?

– А потому что мне нравится Галя…

– Харя? – на всякий случай решила уточнить Скобцева.

– Она самая. Но если ты еще раз назовешь ее Харей, то очень сильно об этом пожалеешь.

Бедная первая красавица школы № 1 не знала, что и думать, и тут уж взялся говорить Вербицкий:

– В общем, так: если ты придумаешь, каким образом можно оторвать Якушева от Гали, – я в этом деле твой первый помощник! А изображать с тобой любовь не собираюсь, так как пользы от этого не вижу никакой!

Некоторое время очередной раз ошеломленная Люся сидела, не в силах произнести ни одного слова, а потом, когда она уже и могла бы что-нибудь сказать, прозвенел звонок, и класс начал заполняться. Скобцева поднялась с Сашкиной парты и пошла на свое место, с которого хорошо просматривалась входная дверь. Мерзкая Харя, порозовевшая и даже несколько похорошевшая, зашла в класс чуть ли не самой последней. След в след за ней протиснулся Якушев и, прежде чем пойти к своему месту, успел Хариной что-то шепнуть, от чего она покраснела еще больше.

Люся проводила Харю глазами, пытаясь разобраться, что нашли в ней два первых парня их класса, и не находила ничего. Белокурая невыразительная косченка, тощенькие щечки и костлявое долгое тело в старенькой школьной форме со штопаными-перештопаными рукавами. Черный сатиновый передник со смятыми крыльями обтягивал почти плоскую грудь. На ноги в простых темно-коричневых чулках Харя надела смешные мальчиковые баретки. На ее длинные ступни нигде не нашлось приличных девичьих туфелек. Вот интересно, в чем она припрется на выпускной? У Люси к этому торжественному дню уже было готово платье из голубоватого капрона на шелковом белом чехле. Впрочем, сейчас надо думать о другом. Вчера в парке она хотела изничтожить Якушева с Вербицким, сегодня уже отчетливо понимала, что главное зло оказалось в смешной и ничтожной Харе! Нейтрализовать надо именно ее. Только вот как? Ну… для начала надо хотя бы поставить ее в смешное положение… Разве можно любить того, над кем все смеются?

Следующим за математикой уроком была физкультура. В Люсином напряженно работающем мозгу кое-что забрезжило…

Ввиду теплой погоды физкультура проходила на улице. Харя выбежала на школьный стадион в вылинявшей синей футболке. Такие же старые тренировочные штаны сзади были густо и отвратительно испачканы чем-то липко-коричневым. Люся Скобцева очень постаралась, чтобы Харина уселась шнуровать физкультурные тапки именно на скамейку, которую она измазала коричневым пластилином. Поскольку скамейка и без того была крашена коричневой краской, а лучи солнца падали из окна раздевалки прямиком на пластилин, он несколько подрастопился и практически слился с цветом скамейки.

Когда физрук недовольным голосом спросил: «Харина, чем вы испачкали форму?» – а бедная Харя схватилась рукой за липкую коричневую массу, 11-й «Б» грянул богатырским хохотом. Громче всех смеялась, разумеется, Люся Скобцева. Еще бы! Надо было видеть, как пятилась к раздевалке совершенно уничтоженная Харина, брезгливо оттопырив измазанную руку. Когда она скрылась за дверью, Люся нашла взглядом Якушева. Он тоже пытался улыбаться, но улыбка выходила кривая и вымученная. Скобцевой она все равно понравилась. Было бы хуже, если бы Якушев остался серьезен или бы вдруг сделался зол. Колька не смог противопоставить себя классу. Зато Вербицкий смог. Он смотрел на Люсю с выражением такой ярости на лице, что девушка даже немного испугалась, но тут же взяла себя в руки. Когда одноклассники скучковались возле песочной ямы, куда собирались прыгать в длину, Скобцева специально подошла почти вплотную к Вербицкому и сквозь зубы сказала:

– В нашем с тобой общем деле все средства хороши!

Сашка не отозвался, только смачно и далеко цыркнул слюной в песочную яму.


Галочка мучилась дома с физкультурными штанами. Сначала проклятый пластилин никак не хотел отдираться, а потом совершенно не желал отстирываться даже в горячей воде, которую она специально согрела в большой суповой кастрюле. В конце концов ветхая ткань стала разъезжаться прямо в руках, и она поняла, что до конца года больше не сможет ходить на физкультуру. Родители вряд ли раскошелятся на другие штаны, потому что этот самый кошель и без того тощ, а физкультуры до конца Галочкиной учебы в школе уже осталось уроков шесть, не больше. Для того чтобы получить хорошую отметку в аттестат, кроме зачета по прыжкам в длину, надо было еще сдать кросс на пятьсот метров. Придется договариваться с физруком, чтобы он разрешил ей как-нибудь сдать все отдельно от класса и… в платье…

Надо сказать, что даже физкультурная трагикомедия не смогла окончательно испортить хорошее Галочкино настроение, поскольку ее мысли от испорченных треников постоянно улетали в ту самую небесную высь, где ее вчера вдруг начал целовать Колька Якушев. Колька? Нет, конечно… Коленька… Ее, Галочкин, Коленька… Она сначала не хотела поддаваться, чтобы он не подумал, что она какая-нибудь… А потом поддалась. Во-первых, на верхотуре колеса обозрения ей было очень страшно, а во-вторых… Во-вторых, она давно мечтала оказаться в объятиях Якушева. И ведь оказалась! Как же тут было не поддаться? Якушев, кстати, мог отказаться целоваться с ней, когда они уже ступили на твердую землю, но ведь не отказался! Он целовал ее в тенистой аллее еще жарче и горячее, а в подъезде даже нечаянно… конечно же, нечаянно… дотронулся рукой до ее груди, когда пальто как-то само собой распахнулось.

Галочка вспомнила странное ощущение прилива жара к каждой клеточке тела, связанное с этим Колькиным прикосновением. Это, конечно, стыдно, но ей хотелось бы, чтобы он еще раз положил свою руку ей на грудь. Нечаянно, конечно, потому что – кто же делает эдакое специально!

Грудь у нее, конечно, не очень… Вот сегодня она специально смотрела на красавицу Скобцеву, когда та переодевалась на физкультуре. На Люсе был надет красивый атласный лифчик, внутри чашечек которого покоилась такая красивая и большая грудь… такая… что…

Галочка подскочила к зеркалу, скинула халатик, в котором стирала свои несчастные штаны, а потом и белую хлопчатобумажную маечку. Да, до Люськи ей, конечно, далеко, но нельзя сказать, что у нее вообще в этом месте ничего нет. Вот же она, грудь: маленькая, конечно, по сравнению со скобцевской, но неплохой формы, аккуратная. Галочка положила ладони на свою аккуратную грудь, и ее опять обдало жаром, будто от прикосновения Якушева. Девушка закусила губку и скинула беленькие трусики. Вот же она вся – Галочка. Все у нее на месте, как надо. Она даже немного похожа на Венеру… какого-то художника, которую как-то видела в одном художественном альбоме. Та Венера как бы выходит из раковины и вся такая же длинненькая и белокурая, как сама Галочка. Вот Люська Скобцева очень странно смотрелась бы в той раковине со своей огромной грудью, а она… А что, если бы Якушев увидел ее такой вот, как Венера… Галочка слегка склонила голову набок, легонько прикрыла грудь одной рукой, а низ живота – другой. Выходило очень похоже.

Именно в этот момент раздался звонок входной двери. Галочка вздрогнула и заметалась по комнате, пытаясь сообразить, что лучше всего накинуть на голое тело. Выходило, что лучше всего надеть все тот же халат, потому что ничего другого под руки все равно не попадалось. Маечку с трусиками она быстренько затолкала ногой под родительскую кровать с кружевным подзором.

К большому удивлению и смущению Галочки, на пороге входной двери стоял Якушев и улыбался тоже весьма смущенно.

– Ты вот ушла… – начал он. – Я подумал, что ты расстроилась…

При виде возлюбленного молодого человека девушка даже не могла уже вспомнить, отчего она должна была расстраиваться, когда в ее жизни все так замечательно. Коля сам к ней пришел, она его ничем не заманивала, значит, он… У Галочки даже сердце защемило оттого, что она подумала про Якушева. Неужели он тоже… Неужели и он…

– Войти-то можно? – спросил Колька, и девушка посторонилась, чтобы он вошел. Как же здорово, что дома никого нет, даже соседей. Все ушли на работу во вторую смену, а значит, никто им с Якушевым не помешает. Никто ничего не скажет и, главное, ничего плохого не подумает.

– Ну так… как ты? – опять спросил Якушев. – Ты, главное, забудь про эту «физру», потому что все уже забыли. Всегда кажется, что все только и делают, что о тебе думают, а на самом деле у всех своих забот хватает.

Галочка хотела спросить, какие же у него, Кольки, заботы, но он сам сказал:

– Я вот все думаю, куда лучше ехать поступать, в Москву или в Ленинград? Ты что на этот счет думаешь?

Галочка ничего не думала, потому что поступать в институт не собиралась. Не то чтобы не хотела, нет… Она намеревалась для начала годик поработать у отца в бригаде, чтобы заработать денег для семьи и отблагодарить таким образом родителей за то, что разрешили ей доучиться в школе до одиннадцатого класса. Соседской Любке, например, родители не разрешили, и она ушла на завод сразу после окончания семилетки.