Ирина слушала все эти бабьи разговоры и сплетни, но сама не высказывалась. Зачем? Если говорить искренне, как думаешь, то можно обидеть или напороться на грубость и насмешки. Люди не любят, когда их осуждают. Да и слыть «белой вороной» тоже не лучший вариант. Так и помалкивала, но в душе считала все эти адюльтеры грязью, оскорбительной для замужней женщины. К тому же на свою судьбу она не жаловалась. Ведь у нее все прекрасно. Муж хороший семьянин, не пьет, разве что пиво, но это пустяк, на который не стоит обращать внимания. У них подрастает красавица дочь. Правда, в последнее время участились конфликты, но это издержки переходного возраста, это пройдет, не они первые. На работе ее ценят, каждый год надбавка к окладу, премии. Были, конечно, небольшие трения с директором, но и то не служебного, а личного характера. Три года назад на одной из корпоративных вечеринок он вдруг приударил за ней. С ума сойти! На глазах всего коллектива директор, прижимая Ирину под музыку танго, начал целовать ей руки и шептать всякие скабрезности. Она покраснела до свекольного цвета, но вырваться из его объятий не могла. Так и промаялась весь танец. А потом выслушала от Анатолия такое… Он тоже хорош! Весь вечер протанцевал с Розой Платоновной, а когда заметил, что жену сейчас уведут прямо на глазах, побежал на разборки. Но, слава богу, все утряслось. А директор на следующий день вызвал к себе, извинился и даже предложил рюмку коньяку, чтобы устаканить дружеские отношения:

«Извините, Ирина Дмитриевна, не понял, кто передо мной. Думал, что просто симпатичная дурочка, простите за откровенность, а оказалось — пушкинская Татьяна. Это я о вашем внутреннем содержании». Нельзя сказать, что директор был единственным мужчиной, кто заметил ее красоту и высказался по этому поводу. Несколько раз ей приходилось выслушивать комплименты во время домашних вечеринок, когда муж приглашал своих сотрудников на дни рождения или Новый год. Особенно надоедал своими ухаживаниями прораб Митрофанов. Этот обожженный всеми ветрами и служебными бурями сухощавый мужчина, с седыми волосами «ежиком» и плутоватыми серыми глазками, придерживая ногой кухонную дверь, подолгу рассуждал о своем житье-бытье, «унылом и беспросветном», так как не встретилась ему на пути такая вот Иринушка. «Полстраны объездил со стройки на стройку, с сотнями людей знаком, а вот такой, как вы, не видал ни разу», — в который раз вздыхал Митрофанов. А Ирина мыла посуду и вежливо улыбалась. Ей не хотелось причинять боль и без того обиженному судьбой человеку.

А ведь директор попал прямо в точку, сравнив ее с Татьяной. Много общего у Ирины с любимицей русского гения. Даже отчество совпадает. Или, например, страсть к чтению. Чтение книг для Ирины было не просто страстью, а ежедневной естественной потребностью. Без книжки она не ложилась в постель. Так порой и засыпала с книгой в руке. Правда, Анатолий в последнее время не позволял долго читать. Выпив за ужином бутылку пива, с кряхтением плюхался в кровать и сразу выключал свет: «Спи! Завтра рано вставать. Мне с утра надо Шестакова поймать, а то свалит, мать его, куда-нибудь, потом ищи ветра в поле». Это происходило именно в тот момент, когда она была на самом интересном месте. Со вздохом она клала книгу на тумбочку и пыталась уснуть. Воображение рисовало литературных героев, с которыми поневоле пришлось расстаться, и даже мужнин храп не выводил из себя, не мешал домысливать, предугадывать дальнейшие события в книге.

Свой возраст она не ощущала. Да и какой это возраст — тридцать четыре года? Но тем не менее девчоночьих поступков себе не позволяла. Она всегда помнила о своем статусе жены и матери, не дающем ей права на всякие вольности и глупости.

— Ирка, ты мне Катерину из «Грозы» напоминаешь, честное слово! — смеялась Эльвира. — Рано или поздно ты очнешься от своего патриархального сна и вспомнишь, что ты живая и красивая женщина.

— Не вижу ничего общего, — скептически пожимала плечами «подкованная» в литературе Ирина. — Катерина страдала от домостроя. А ее связь с Борисом — это вызов окружающим.

— А я думаю, что это никакой не вызов, а настоящая, первая ее любовь к мужчине. Мужа-то она не любила, а жалела. Вот и ты будто во сне живешь. Нет в тебе настоящей жизни, одна книжная. Я же помню тебя восемнадцатилетней. Как весело мы жили, мечтали, строили грандиозные планы, говорили о будущей любви. А потом нате вам! Появился на горизонте твой Шамарин и опутал тебя паутиной.

— Элька! Ты выбирай выражения. Я, значит, муха, а мой муж паук. Так, по-твоему?

— Ну, прости. Это случайно вырвалось. Ты придираешься к словам, а сути никак не уловишь. Или хитришь, делая вид, что не понимаешь.

— Ты меня в чем-то хочешь обвинить?

— Да нет. Просто мне тебя жалко. Ты достойна большего, чем этот твой мирок, дальше которого ты носа не кажешь.

— А ты, выходит, живешь достойно. У тебя огромный мир, галактика, космос, а у меня мирок мещанский.

— Ну почему ты так прямолинейна? Зачем привязывать свою жизнь к моей? Ведь я тебя выделяю среди прочих как личность яркую, редкую. Куда мне до тебя? Вот ты обижаешься на мои слова, считая их незаслуженными, но придет день, когда с твоих фиалковых глаз — черт бы их побрал! — спадет завеса, и ты увидишь небо в алмазах.

— Небо в алмазах? Господи, Элька, а я не знала, что ты в душе поэт.

— Тебе еще многое неведомо, — загадочно улыбнулась Эльвира.


Родители встретили их со сдержанной радостью. Эта фамильная черта — слегка приглушать эмоции — частенько выводила из себя импульсивного Анатолия. «В нашем роду не принято коней придерживать. Уж коли веселье, так через край, с шутками, смехом, застольем. Горе тоже встречают, как принято у людей, со слезами и причитаниями. А у твоих — ни два ни полтора. Не поймешь — рады нашему приезду или лучше нам было дома остаться», — выговаривал он Ирине в первые их приезды в Порошино. Потом привык и к тихому голосу тещи, и к молчаливому, добродушному нраву тестя, и к их размеренному, неспешному ритму жизни. До этого равнодушный к рыбалке, Анатолий постепенно приобрел вкус к долгому сидению с удочкой на берегу или в лодке тестя в ожидании клева. Он даже сменил дорогой немецкий спиннинг, купленный случайно и необдуманно, на дешевую, но более практичную удочку из числа тех, что лежали в сарае Дмитрия Ильича на специальных перекладинах. Тесть немногословно, без назиданий объяснял зятю все тонкости ловли на различные крючки и приманки. Ирина в душе радовалась, замечая, как увлекся муж этим на первый взгляд нехитрым занятием, но на деле имеющим большое значение для душевного комфорта. Анатолий уже и не вспоминал свою родню с их шумными застольями как образец «настоящего отдыха». Вдоволь накричавшись на работе, он с удовольствием бежал от городского шума в спокойную тишину сельских просторов, чтобы встретить утреннюю зорьку на заросшем камышами берегу, под неумолкающее теньканье ранней птахи.

— Бабуль! Смотри, что мы тебе привезли! — предвкушая радостное удивление Полины Юрьевны, крикнула Алена, вынимая из сумки полиэтиленовый пакет.

— Ой, опять вы с подарками! И зачем на нас деньги-то расходовать? Лучше бы с собой за границу взяли. Там они нужнее.

— Ну, мама! Тебе внучка сама выбирала подарок, волновалась, понравится ли, а ты… — упрекнула Ирина мать.

— Ладно, ладно. Спасибо, родная. Это я так, не подумав, ляпнула.

Полина Юрьевна взяла пакет, поцеловала внучку и попыталась непослушными от тяжелой работы пальцами распечатать пакет.

— Дай, я сама! — выхватила Алена из ее рук пакет. — Вот, смотри, какой клевый!

Полина Юрьевна всплеснула руками и покачала головой при виде ярко-синего халата в белых и розовых цветах.

— А теперь деду покажи, что мы ему купили, — подсказал довольный произведенным эффектом Анатолий.

— Неужто и мне перепадет какой-нибудь гостинец? Вот уж не ожидал! — усмехнулся Дмитрий Ильич, с любовью глядя на подросшую за год внучку.

— А ты как думал? Что мы про тебя забудем? — с детской бесшабашностью спросила Алена и вытащила из сумки пластмассовую коробку с бумажной наклейкой «Рыболовные снасти». — Вот! Получай!

— О-о! Да тут полное снаряжение! — воскликнул Дмитрий Ильич, раскрыв коробку. — И крючки, и леса, и поплавки… Ну, спасибо. В самый раз гостинец. У нас тут таких крючков не продают. Надо же. И блесны разные. Я, правда, не пользуюсь блесной…

— Так попробуй, может, понравится, — улыбался Анатолий, который был с тестем на «ты» и даже называл его «батей».

Пока мужчины возились на крыльце, разбирая рыболовную оснастку и обсуждая каждую штуковину, женщины накрывали стол прямо во дворе. День был в самом разгаре, жаркий, безветренный, а потому окрошка на домашнем холодном квасе была как нельзя кстати. Ирина разливала по тарелкам окрошку, а Алена добавляла в каждую тарелку по ложке сметаны.

— Бабуля, а Настя никуда не уехала? — спросила Алена о своей деревенской подружке, с которой была знакома с пятилетнего возраста.

— Нет вроде. Недавно ее с матерью видела. Из магазина шли. А ты проведай ее. Сейчас пообедаем и сходишь.

— Аленушка, — мягко сказала Ирина, — ты уж пока с нами побудь, ладно? Мы ведь скоро обратно поедем.

— Вот те раз! — всплеснула руками Полина Юрьевна. — Не успели приехать, и сразу обратно! Да как же так, Ира? Я не нагляделась на тебя, не поговорила. Мне посоветоваться надо с тобой…

— Ну, мам! Мы еще толком не собрались. Толины брюки из химчистки надо забрать и вообще…

— У нас горящие путевки, Полина Юрьевна! — встрял в их разговор Анатолий. — А это значит, что времени на сборы почти нет. Потом, перед самолетом, окажется, что забыли самое необходимое. Нет уж! Я не люблю впопыхах собираться. Так что через два часа отчалим.

— Ох, дети, дети! — вздохнула Полина Юрьевна и, поджав губы, пошла в дом.

— Так вы же говорили, что послезавтра улетаете, зачем же сегодня-то спешить? — спросил Дмитрий Ильич, тоже расстроенный неожиданным решением зятя с дочкой.