«Странные глаза, глубокие, почти голубые и будто лучатся. Неужели это эффект мелких морщинок, разбегающихся к вискам от насмешливого прищура? анализировала внешность итальянца Алиса-художница. — И запах фиалок. Похоже — их здесь у него целый склад. Славная профессия у крепкого парня «цаеточник»!

Взвизгнув шинами, автомобиль резко затормозил в какой-то узкой улочке.

— Я предлагаю маленькую экскурсию для французской гостьи, — Лукка помог Алисе выйти. — Вон там на площади шумит и плещется знаменитый Треви фонтан, в котором Феллини искупал сексбомбу Аниту Экберг, а многочисленные туристки бросают свои монетки в надежде сохранить вечную молодость. Это Вы, уважаемая мадмуазель, конечно знаете, а вот теперь взгляните левее на того каменного бородатого мужика, возвышающегося над самой сильной струей… Видите? А теперь — смотрите сюда… — Лукка повернулся в профиль, постучав пальцем по виску. — Сходство, по-моему, очевидно. Дело в том, что того матерого сатира лепили с моего деда и эскизный бюст до сих пор покоится в моем кабинете. Алиса не знала, смеяться ли ей над шуткой или ее спутник говорит всерьез. Но он уже, взяв ее за руку, потянул к самой воде.

— А теперь аттракцион, известный только мне. Становимся рядышком, спиной к воде. У вас есть монетка? Так. Я тоже достал. Теперь, по счету «раз!» — бросаем свои монетки через плечо крест-накрест. — Вы через мое, а я — через ваше. Ясно? Начали! Главное не засмеяться и сохранить равновесие. Туристы, толпящиеся у фонтана заинтересовались процедурой и кое-кто уже пытался скопировать мизансцену.

Они швырнули монетки, столкнувшись плечами, но Лукка сохранил полную серьезность. Он протянул ей руку и когда Алиса ответила на рукопожатие, сказал:

— Поздравляю, теперь по местному обычаю мы обязаны говорить друг другу «ты». И я заявляю тебе с полной ответственностью следующее: я увидел тебя еще утром в «Плазе» и очень огорчился — я увидел, наконец то, что никогда не смогу получить, хотя очень, очень хотел бы. Ты не просто красивая. Ты — искристая. Не знаю как это объяснить. У старых венецианских мастеров был особый секрет — их мадонны будто светились изнутри. Это, наверное, от того, что они писали радостно. И ты — радостная!

Через десять минут они были в отеле.

— Увидимся, — подмигнул на прощание смеющийся глаз Луки.

Принимая вечером ванну, Алиса позволила себе понежиться в нежной пене. Позади был трудный день, ноги, сбросившие высокие шпильки, просто гудели.

Шикарная туалетная комната, казалось, могла вместить маленький гарем: круглая ванна, рассчитанная по меньшей мере на четверых, пробулькивала сквозь толщу голубой воды воздушными пузырьками. Алиса слегка повернула вентиль и вода «закипела», приятно массируя тело. Она тихо засмеялась и вдруг вспомнила определение, данное ей «цветочником» — «искристая»! Это она-то!

Вытираясь перед зеркальной стеной мохнатым шоколадным полотенцем, Алиса откинула распущенные мокрые волосы и увидела свое раскрасневшееся лицо с виноватым взглядом нашалившего ребенка. «Ну позволь мне, обратилась она к своему отражению, — позволь хоть не на долго, хоть совсем капельку поверить в то, что этот чокнутый парень оказался прав».

А утром, выехавшая с группой гостей на парфюмерную фабрику «Чезарро», Алиса уже забыла о своей вчерашней просьбе. Поездка ее не очень радовала, как и перспектива вечернего фуршета. Мужское внимание и комплименты были для нее привычным эпизодом, стандартной деталью делового общения. Поначалу на нее обращали внимание очень многие представители сильного пола, среди которых были и весьма завидные кавалеры, но быстро остывали, разочарованные равнодушием «каменного ангела». Они легко сдавались, подхватывая деловой тон Алисы, подыгрывая ее отстраненной печали, а если и настаивали, то становились навязчивыми и вовсе невыносимыми. Таких Алиса сурово пресекала.

Вчера с этим болтливым «цветочником» она почувствовала себя другой, подыграв ему и изобразив тот тип женщины, который потряс обманувшееся воображение эмоционального итальянца. Теперь же, рассматривая из затемненного окна комфортабельного автобуса пригородный ландшафт, Алиса была сама собой — живущей без аппетита…

И вот нарядный банкетный зал, толпы оживленных людей, провокационная игольчатость шампанского и неожиданная жадность к еде, разваленной на столах в великолепных натюрмортах. Крошечные разнообразные тарталетки, вазочки с неведомой снедью под снежными шапками взбитых сливок, муссов, кремов, соусы и деликатесы, искусно убранные и декорированные, «плывущие» на высоких многоярусных блюдах как праздничные платформы бразильских карнавалов — все это Алиса будто увидела впервые. Ей надоело думать и анализировать свое поведение, ей просто нравилось, пробовать, окусывать, жевать, дегустируя лакомства и прихлебывая золотым прохладным вином.

На эстраде среди хризантем и фиалок появилась певица, осыпанная приветственным аплодисментами с ног, в золотых, немыслимо остроносых туфельках, до головы, увенчанной высоким нейлоновым шиньоном. Зазвучала музыка и пары потянулись в метель световых бликов, засыпавщую танцевальный круг. К Алисе подошел финансовый директор австрийской фирмы — партнера «Ланвен», уже два дня «обстрелилвающий» ее многозначительными взглядами и мелкими комплиментами, но она отказала, шутливо показав на вазочку с мороженным. Жерар увлек танцевать Анни и Алиса осталась одна.

«Падает снег — ты не прийдешь сегодня вечером… — запела певица уже знакомую алисе песню. — И теперь я слышу твой любимый голос и чувствую, что я умираю. Тебя нет здесь…»

И все пошло как по-писанному. Подстегиваемая душераздирающей печалью этих слов, еще утром казавшихся смешными, Алиса чуть не плакала, вспоминая Лукку, его фиалковый автомобиль, смеющиеся глаза и подвижные руки. Ей стало одиноко и грустно, как никогда не было еще в этой взрослой жизни. Она поняла, что весь вечер прятала и лелеяла втайне от себя глупую иллюзию. И когда одевала вечернее платье, длинное и облегающее, из плотного тяжелого крепа, когда открыла флакон своих любимых духов и чуть подвела тушью недоумевающие глаза. Она явно что-то ждала, спускаясь в этот зал и окидывая ищущим взглядом прибывающую публику. Алиса теперь знала, что дрожала не от холодного мороженого, а от песни, которую пели, конечно же, специально для нее и про нее…

У себя в номере, сбросив на пол платье — она никогда уже не сможет его надеть, — Алиса, растерянная и обескураженная, никак не могла уснуть, дразня и бичуя свою гордость насмешками. «Что, старости испугалась, бедняга, спешишь ухватить что-нибудь с этого пиршественного стола? А вот и не досалось ничего! Другие расхватали», — подначивала себя Алиса, замечая, как по мере приближения утра, вместе с хмурым, дождливым рассветом, растет и ее злость.

…А в девять часов утра, поблекшая и хмурая, в наглухо застегнутом темно-сером жакете, она вышла из лифта, чтобы отправиться в выставочный центр. Похоже, что отель, утомленный ночной светской жизнью, еще спал. В холле было безлюдно. Свежеумытый дежурный в малиновой ливрее с удивлением пожелал ей доброго утра. Алиса не нашла в себе сил на ответный кивок и мрачно, зажав под мышкой сумку направилась к выходу.

— Привет! Ух, как хотелось тебя увидеть. Я на колесах почти сутки, объехал всю Ломбардию, лично доставил нашей уважаемой ветеранше Коко Шанель корзину фиалок в номер… Пропустил прием. Не мог заснуть! Все думал, что тебя увел прямо из-под моего носа какой-нибудь пижон. Ну, теперь, держись! — Лукка крепко сжал алисино запястье, вопросительно заглядывая в глаза. — Не упущу. Пора пообедать еще «за вчера». Я, кажется, похудел от волнения, чуть брюки не сваливаются. Ты как?

— Я ужасно проголодалась. По-моему, я не ела всю жизнь, — засмеялась Алиса, припомнив свое невероятное обжорство на банкете.

3

…И началась, закрутилась эта история. «Обедали» в десять утра в маленьком приморском ресторанчике в местечке Фреджене, где Луку хорошо знали, а потому предоставили отдельную веранду и накрыли стол рыбными деликатесами подлинной свежести. С моря, казавшимся непривычно сумрачным, дул сырой, холодной ветер. На ветках апельсиновых деревьев покачивались необычайно яркие в это серое утро, крупные плоды.

— Ну хватит с нас морской романтики, — Лукка захлопнул створки стеклянной стены. — Сквозит жутко. Да и апельсины, конечно, фальшивые. Я вовсе не хочу сегодня вечером заниматься градусниками и компрессами. Я хочу, чтобы ты была со мной веселой, здоровой и счастливой, — добавил он раздельно и внятно, подчеркивая каждый слог. — И поэтому слушать не хочу ни о какой диете. Это все, — Лукка показал на покрытый явствами стол, — ты должна съесть немедленно.

— Да уж знаю, что итальянцы любят полновесную «натуру». Достаточно посмотреть на тициановских красавиц. В наше время им пришлось бы лечиться у диетолога и сбросить по меньшей мере килограмм двадцать. Боюсь, что мне предстоит непереставая жевать месяца три, чтобы приблизиться к итальянскому идеалу женственности, — Алиса взяла у Лукки наполненную для нее тарелку. Ну что же — попробую!

Рядом с этим малознакомым ей человеком Алиса почему-то чувствовала себя как за каменной стеной. Несмотря на дурашливую веселость школьника, в нем была основательность и надежность отца семейства, заботящегося о своем чаде. Укрытая его пиджаком, с толстым бутербродом, намазанным для нее Лукой двухэтажным слоем осетровой икры, под внимательным взглядом лучистых глаз, ловящим каждое ее желание, Алиса стала маленькой капризной девочкой, изводящей обожающего ее папа бесконечными капризами. Роли распределились сразу и оба исполнителя ими явно увлеклись.

— Интересно, как такой урод может двигаться в воде? — спросила Алиса, указывая на лиловое чудище со щупальцами, распластавшееся в свежих листьях салата. Лукка на секунду удалился, а через несколько минут официанты внесли круглый аквариум, в котором, упруго отталкиваясь щупальцами и тараща через стекло бусины молящих о пощаде глаз, метался испуганный осьминог.