Йохима посадили на почетное место между Алисой и Алексландрой Сергеевной и буквально засыпали благодарностями и комплиментами, так что он не успевал есть, краснея от смущения над полной тарелкой.

— Ладно, Ехи, привыкай. Ты еще никогда не был «королем бала»? А ведь приятно! И главное — по Сеньке шапка. Помнишь, что я там тебе рассказывал про лебедей, а? — довольно усмехался Дани.

— Нам, православным, в сущности, очень повезло. У нас празднуется Рождество две недели спустя. А я думаю — ведь не может же Господь рождаться два раза — один раз для католиков, другой — для православных? Поэтому праздную целых две недели и, надеюсь, что для такого события это не слишком много, — начала Рождественские поздравления Александра Сергеевна.

После того, как все обменялись добрыми пожеланиями — настало время подарков.

— Это, дорогой наш доктор, — Вам, памятный дар от старой России, России, которой уже не будет. Это маленькое издание Библии, которое путники берут с собой в дорогу и которое прихватила я, отправляясь в Париж погостить весной 1917. Я была в возрасте Алисы и ни в какие «революционные смены формаций» не верила, — Александра Сергеевна протянула Йохиму маленький увесистый томик в кожаном переплете, запирающемся серебрянной застежкой. — И уж точно не могла знать, что никогда не вернусь домой… Не важно, что она на русском языке — вы и так все знаете… Примите с моим благословением…

Было уже заполночь, когда все расположились у потрескивающего камина. Люстры погасли, зато елка и зеленые букеты со свечами мерцали крошечными, колеблющимися огоньками.

— В эту ночь, как утверждают газеты, случается много пожаров. Но не пугайтесь — только не у нас. Мы люди опытные, приняты все меры предосторожности. Так что можем спокойно рассказывать Рождественские сказки. Только непременно — каждый про себя! Если позволите, я предлагаю начать maman, — сказала Елизавета Григорьевна.

…Это абсолютно мистическая история, — Александра Сергеевна откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. — Помнишь, Лизанька, тот день, когда тебе исполнилось десять лет и в твою спальню притащили подарок большой дамский велосипед, а ты до утра держала его за руль? Так вот именно в этот день нашелся перстень, тот, что перешел ко мне по традиции за год до того от maman Григория, а потом загадочно исчез. Конечно же, обнаружив пропажу, мы обшарили весь дом и сад — перстень дорогой, старинный, но главное — семейный талисман! Пропал. И уж я смирилась с потерей, многое тогда пришлось потерять — Россию, друзей, да и Гриша, уехавший в Москву, уже несколько месяцев не подавал вестей… А утром, в день рождения Лизаньки перстень подобрала Веруся (царство ей Небесное!) на круглой клумбе у входа, когда собирала для комнат цветы. Как он там оказался и почему не попался на глаза раньше — совершенно не понятно. Но я смекнула — это знак. Да, да, знак! И надо ждать чего-то особого.

Праздник кончился, гости разъехались — а я все ждала, сидела в саду и глаз с калитки не спускала… Глупости, думаете? Ан нет! Скрипнула калитка-то — я же ее незапертой оставила. Смотрю — идет ко мне Шура Зуев мой брат московский. Весь согнулся, исхудал, потемнел, а шинель его гвардейская — обтрепанная, замызганная — чуть не по земле волочится. Я уж думала, что его в живых нет. Перекрестилась — нашелся! Именно в тот день нашелся. И рассказал, как Гришу убили. Стала я вдовой с того же дня…

— Грустная что-то у тебя сказка получилась, бабуля. А перстень-то вот! — Алиса подняла руку и на безымянном пальце полыхнул зеленым глазом большой прозрачный камень. — На тридцатилетие получила от мамы… И вскоре поехала в Италию… Даже в его заслугу счастье свое приписывала… Но вот ведь подвел…

— Не знаешь ты, внучка, что без него-то могло статься, — Александра Сергеевна бросила взгляд на Йохима. — Не замечаем мы, когда нас от беды прикрывают — а только шлепки да затрещины чувствуем… Перстень этот александритовый — изменчивого настроения. При солнышке он красный, будто кровью наливается, в сумерках — лиловый, а сейчас — словно изумруд. Так и наша жизнь — вроде одна, а все разная. Шура Зуев, эмигрант нищенствовавший, бездомный, вскоре после того герцогом стал! Вот уж это, действительно, рождественская сказка.

— А, кстати, Александра Сергеевна, ведь у Зуева был сын в России. Не слыхали о нем? — поинтересовался Остин. — Искала я его, искала. У всех приезжающих оттуда спрашивала. Ничего! Как в воду канул. Так ведь и известно о нем мало — только дата рождения и фамилия — заметная такая, памятная — Кутузов… Ваш брат тогда не успел свой брак оформить: революция, война…

— А теперь давайте послушаем что-нибудь повеселее. Почему молодежь наша молчит? Вот у Вас, Йохим, какая-то романтическая история вышла с этой алисиной фотографией? — обратила Елизавета Григорьевна внимание присутствующих к «почетному» гостю.

— К сожалению, тоже совсем не смешная и, даже, кажется, не веселая. Но романтическая — это уж точно… Рос я в небольшом австрийском городе. Домики в садах, река с ивами, церковь в центре, а вокруг — Альпы. Под окном — сирень, а за ней — соседская девочка, в которую я влюбился издали, Йохим исподлобья глянул на Дани — тот слегка поднял брови, отметив, что его «теория любви» другом принята. — Я даже не знал как ее зовут. Но запомнил ее в точности — и во сне и наяву мерещилась… А потом я увидел эту фотографию Алисы — знаете, не простое сходство — а полное совпадение! Такие лица, как понимаете, встречаются не часто… Правда, воображение у меня всегда было излишне бойким…

— Но ведь мы никогда не были в этом городе! Правда, Алиса? удивилась Елизавета Григорьевна.

— Да что ты, мама, когда эта загадочная девчушка мелькала в зарослях сирени, я уже… короче, мне было 20 лет! Ведь я старше ее на целое десятилетие! — Алиса вдруг запнулась и погрустнела.

Заметив это, Елизавета Григорьевна, поспешила сменить тему:

— А вы-то, Остин, человек вполне рациональный и трезвомыслящий. Неужели-таки ничего особенного, такого — слегка потустороннего, никогда не замечали? «Знаков», «голосов» не слышали? Совпадений роковых не обнаруживали?»

— Почему же, были совпадения. И знаете — тоже, как у Йохима — с девочкой… Когда-то в юности я был заядлым велогонщиком, призы брал, в клубе спортивном ходил в героях. И вот как-то, в весенний праздник, а было это в одном европейском городе, вручает нам клуб призы, а букеты цветов раздают девчушкам-гимназисткам, чтобы эти крохи нам, победителям, их прямо там на стадионе, вручили… Солнце сияет, музыка гремит, зрители трепещут… Девочки бегут через поле, а моя, самая маленькая, беленькая худышка, спотыкается и растягивается во весь рост! При всем честном народе! Колени в ссадинах, слезы по щекам размазаны, а цветы мне тянет — красные такие, лохматые. Я подхватил ее на руки, нос вытер и говорю: «- Не хнычь, пожружка, вырастешь — чемпионкой станешь!..» И что же вы думаете? — Остин сделал вопросительную паузу.

— Она победила по бегу на Олимпийских играх! — догадался Дани.

— Нет, не стала кроха спортсменкой. Но встретились-таки мы. Лет через двадцать… Приехал я в тот город уже важным гостем из другой страны. И знакомят меня тамошние чины с женщиной, которая, по их правилам гостеприимства должна опекать и сопровождать меня всюду. Ну, как бы — гид. Синий строгий костюм, волосы белесенькие в перманенте — помните, прическа такая была — «венчик мира» называлась? И губы бантиком подрисованы. Тянет мне она букет цветов этих самых лохматых в хрустящей бумажке, а глаза испуганные. Я так и ахнул про себя: «она» — думаю. Быстренько возраст прикинул — сходится. Но уж больно невероятно, не бывает так — мистика! А на следующий день мы с ней спортивный комплекс осматривали, которым тот город очень гордился. Она мне и говорит: «В этом спортивном обществе были воспитаны лучшие спортсмены нашего города. Один известный чемпион по велогонкам даже прочил мне большое будущее. Но я в спорт не пошла, занялась общественной работой, тем что более необходимо нашему обществу». И глаза опустила, а румянец — во всю щеку. Ее румянец — стыдливый… Хотя, возможно, все это я и придумал. От начала и до конца… — Браун с улыбкой посмотрел на Дани.

— Это уж точно, — подхватил тот. — Остину вообще свойственно нагнетать таинственность. В некотором царстве, в некотором государстве… Но лично я ему на сто процентов верю. История-то обыкновенная. Со мной такое почти каждый день происходит. Вот слушайте: Весна этого года. Йохим там в горах колдует над Алисой, Остин разбирается с Арабскими эмирами, а я снимаюсь у Жако. Пародирую Делона, дурю, падаю с вертолета, стреляю от бедра, похищаю агентшу китайской разведки и так далее. Ну вы видели. Черненький такой, весь в джинсе — Ален, да и только. Еду поздно ночью с загородных съемок. На шоссе из-за кустов выбегают трое — торможу. «Выходи!»- дулом в живот тычат. — «Руки», говорят, «за голову такой-разэтакий!» Делать нечего — вышел. И такая у нас массовка началась! После, когда я уже сонание терял, а они меня, лежачего, ногами колошматили, схватился за лицо, ну, думаю, кончена кинокарьера, теперь я пациент Динстлера! Мужички развернулись и к своей тачке. А один, самый Кинг-Конг, еще раз наподдал в ребро и шипит мне: «- В следующий раз, если хоть близко к Жаклин подойдешь — кастрирую, плейбой фигов!» Какая, думаю, Жаклин? Еле до машины дополз. В студии скандал — съемки думали отложить, а потом Жако пришла мысль снять тот эпизод в больнице, где я, отделанный мафией, весь в гипсах и ранах, к медсестре пристаю. Так это я без грима играл… Ну так вот — о девочках. Лежу я утром дома, вою — сигарету в зубы не втиснуть. Звонят: на пороге девчушка, прехорошенькая, улыбается. И представьте, тоже покраснела от смущения и тоже — с букетом! — «Жаклин» — говорит. «Простите, что так вышло, мой муж боксер вас с Аленом перепутал. Он у меня очень ревнивый. А здесь цветы и компенсация за ущерб в виде чека». — Так я дублером Делона поработал».