Мише очень хотелось сказать, что от его дома до Ломоносова и обратно больше ста километров, а завтра суббота, его законный выходной, и он обещал тестю помочь на даче. Еще больше ему хотелось сделать хозяину больно. Нет, не ударить, Миша не был агрессивным, он даже в детстве умудрялся избегать обычной мальчишеской возни… а, к примеру, ущипнуть директора. Больно ущипнуть, с вывертом!

Полностью готовые для поездки на дачу Алка с ноющей Тяпой на коленях полдня ожидали продиравшегося через весь город по пробкам Мишу, сидя с сумками в прихожей. Злился Миша, представляя недовольное лицо тестя, нервничала Алка, капризничала Тяпа, и в следующие выходные все повторялось снова.

Даша с Алкой любили бесцельно бродить по Невскому, заходя в каждый магазин и присаживаясь покурить на скамейках в знакомых с детства дворах. «Алка, нам пора гулять! В субботу идем!» – раз в месяц строго говорила Даша. Теперь уже она злилась, сидя у телефона и выслушивая Алкин репортаж:

– Миша звонил, ему еще надо заехать к бухгалтеру за отчетом, он уже в городе, будет через час!

Через час она звонила опять: – Не сердись, сегодня уже не получится, он не успевает!

Нечастые Алкины отдельные от Тяпы субботние планы, обещанный девочке зоопарк или посевные планы родителей – все в семье зависело от директора небольшого шинного завода.

Миша мечтал от директора уйти, вот так прямо и сказать ему, привезя его вечером домой: «Я от вас ухожу!» Нет, лучше в пятницу вечером, когда хозяин опять небрежно велит ему гнать в субботу черт знает куда. Тогда Миша так же небрежно ответит: «А я у вас больше не работаю!»

Бывший одноклассник полгода назад обещал Мише устроить его водителем с большой зарплатой в семью какого-то бизнесмена, но что-то никак не складывалось. Миша надеялся, но бизнесмен то уезжал с семьей на все лето в Испанию, то брал водителем своего родственника, а однажды даже временно разорился.

– Ты потрясающе выглядишь! – любовалась Алкой Даша.

Ей не приходилось кривить душой. Алка не стала красивой, потому что не была красивой никогда, но мелкие татарские черточки держали ее лицо как жесткий каркас и к тридцати с лишним годам почти не позволили ему измениться. Возможно, черты ее лица были слишком незначительными и время просто не заметило их, но это было чудом, которое всегда в первый момент поражало Дашу. Перед ней стояла Алка-десятиклассница. Она умудрилась сохранить даже очень ее красившее школьное, чуть испуганное выражение лица. Ей не хватало только портфеля.

– Алка, почему ты так смотришь? Тебе что, математику дать списать? – шутила Даша.

Алка стояла в дверях в голубых джинсах и любимом зеленом свитере с вышитыми овечками на груди, хорошенькая и такая родная, что Даша сразу поняла, что приехала к ней именно за этим чувством покоя, защищенности и уверенности в ее любви, которое с детства охватывало ее в Алкином присутствии.

«Я расскажу Алке про Игорька, и, если она меня не осудит, значит, мне можно его любить!» – по-детски загадала Даша.

Она не была здесь несколько месяцев и заметила, что квартира выглядела странно погранично. На фоне полуоборвавшихся, свисающих со стены обоев расположились новая мягкая мебель, дорогой телевизор и коробка с пылесосом, на которой валялся радиотелефон. В кухне на табуретках и колченогом столе примостилась частично не распакованная кухонная техника. И комната, и кухня были завалены коробками.

– Ты что, ремонт делаешь? И откуда вся эта роскошь? – Она махнула рукой в сторону блестящего черной кожей дивана.

– Вот, мебель новая, и все остальное!

– Здорово! А почему ты мне не рассказывала, что вы столько всего купили? – удивилась Даша.

– Миша случайно заработал много денег, – уклончиво ответила Алка. Существовала какая-то часть Мишиной жизни, в которую она не посвящала Дашу.

«Может, она считает, что их приобретения покажутся мне незначительными», – с грустью подумала Даша. Она не любила Мишу, считая его причиной Алкиной неправильной жизни, и не верила в Мишину способность заработать, не столкнувшись тут же с какой-либо неприятностью. Неприятности летели к бедному Мише как бабочки к огню, он вечно попадал в аварии, в которых, по его словам, не был виноват, но должен был выплачивать ущерб, и они с Алкой постоянно отдавали долги.

– Представляешь, только начали делать ремонт, – Алка показала полоску наклеенных в углу новых обоев, – и кто-то в него опять въехал. Пришлось остановить. Теперь с каждой зарплаты покупаем по рулончику обоев и наклеиваем потихоньку!

Даша потрогала кожаную обивку нового дивана и сказала:

– Послушай, но у тебя тут ужасно все дорогое. – Она обвела взглядом стойку с видеомагнитофоном и телевизором с огромным экраном, отражавшим разрушенную комнату. – Может, не нужно было покупать все это, а лучше отложить деньги на обмен квартиры? Пусть здесь где-нибудь, но все-таки двухкомнатная…

– Нам хотелось кожаную мебель… и телевизор большой, ну а остальное уже заодно купили! А квартиру потом когда-нибудь, все равно сразу бы не хватило, – отмахнулась Алка и направилась на кухню. – Будем чай пить?

Даша осуждающе покачала головой. «По-моему, отдельная комната для Тяпы важнее всех этих дорогих вещей, бессмысленно громоздящихся в однокомнатной квартире, – думала она. – Тяпа в этом году в школу пойдет, где она будет уроки делать? И вообще, что же, они так и будут жить с ней в одной комнате?»

В прошлом году Тяпа проснулась ночью и, вдруг заплакав на своей тахте напротив Алкиного дивана, громко попросила:

– Папа, не бей маму!

Алка тогда радовалась, что Тяпа еще не понимает, что такое половой акт. После этого случая она ставила на ночь перед Тяпиной постелью два стула и вешала на них покрывало. Теперь она всегда раздраженно одергивала бедного Мишу, не позволяя расслабиться ни ему, ни себе и настороженно прислушиваясь, крепко ли спит ребенок.

– Как у тебя в школе, как ваша Ирина Санна? – спросила Даша, усаживаясь у окна.

Ирина Санна, Алкина ненавистная директриса, властвовала в школе последние двадцать лет и категорически не желала замечать никаких изменений в окружающей жизни. На педсоветах она клеймила позором учительниц, приходящих в школу в брюках, а главное, не понимала, что за мизерную зарплату учителя отдаленной районной школы не собирались относиться к своим обязанностям хоть сколько-нибудь серьезно.

У директрисы имелась отдельная причина для ненависти к каждому члену педагогического коллектива. Алку она ненавидела за ее отказ брать классное руководство. Ирина Санна давно мечтала уволить ее, но в начале года, когда между ними разыгрывались очередные баталии, найти учителя химии было невозможно, так что на следующий год все повторялось заново – Алкин отказ, злоба Ирины Санны и придирки к Алке в течение года.

– Ты представляешь, за классное руководство доплачивают тридцать рублей! Государство хочет мне подать на килограмм хороших конфет! – возмущалась Алка. – Я же не сумасшедшая возиться с тридцатью придурками за такие деньги!

– Алка, а есть у вас учителя, которым нравится в школе работать?

– Ну, есть парочка. Они даже, как в советские времена, в походы с ребятами ходят, представляешь! Молодцы, конечно! А я… если бы ты знала, как меня трясет в воскресенье вечером, оттого что завтра я опять войду в класс… Особенно девятый «Б» ненавижу!

– Тебе много раз предлагали пойти в фирму секретарем! Ты же не хочешь! То тебе далеко ездить, то зарплата не такая уж большая, а за нее надо целый день сидеть, то тебе летнего отпуска жалко.

Обе перекидывались репликами автоматически, такие разговоры повторялись между ними многократно и служили привычным ритуалом.

Обычно Алка жаловалась совершенно беззлобно, но сегодня в ее словах прозвучала досада:

– Тебе хорошо говорить, а Тяпа в этом году в школу пойдет, кто ее будет забирать? Ты или, может, Соня? Я не могу уйти из школы, так она хоть будет учиться у меня на глазах!

Даша вздохнула.

– А как же все остальные дети, чьи матери не работают в школе? Как они учатся?

– То все, – сказала Алка обиженно. – А то Тяпа!

Действительно ли у Алки нет иного выхода, кроме как оставаться в школе ненавистной самой себе училкой химии, отдать в эту дворовую школу Тяпу и поставить на себе жирный крест? Положиться на Галину Ивановну невозможно, да и живут они с Алексеем Петровичем в часе езды от дочери и внучки… Даша помотала головой от наплывающей на нее безысходности и тут же, встряхнувшись, обрадованно сказала:

– Алка, знаешь что? Если для тебя самое главное быть с Тяпой в одной школе… У тебя английский хороший, ты же с третьего курса ушла на вечерний… давай попробуем устроить тебя в английскую школу на Скороходова, я там завуча знаю, она мне точно не откажет! Давай, и Тяпу туда отдашь, будешь вместе с ней! Это же английская школа все-таки! И из своего района будешь выбираться, тоже хорошо! – Увидев Алкино лицо, Даша погасла и вяло закончила: – А хочешь, я у нас в фирме поговорю?

Она уже не раз уговаривала Алку: «Неужели боишься, язык же легко вспоминается! У тебя же было лучшее произношение в классе, помнишь?»

– Дашка, ты с ума сошла, на Скороходова так далеко ездить! – Она изумленно взглянула на Дашу. – Слушай, а правда смешно – ты закончила технический институт и преподаешь английский, а я поступала на иняз, а дело кончилось химией! – Алка кружила по кухне, одновременно наливая чай и что-то помешивая в кастрюле. – И вообще я уж лучше тут. Тяпа такая болезненная, мы опять кашляли целый месяц, нам даже физиотерапию хотели прописать…

«Тяпа болезненная… да на ней воду возить можно!» – вдруг почему-то подумала Даша и засмеялась.

– От Марины передали посылку, – объяснила она свой смех Алке. – Там письмо, сережки для Маргоши и для Тяпы футболка.

– Какая футболка? Красивая? – оживляясь, спросила Алка. – А Марина что пишет?

– Ее мальчик начал играть в теннис, его очень хвалят. Гордону опять повысили зарплату, они покупают другой дом, побольше. Смотри, у меня фотография с собой. – Даша протянула Алке небольшой снимок, в центре торгового зала под огромной искусственной елью сидел Санта-Клаус, держа на коленях мальчика в надвинутом на глаза рождественском колпаке.