– Кать, по-твоему, было бы лучше, если бы мы обе на том матрасе оказались? – спокойно спросила Аглая.

– По-моему, было бы лучше, если бы ты меня не бросала! – агрессивно заявила Катька.

– И как я должна была поступить? Вынести тебя на руках? – уточнила Аглая.

– Ты мне тут праведницу не изображай! – взорвалась Куницына. – Ты знала, что со мной будет и куда я попаду, сама-то преспокойненько уехала! Ты обязана была меня взять с собой! Ты, сука расчетливая! Хочешь, я расскажу тебе подробно, что со мной делали и как?! И все из-за тебя!

– Вот что, Кать, – ответила Аглая, – я бесконечно сочувствую тебе из-за того, через что пришлось тебе пройти, это даже представить страшно, не то что пережить. Но все, что могла, я сделала, чтобы помочь тебе.

– Мне не нужно твое сочувствие, – на удивление спокойно заявила Куницына, – можешь засунуть его себе в зад! Ты мне должна! Ты бросила меня там, и это из-за тебя я попала в ад к этим вонючим арабам! Так что придется тебе платить, дорогая!

Глашка претензию материальную проигнорировала.

– А как тебе удалось выбраться оттуда? – ровненько спросила она.

Вместе с Катькой в том жутком борделе держали еще десять девушек, по крайней мере их содержали вместе, были там и другие, но Катя их не видела. Одна из десяти соседок была полька. Операцию по ее освобождению проводили польская и местная полиции при кураторстве Интерпола. Ну а девчонок спасли заодно.

– Повезло, – усмехнулась Катька и вернулась к главной теме. – Я знаешь, почему там не сдохла и выжила? Я каждое утро говорила себе, что не подохну, не сдамся и доживу до того дня, когда ты заплатишь за то, что кинула меня, за каждый день ужаса, в котором я жила! И ты заплатишь! Я посчитала, сколько ты мне задолжала за моральный ущерб. Каждый день считала и прибавляла! Хорошая вышла сумма, мне начать новую жизнь хватит.

– Наверняка, – кивнула Аглая, отыскала взглядом официантку и жестом попросила их рассчитать. – Только я тебе ничего не заплачу, Кать.

– Заплатишь! – усмехнулась Куницына. – У меня хорошие знакомые есть, друзья, можно сказать, которые долги выбивают, хобби у них такое. И к тому же ты вряд ли захочешь, чтобы я в милиции рассказала о твоем участии в моем египетском вояже. И о том, что ты сбежала и никому ничего не рассказала!

– Я рассказала, Кать, и именно тем, кто занимается подобными делами. Пугать меня обращением в милицию не надо и увлеченными друзьями тоже, поверь, хуже будет только для них.

Подошла официантка, Аглая расплатилась по счету и начала подниматься со стула.

– Стрельникова, – ухватила ее за руку Катя, – ты заплатишь мне до копейки, иначе это плохо для тебя закончится! У меня есть большое желание отправить тебя в такой же бордель! И я знаю, как это сделать!

– Кать, – сняв ее ладонь со своего запястья, хладнокровно ответила Аглая, – не надо мне угрожать, честное слово. Ничего хорошего ни для тебя, ни для твоих знакомых из этого не выйдет. Не повторяй своих ошибок и, прежде чем угрожать кому-то, для начала выясни, что это за человек и какие у него связи. Удачи тебе.

Про связи и все прочее это Глашка со значительным видом специально наговорила – какие там знакомые и связи! – но уж больно не хотелось разбираться с необдуманными поступками Кати Куницыной и ее горячей жаждой мести. Вполне понятной жаждой мести, только адресованной почему-то Аглае.

Глаша возвращалась домой под сильным впечатлением от этой встречи.

Она давно научилась не удивляться выкрутасам человеческой психики, некоей вывернутости наоборот, еще в интернате заметив странную способность некоторых людей находить виноватых там, где он сам наворотил черт знает что.

Была у них такая девочка – Ира Левыкина, первая и самая ярая припевала Марины Бойкиной. Вот эта Ира каждый раз, когда проваливалась их очередная каверза, подстроенная Аглае, и им доставалось от преподавателей и тренеров, так яростно, от всей глубины души обвиняла Глашу:

– Это ты виновата! Это все из-за тебя!

– Но не я же прибила свои шиповки гвоздями, – резонно замечала Аглая. – И не делала что-то иное: не подпиливала ножки стула, не засовывала себе в постель ужа, не собирала вшей у бомжей и так далее.

– Это ты должна была… – далее по списку: сесть на этот стул, обуть эти шиповки… – Это тебе должно было быть плохо, а не нам! Это ты виновата, что нас застукали!

– А вы не пробовали не делать гадости, может, тогда никто бы вас не застукивал? – предлагала, как вариант, Аглая.

Диалог с Ирой изначально был бесполезен по причине ее глубокой убежденности, что во всех ее неприятностях виновата Аглая или кто-то еще.

Глашка не обижалась, а вскоре и удивляться перестала, жалела про себя эту Иру, подозревая, что та немного туповата и как-то не в себе. А по мере своего взросления обнаружила, что людей, мыслящих так же, как Левыкина, много. Очень много.

И что, на всех обижаться? Да запаришься! Тем более что именно эти люди, видящие вокруг только виноватых в своих неудачах и последствиях их же собственных проступков, и получают в конечном итоге трындюлей от жизни.

А вот сейчас Глаша почему-то расстроилась, и Катьку эту жалко было…

В таком вот подавленном настроении она вернулась домой и рассказала об этой встрече Григорию Павловичу. Дед выслушал внимательно и поделился своими размышлениями, очень созвучными ее собственным выводам:

– Знаешь, то, что она все время своего заточения жила надеждой отомстить, – это хорошо. У нее была сильная мотивация не сдаться и выжить. А вот то, что эта мстительность направлена на тебя, – это от скудоумия. Но, увы, даже неглупые люди упорно не желают нести ответственность за свою жизнь. За свои поступки, слова, действия! Всегда находятся некие непреодолимые препятствия, мешающие сделать что-то стоящее в жизни, а мог бы и это, и это, и вот чего достичь – я ж вон какой умный молодец, – но обстоятельства! И обязательно найдутся виноватые во всех житейских неудачах! Вот, казалось бы, эта Катя, уж страшнее урока, чем ей преподнесла жизнь, и не придумаешь, и что? А ничего не изменилось! Она даже не понимает, что сама, своими действиями и словами притянула себе этот ужас и расплачивалась за глупость! Людям свойственно обвинять в своих неудачах других. Кого угодно, но только не себя! И такого инфантилизма с каждым годом в нашей стране становится все больше и больше! И что меня особо настораживает и пугает, это то, что у молодого поколения невероятно сильно развит этот потребительский инфантилизм: «Сделайте что-то со мной и за меня!» Не сделаете, значит, вы и виноваты! Поэтому я такой неудавшийся, это же вы за меня ничего не сделали! И это очень агрессивная позиция, они не плачут, они обвиняют! Катю твою бесконечно жалко, но думаю, на этом ее жизненные неприятности не закончатся. Если ей и этого урока мало, то, боюсь, следующий урок, который она получит, будет совсем суровым!

– И что, она пыталась вытребовать у тебя денег? – спросил Генералов.

– Пыталась, – усмехнулась Глашка, вспомнив. – Прислала к нам домой парочку юношей с трудным криминальным прошлым поговорить за денежные претензии.

– И?.. – ожидая нечто интересное, поторопил вопросом Генералов.

– Дедушка был дома один, – развеселилась Глашка. – К тому моменту, когда я вернулась с работы, молодые люди сидели на полу временно обездвиженные, а Григорий Павлович читал им вслух «Бесов» Достоевского. Судя по выражению их лиц, слушали они его с тщательным вниманием. Часа через полтора мальчиков дед отпустил и напутствовал наставительной речью о человеческой глупости и неумении отвечать за свои поступки. Прониклись, даже прослезились, пообещали подумать. С тем и отбыли. Более нас с дедушкой никто не беспокоил.

– Великий человек! – усмехнулся Глеб.

– Он это умеет! – подтвердил Коля. – Однажды всю ночь читал мне Канта, пока к утру я не взмолился о пощаде, пообещав делать все, что он скажет! И на следующий день началась моя реабилитация.

– А что стало с этой Катей, ты не знаешь? – спросил Глеб у Аглаи.

– Нет. Не знаю, да и не очень хочется, – и оживилась: – А про Ахмеда этого ты в курсе?

– Да, слышал, что против него открыли уголовное дело. И вроде Интерпол там поработал, – кивнул Глеб. – Но пока идет следствие, и неизвестно, чем оно закончится. Могут и пардону попросить у уважаемого человека.

– Все! – взмолилась Глашка. – Хватит про эту египетскую историю! Ну ее совсем! Идемте лучше прогуляемся до церкви, а то я до нее так и не дошла, а она такая красивая!

За день до свадьбы выяснилось, что Генералову Глебу Егоровичу завтра утром срочным порядком надо уезжать, что-то там чрезвычайно важное сделать для любимого государства.

Нормально? А денек-другой государство потерпеть не может?

– Не может, Глашенька, – расстроил ее окончательно Генералов.

– Господин Горбонос теперь может считать себя полностью отмщенным и реабилитироваться в собственных глазах и глазах знакомых, – вздохнула печально Аглая. – Беглая невеста сама окажется брошенной у алтаря.

– Не окажется, – уверил Глеб. – Иди, собирайся, в загс сейчас поедем.

– Посмотрим, как проходит мероприятие у других? – уточнила смысл распоряжения Аглая.

– Нет, – усмехнулся Генералов. – Примем непосредственное участие. Я созвонился и договорился, нас распишут через два часа. Вызывай срочно Колю и Григория Павловича.

– Так, стоп! – притормозила активный оптимизм жениха Глашка. – А такие мелочи, как платье, машины-рестораны, гости?

– Мелочи! – подтвердил, усмехаясь, Глеб. – Проводите меня и погуляете завтра без жениха. А настоящую свадьбу мы в Метели отпразднуем. Повенчаемся в нашей церкви.

Дело в том, что свадьбу решили проводить в Москве по нескольким причинам: у Генералова имелись дела в столице именно в это время, да и Аглае надо было уволиться с работы до начала учебного года и помочь коллективу найти кандидата на ее место и передать дела.

Несколько странное решение – совместить рабочие моменты и свадьбу, но они посовещались, сначала вдвоем с Аглаей, а потом в советники и Колю с Григорием Павловичем призвали, и решили – а чего ждать и огород городить? Надо им в Москве дела свои решать, ну так параллельно и свадьбу организуем, тем более не пир на весь мир закатываем, а спокойно – родственники, немного друзей, всего человек двадцать получилось. Без фанатизма и экзальтации.