– Вот балда! – выругал он себя и подмигнул Майклу. – Забыл чертежную бумагу. Вы не могли бы купить ему бумаги, Сара?

– Да, разумеется. Завтра же.

Алекс опять присел на корточки рядом с Майклом.

– Не знаю точно, когда мы снова увидимся, приятель, – небрежно заметил он.

– А куда вы уезжаете?

– Далеко. В Калифорнию.

Майкл не поднял головы, и голос его тоже прозвучал ровно:

– А вы вернетесь?

Алекс не мог заставить себя сказать «нет». Но и солгать, сказав «да», он тоже не мог.

– Я точно не знаю, – ответил Алекс. – Может быть.

– А можно мне приехать к вам в гости?

Алекс невольно вскинул взгляд на Сару, и Майкл тоже обернулся.

Глаза Сары блестели слишком ярко, щеки у нее опять пылали. Майкл быстро отвернулся, но она материнским сердцем почувствовала, что он слишком о многом догадывается. Хорошее воспитание и врожденная деликатность удержали его от дальнейших разговоров о поездке в гости к Алексу: Майкл скорее умер бы сам, но не поставил бы другого человека в неловкое положение. Стараясь говорить как ни в чем не бывало, Сара заметила:

– Калифорния очень далеко отсюда, Майкл. Возможно, мистер Макуэйд не станет возражать, если ты ему напишешь.

Теперь уже голос Майкла стал жалобным:

– Можно, Алекс?

– Я очень надеюсь, что ты мне напишешь. Я обязательно отвечу. Мы сможем посылать друг другу не только письма, но и рисунки.

– Да. И я теперь смогу построить для вас ваш дом. Ну то есть модель.

– Это было бы здорово.

Алекс протянул руку и погладил светлые волосы Майкла, потом обхватил ладонью тонкую, как стебелек, детскую шейку.

– Позаботься о своей мамочке, – тихо попросил он. – Береги ее.

Майкл воспринял просьбу с той же серьезностью, с какой она была произнесена.

– Я буду ее беречь.

Вдруг он бросился на шею Алексу и крепко обнял его. Сара увидела, как из-под его крепко зажмуренных век просачиваются слезинки, и ей пришлось отвернуться. Секунду спустя она вышла из комнаты.

Алекс отыскал ее в холле через несколько минут – она ждала его у дверей. Никто из них не сказал ни слова. Да и что было говорить? Только одно. Да и то шепотом.

– Я люблю тебя.

– Я люблю тебя, Алекс.

– Береги себя.

– Постараюсь. Я надеюсь…

Ее голос прервался. Алекс положил ладонь на ручку двери. Господи, и зачем они друг друга мучают, зачем начинают все сначала? И все же он медлил, и она была этому рада.

– Я пришлю тебе свой адрес, как только устроюсь на новом месте.

– Пришли его Майклу.

Они обменялись мимолетными улыбками и отвернулись друг от друга.

– Если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, Сара…

– Я знаю. И ты тоже можешь на меня рассчитывать.

Алекс кивнул.

Она положила руку поверх его руки на одну секунду, прошептала «Прощай» и отступила назад.

– Прощай, Сара.

Он открыл дверь и вышел за порог.

Сара не стала провожать его взглядом и тотчас же захлопнула дверь. Она немного постояла в холле, потом пошла отыскивать Майкла.

19

Сара проснулась в растерянности, не зная, где находится. Ей было холодно, все тело ныло, шея затекла и отказывалась поворачиваться. Было уже утро, но свет все еще горел – ночник в комнате Майкла. И тут она вспомнила.

Много часов назад она заснула в его кровати. Ему опять приснился очередной кошмар, он разрыдался, и ей пришлось его успокаивать.

– Не уходи, пока я не засну, ладно, мамочка? – умолял Майкл.

Вот так и получилось, что они заснули вместе, посреди прерываемой зевками на каждом слове истории о Гаммельнском Крысолове [29]. Ее последнее воспоминание было о том, как Майкл вслед за ней шепотом повторяет: «Крысы большие и крысы маленькие, крысы тощие и крысы жирные…»

Она осторожно села, стараясь не разбудить сына, и поплотнее завернулась в халат. Ее слегка знобило. Как всегда, над покрывалами виднелось одно только его милое личико – вечно серьезное, как будто даже во сне ему приходилось решать сложные философские проблемы. Сара легонько провела пальцем по атласной кайме одеяла у него под подбородком, вспоминая, как он с рыданиями рассказывал ей прошлой ночью подробности своего страшного сна.

Все они – он, она и Бен – находились в саду в «Эдеме». Сара и Майкл собирали цветы, а Бен сидел за своим письменным столом и разговаривал по телефону. Новый лабиринт был готов; Майклу до смерти хотелось его испытать. «Ну давай входи», – сказал ему Бен из-за стола. Взволнованный Майкл побежал к лабиринту, но вдруг остановился.

– Я хотел войти, но мне стало страшно. Папа все повторял: «Ну иди же, иди», но я боялся входить, а он страшно рассердился и начал кричать на меня. Тогда я вошел. Я попал в лабиринт, но там было полно чудовищ, они поджидали меня за каждым поворотом. Я побежал назад, хотел выбраться оттуда, но папа меня не пускал. И мне пришлось идти вперед, потому что в конце лабиринта была прекрасная дама, она должна была найти меня и спасти.

Его заплаканные глаза расширились от удивления.

– Ой, мамочка, это же была ты! – воскликнул Майкл, вдруг догадавшись, что означал его сон. – Но я так и не дошел до конца, я тебя так и не увидел. Я только все убегал и убегал от чудовищ, а папа кричал на меня.

– Это был всего лишь сон, – решительно объяснила ему Сара, – просто страшный сон и больше ничего. А теперь он кончился.

У нее не нашлось других слов, чтобы его утешить. И тогда, ночью, и сейчас, когда она обо всем вспомнила, ее терзала одна и та же мысль: ей не суждено узнать, помогла она Майклу или, наоборот, навредила, жертвуя собой и разыгрывая ради него бесконечную и жалкую комедию своего брака. Но в одном Сара была твердо уверена: до тех пор, пока она сможет оставаться для Майкла прекрасной дамой из сна, от которой он ждет спасения, она ни за что не отдаст его Бену, и в конечном счете не имеет значения, сколько при этом потеряет она сама.

Однако еще больше ее мучило то, чего она не в силах была изменить: то, что происходило с Майклом. Другой ребенок на его месте, наверное, стал бы озлобленным и непослушным, перешел бы в нападение, как-то выразил бы свой протест, а вот Майкл только худел и бледнел, становился все более незаметным, старался быть тише воды ниже травы. Он таял на глазах, словно призрак. Сара знала, что это его способ выживания – сделаться невидимым. О, как бы ей хотелось, чтобы ее сын хоть раз в жизни закатил настоящую истерику или начал выкрикивать подхваченные у отца грубые ругательства!

Она встала с кровати и потянулась, разминая затекшие руки и ноги.

– Мамочка?

– Поспи еще немного. Сегодня суббота, можешь полежать в постели подольше, если хочешь.

Сара нежно поцеловала его глаза, чтобы они закрылись, выпрямилась и на цыпочках вышла из комнаты.

Бесшумно проходя мимо двери, ведущей в спальню Бена, она замедлила шаг и в конце концов остановилась, услыхав какой-то звук. Голос. И этот голос принадлежал не Бену. Что-то щелкнуло у нее в мозгу. Предчувствие? Нет, уверенность, ощущение роковой неизбежности. Сара слышала, как кровь стучит у нее в висках тяжкими и редкими ударами, словно кто-то ломал тараном крепостные ворота. Она подошла ближе и прислонилась лбом к дверной панели, глядя на свои босые ноги.

Вот послышался женский стон – низкий, но поднимающийся все выше и выше, а потом грубый голос Бена. Сара словно со стороны увидела свою руку, протянутую к ручке двери. Вот ручка поворачивается…

«Неужели? – спросил чей-то неестественно спокойный голос у нее внутри. – Неужели ты это сделаешь?»

Вращающаяся ручка повернулась до отказа и замерла. Теперь она могла либо столь же бесшумно повернуть ее назад и крадучись удалиться, либо нажать на ручку и открыть дверь. Сара прекрасно понимала, что вся ее жизнь зависит от того, как она сейчас поступит.

Голоса за дверью чередовались – мужской и женский. Разговор становился все более оживленным, а паузы делались все короче. Если бы не ночь, проведенная с Алексом, она бы, наверное, не узнала и не поняла, что означают слаженные напевные придыхания этого разговора. Ее ладонь, сжимавшая дверную ручку, начала дрожать. Усилием воли Сара выпрямила руку и беззвучно толкнула дверь. Приоткрыла ее на дюйм, на два дюйма, на три.

Этого хватило, чтобы увидеть любовников, распростертых на постели Бена вполоборота к ней, не замечавших отворяющейся двери, не замечавших никого и ничего кругом, поглощенных только друг другом. Черные лоснящиеся волосы Наташи рассыпались по плечам и свесились вперед, почти скрывая лицо. Ее взгляд был устремлен вниз, на Бена. Упираясь руками в матрац по обе стороны от подушки, она призывала его, уговаривала, подбадривала гортанным полушепотом. Он до боли стискивал ее груди.

– Нравится тебе, потаскушка? Хочешь еще, да? – хрипел он, вскидываясь внутри ее и сжимая ее своими мощными бедрами.

– Да, еще, еще! – шипела Наташа, вжимаясь в него и ерзая всем телом, чтобы ускорить движение.

Она в упоении запрокинула голову к потолку, гримасничая и скаля зубы. Его руки ухватили ее за бедра и стиснули их так, что побелели костяшки пальцев.

Сара смотрела на них в каком-то странном оцепенении. Самым сильным ее ощущением было не расстройство и не возмущение, а брезгливость. Скоро должен был нахлынуть гнев, но пока эта подлая измена еще не затронула сердцевины ее существа. Ей самой казалось, что она смотрит на акробатические упражнения каких-то незнакомцев. Все эти кувырканья были бесконечно далеки от нее и не могли ее ранить.

Наташа просунула руки под ягодицы Бена, яростно подстегивая своего скакуна, с откровенным бесстыдством выкрикивая свои требования. Но ее жеребец вдруг лишился сил, замер в неподвижности, челюсть у него отвисла. Только это заставило Тащу наконец обернуться через плечо, следуя за его взглядом. Она ахнула, но уже через мгновение растерянность у нее на лице сменилась выражением лукавого и мстительного торжества. Как ни странно, Сара этому почти не удивилась.