– Господи… Да где ж она утопла… тьфу… утонула-то? Что за бред! Кто купается в такую холодину?

– Она и не купалась. Она… – Мария Демьяновна посмотрела на бумажную иконку, торчащую в рамке зеркала-трюмо. – Вроде сама… Ну, это я точно не знаю, грех на душу брать не буду… Кабыть, поскользнулась, а кабыть, и толкнул кто…

– Господи… – Денис почувствовал, как жгучий мерзкий комок поднимается по пищеводу. Ему сейчас станет дурно! От невыносимого запаха старости, от этой рассыпающейся бабки, от того бреда, который она так уверенно несет. Потому что это же бред, ясно, полный бред. – Ну а где она утонула? В какой речке?

– В Москве, в какой еще! В Москве-речке, прям-те перед мостом, там, где церква-то эта, знаешь? Вот как стояла, так и полетела, душа безвинная.

– Вверх?

– Да Бог с тобой, охульник! Вниз полетела. А холодно-то было, вот она сразу и задохлась, да и утопла. А еще говорят… – загадочно улыбнулась старушка, – что брюхатая она была. Или брешут? А, матрос?

– А!.. – Денис махнул на нее рукой и попытался открыть замок.

Мария Демьяновна подтолкнула его сзади:

– Иди-иди!.. Хотя погодь! – Она неожиданно шустро отправилась в комнату и вернулась с кулечком. – Тебя ж Денисом зовут?

Он остановился в дверях, обернулся.

Старушка сама себе кивнула:

– А как же еще… Денис!.. Годков семь тут шастал или поболе… Сам обрюхатился да рожу вон какую нажрал, и девку обрюхатил да и загубил, кобелюка хренова…

Денис в изнеможении прислонился к отколотому косяку ее двери. Доведут его сегодня милые старушки. И главное, ни одной нормальной соседки в этом доме престарелых, у кого бы толком узнать можно было хоть что-нибудь.

– Ты стену-то не подпирай. Не упадет небось. И так вон вся облезла… Вот, бери да и иди отсель, пока я не дала тебе чем-нибудь… Накось.

– Что это?

– Смотри-смотри! А то скажешь потом, что я сперла половину. Это она просила тебе передать. Если, говорит, что случится со мной, отдайте, Мария Демьяновна, этому… Как будто знала, окаянная…

Денис развернул тряпку и увидел маленький целлофановый пакет, в нем без записки, без единого слова лежала пара крошечных золотых сережек, которые он дарил Алене года три назад, кажется… или два… Она их все это время носила и вот – сняла зачем-то…

– Что смотришь? Больше ничего не было! Она было сунулась и цепочку еще отдать, да я ей говорю – а ну как крест на веревку повесишь, да и потеряешь? Что тогда? – Бабуся внимательно посмотрела на Дениса. – Ага, понял, что бабка не завирается? Чё, поплохело, матросик? Рот-то раззявил, зенки вылупил…

Денис сунул сережки во внутренний карман пальто и побыстрее ушел. Дойдя до лифта, он услышал, как его окликает Мария Демьяновна.

– Слышь, матрос! Не спеши. Ишь, побежал! Без оглядки! Будто кто гонится за им… От люди, а! Побежал… Ни слезинки, ни моргнул даже. Померла так померла, да? Так и ты помрешь, никто не заплачет, имей в виду!

– Что вы хотели? – устало спросил Денис.

– По башке тебе дать! А ты как думал? Девчонку какую загубил!

– Ну я тогда пойду? – Денис вопросительно смотрел на старушку.

– Пойдешь, успеешь! Еще письмо тебе! – Мария Демьяновна показала сложенную бумажку. – Не хотела давать, да не по-людски как-то. Сама читала раз семь, не поверишь. Прямо как за душу взяло! Накось вот… – Бабуся сунула ему вчетверо свернутый листочек.


Когда Денис громыхнул дверью лифта, из своей двери высунулась Верка, схватила Марию Демьяновну на входе. Та слабым голосом запричитала, отмахиваясь от Верки:

– Кого? Кто? Ой, Верка, ты? Ничё не вижу сегодня…

Соседка встряхнула старушку:

– Ты чё, Демьянна, совсем сдурела?

– А что такое? – невинно осведомилась Мария Демьяновна.

– Когда это? Когда она… это… утопла? Ты чё ему наговорила, мужику?

Мария Демьяновна рьяно отпихнула соседку:

– Это те не мужик, а мудозвон, поняла? Ты рожу его видала? Сытый, наглый… И потом, чего я такого сказала? Я ж сон видела, я и этому, из ментовки, тоже так сказала. Он все записал. Повозмущайси, повозмущайси! А чё? Я чего видела, то и сказала. От себя ничего не прибавила. Хотя и могла б, уж навидалась-наслыхалась ихних любовей. Как ентот мылился тут, в портках, оттопыренных на одном месте. Те сказать, на каком месте? Иль сомлеешь, а, Верка? – Она засмеялась, видя, как соседка открывает и закрывает рот, не зная, что и сказать.

– Ох, ты… ты… да ты…

– Ты-ты-по-ты-ты, рваная рубаха, полосатые штаны! – подытожила Мария Демьяновна и, шаркая большими тапками, захлопнула дверь.

Верка постояла в дверях, глядя на Аленину дверь. Сколько раз Алена ходила к ней за солью, да за сотней – до вечера, на такси все до метро разъезжала, опаздывала… Особенно раньше, когда в театре работала. Даже в театр однажды ее приглашала, Верка сидела на третьем ряду и все ждала, когда появится Алена. Она вышла в таком красивом платье, так спела… А сережки и записку взяла вот и Демьяновне отдала. И надо же, Демьяновна – молчала. Ни разу ей не сказала, что Алена, оказывается, что-то оставила этому своему, симпатичному… Постоянный такой, все ходит и ходит… Другие вон – то к одной, то к другой, а этот все ходит и ходит… То цветы принесет, а то и тортик, Верка видела… Чё ж отправили-то мужика ни с чем? Куда он пойдет такой растерянный… Мужики-то они как дети… Небось сейчас напьется с тоски. Смотря что там в письме ему написано… Верка решительно постучалась к соседке.

– Демьяновна!

– Чего тебе?

– Чайку давай попьем…

– Сейчас приду, кашу только доварю, а то сгорит.

– Давай лучше я к тебе. – Верка подтолкнула дверь, которую Мария Демьяновна по привычке открывала на цепочке. – Скинь цепу-то…

– Да заходи. – Бабуся махнула рукой. – Куда уж тебя деть-то… Только сахару у меня нет.

– И у меня тоже… – засмеялась Верка. – Уж три дня как. Съела, всё сладкого хотелось…

Мария Демьяновна вздохнула:

– Ага, вот и я… До пенсии еще четыре дня, а у меня – шаром покати. Ладно, сейчас на антресоль полезешь, молодая… У меня там запасы… Вареньица осталось полбаночки…

Верка с радостью подхватилась, забралась на табуретку и оттуда, не удержавшись, спросила:

– Демьяновна, а чего в записке-то той было?

– Ох… – покачала головой бабуся. – Было… Прощание там было, Верка…


Денис вышел из подъезда, чувствуя, как неровными толчками бьется сердце, и, не дойдя до своей машины, развернул записку. Алениным легким почерком на листке из нотной тетради было написано:


«Прости меня, Денис. Наверное, есть за что, раз ты полон ярости и злобы.

Мне жаль тебя, жаль своей любви, которая была смыслом моей жизни все эти годы, что я тебя знала. Похоже, знала я тебя плохо.

Может, я и неправильно поступаю, но не вижу другого выхода».


Денис перечитал записку несколько раз, держа ее похолодевшими пальцами. Черт, почему у него стали так леденеть руки, особенно правая, когда он волнуется? Значит, все-таки Лора ее вынудила… Господи, она сама…

Денис вдруг ясно представил себе, как Алена стоит у края высокого берега, там, где кончается кованая церковная ограда… в легком распахнутом пальто… Да нет, нет! Она просто спряталась, убеждал себя он, понимая, что убедить вряд ли сможет. Куда она спряталась? Зачем? Нет…

Вот и все. И бояться ему больше нечего. И некого. Жизнь его останется прежней. Только Лора придет и скажет: «Давай-ка, дядя, плати». И он отныне будет с этим жить. Зная, что он… нет, это невозможно уместить в голове… Он виноват в… том, что случилось, и не просто виноват, а…

Дерево напротив подъезда стало подозрительно наклоняться влево и падать вместе с соседним домом. Падать медленно, плавно, переворачивая небо…

Денис прислонился спиной к захлопнувшейся двери подъезда и сполз по ней. Он сидел так минуту, две, десять, пока кто-то не толкнул дверь изнутри. Ему пришлось встать и, пошатываясь, отойти от подъезда. Он сел на лавочку, с которой был хорошо виден Аленин балкон.

Нет, он этого не делал. Нет, неправда. Он… Он ни о чем таком Лору не просил, нет. Он вообще не знает, что это за Лора. Он… найдет Алену, обязательно найдет… Она жива… Она не могла… не могла вот так его предать…

Странно защипало глаза. Денис вытер внезапные слезы, оглядываясь на идущих мимо людей. Ну вот, дожили. Довела его… любовь… Он усмехнулся неожиданной мысли. Вот сам все себе и сказал.

Нет, милый. Вставай и уходи. Нечего сидеть здесь больше. Здесь больше никого нет.


Денис домой не поехал. Он выключил телефон, покатался по городу, пустынному в майский субботний вечер, остановился около охотничьего магазина на Цветном бульваре.

Покупателей в магазине совсем не было. Вежливый молодой продавец тут же подошел к нему поближе.

– Вам подсказать что-нибудь?

– Да нет, пожалуй…

Продавец предупредительно улыбнулся, сделал шаг в сторону, но не отошел. Денис постучал по прикладу красивого ружья, надежно прикрепленного к прилавку цепью.

– Это… дуб?

– Каштан. Есть эксклюзивные образцы с прикладами из корня черешни. Хотите взглянуть?

– Нет… – Денис почувствовал, что светлое, горькое чувство, которое привело его сюда, сейчас уйдет. Этот молодой парень, ни черта не понимающий в жизни, сейчас собьет его с очень важного ощущения… – Я еще посмотрю.

– Есть недорогие изящные модели… – продолжал продавец, будто не замечая раздражения клиента. – Вы себе подбираете или в подарок?

Денис взглянул на парня.

– Себе… в подарок.

– Ясно. А… в коллекцию или любите охоту?

Денис оперся руками о прилавок. Надо же, какой хам. Вежливый, воспитанный и очень любопытный…

– Мне нужен простой механизм, – тоже корректно улыбнулся Денис. – Простой и надежный.

– Тогда вам нужна классика. Смотря на какого зверя собираетесь охотиться. И где. Если в горах, то лучше всего двустволка двадцатого калибра, а для добычи мелкого пушного зверя – лучше двадцать восьмого или тридцать второго.