– Мумзель, давай наперегонки, – говорит Женька, и Даша смотрит на него непонимающим взглядом.

– Как это наперегонки, я же с коляской!

– Давай по-честному: я бегу с коляской, а ты одна, кто быстрее…

Два совершенно взрослых человека, один из них с коляской, расталкивая изумленных прохожих, бегут по Садовой наперегонки. Женьке прохожие уступают дорогу, у него получается быстрее. Даша останавливается, задыхаясь от смеха:

– Ладно, ты победил.

Они идут дальше рядом, и Женька говорит небрежным тоном:

– Да, кстати, Мумзель, дай-ка мне свои ключи!

– Ты что-то забыл у меня? Беги, я тут знаю один дворик, я тебя там подожду, только ты быстрее. – Даша расстроилась, ей и так сейчас достается совсем немного Женьки, так теперь он еще и уйдет на полчаса, вот растяпа! Она протягивает ключи.

– Твой Мумзель имеет в виду совершенно другое, глупая ты курица. Ты завтра пойдешь гулять с Маргошей, а я приду к тебе с барышней! Потом ты придешь, а нас уже нет, мы улетели на крыльях любви!

– А как же Маринка? Мне неловко…

Женька встает смирно, делает идиотически одухотворенное лицо и поет:

– Маринка, Маринка, взлети выше солнца… – И добавляет: – Маринка к этому вообще равнодушна.

Даша, сомневаясь, качает головой, и тогда Женька серьезно спрашивает:

– Дашка, как ты думаешь, кто человеку ближе – друзья или родственники?

– Я не знаю, у меня есть только двоюродная сестра Ривка в Сибири, она сумасшедшая комсомолка, делегат какого-то съезда ВЛКСМ, представляешь? Наверное, друзья ближе, мы же их сами выбираем…

– Если бы делегат, она же депутат Ривка попросила тебя о временном приюте своей комсомольской страсти, ты бы не отказала! – Он опять кривляется. – Так разве ты можешь допустить, чтобы твой Мумзель, который выбрал бессмысленную тебя из мириад еще более жалких существ, сгорал от неудовлетворенной любви?! И учти: я буду часто, очень часто просить, нет, требовать, у тебя твои ключи. Впрочем, с сегодняшнего дня ты можешь их называть моими ключами!

Даша. 1985 год

– Даша, спи, мне сегодня попозже на работу, я сам отведу ребенка в садик, – тихо сказал Олег зашевелившейся Даше и шикнул на Маргошу: – Тише, дай маме поспать!

– Она может спать сколько захочет, а я так в садик ходи, – завистливо проворчала Маргоша.

Олег схватил ее и вместе с куклой и цветным комом одежды вынес из комнаты. Даша, не открывая глаз, высунула из-под одеяла ногу, прощально помахала ему и Маргоше и опять провалилась в сон.

Брак Даши и Олега, образовавшийся из Дашиной неприкаянности после смерти отца, тоски по прежней уютной семье и желания немедленно восстановить эту семью, могла постигнуть судьба всех детских браков. В таких браках на смену быстрого удовлетворения невзрослой, не знающей, что с собой делать, чувственности не приходит ничего, кроме удивления, почему рядом вдруг оказывается чужой человек, взросление которого пошло совершенно иным путем, нежели собственное.

Подсознательно Даша пыталась воссоздать родительскую семью, в которой Олег был теперь вместо Папы, зарабатывал деньги, баловал Дашу тряпками и путешествиями и не особенно вникал в ее жизнь, предоставляя ей полную свободу. Свобода, с одной стороны, была вполне невинной и заключалась в возможности дружить с кем хочется и сколько захочется, но в действительности являла собой осуществление полностью автономной, независимой от Олега жизни.

Даше удалось занять в семье позицию имеющей дома крепкий тыл дочери, которая живет своей собственной жизнью и вечером возвращается к своему доброму папе. Родственность, которая приходит в хорошие семьи наградой за проведенные вместе годы, легко досталась Даше и Олегу в придачу к детской дружбе, а спокойная уверенность в любви Олега заменяла ей собственную влюбленность. Отсутствие страсти и трепета Даша компенсировала нежностью Олега, который каждую проведенную рядом с ней минуту хотел касаться ее, обнимать, держать за руку, гладить.

Олег привычно восхищался Дашей и по-мужски покорно сносил ее капризы. Такое восхищение – как теплая постель без единой маленькой горошины, всегда можешь разлечься как пожелаешь, и, как ни повернешься, все равно тепло и уютно.

Рождение Маргоши ничего в их отношениях не изменило. Олег честно стирал пеленки и гулял с Маргошей, но долгое время дочка была для него всего лишь требующим определенных услуг младенцем. Ребенком, нуждающимся в любовной опеке, оставалась Даша. Хитрющая болтливая Маргоша, выплюнув в полтора года соску, предпочла тупому сосанию постороннего предмета общение с родителями.

С тех пор она ни на секунду не останавливалась в оповещении мира о своих чувствах и мыслях, мнениях и оценке окружающих. В три года она могла вечером выбежать навстречу Олегу, задыхаясь от желания донести до него очень важную информацию о том, что сегодня к маме приходила одна подруга и сказала, что у ее мужа есть любовница, а мама на это сказала, что… И дальше следовал подробный, достаточно толковый пересказ того, что именно сказала мама.

Обладая страстным желанием и умением проникнуть в мир взрослых, Маргоша быстро заняла в семье позицию третьего дружка и росла, взрослея вместе с Олегом и Дашей. Даше такое распределение семейных ролей было удобно, она и в семье неосознанно строила отношения, как в дружбе, и с удовольствием заняла привычную позицию в центре, радуясь большей любви мужа и дочери к ней самой, чем друг к другу.

Взросление Маргоши несколько обгоняло Дашино, и если дочь точно знала, что у нее есть мать Даша, то на Дашином лице часто возникала печать застывшего удивления раннего материнства. «Эта хорошенькая кудрявая девочка, она, конечно, намного младше меня, но неужели она мой ребенок, моя дочь, я веду ее за ручку в садик…»

В первый день в садике наряженную в лучшее розовое платьице Маргошу отрывали от Даши втроем – две воспитательницы и нянечка. Нянечка даже попыталась дернуть ее за огромный белый бант, на что Маргоша, блеснув глазами, заехала ей локтем в живот. Заведующая детским садом, милая, похожая на игрушку женщина в черных пластмассовых очочках, стояла в дверях своего кабинета и неодобрительно наблюдала за тем, как Маргоша по-обезьяньи цепляется за Дашу.

– Ну уймите же наконец своего ребенка! – неожиданным басом сказала игрушка и брезгливо посмотрела на рыжую кудрявую Маргошу, превратившуюся в один сплошной рот, из которого вырывался оглушительный вой.

Даша, испугавшись, что Маргошу не возьмут в садик, совершила решительный рывок из цепких Маргошиных лапок и, зажав уши, выскочила за дверь. Она вприпрыжку помчалась по улице, резво удаляясь от Маргошиного рева и приговаривая про себя, что в ее возрасте еще не бывает осознанного материнства. Стоя в девять утра на Невском, Даша ощущала себя неприличной богачкой, которая может распоряжаться своим временем как угодно.

Ничуть не волнуясь за Маргошу, она чувствовала стыдное счастливое облегчение, что ей не надо повторять нудный ежедневный цикл «прогулка, обед, прогулка». Прогулка была кульминацией ее материнского дня. Даша тщательно одевалась, ежедневно меняя джинсы, свитерочки и куртки, которые исправно таскала ей Маринка.

Маринина мечта сбылась, она работала в «Интуристе», где благодаря простертой над ней начальственной длани Владислава Сергеевича ей доставались самые престижные группы. Даше перепала возможность не бегать больше по спекулянткам, а спокойно покупать то, что Марина приносила ей домой. Иногда Маринка просто звонила с работы и говорила: «Принесли клевую куртку и к ней сумку! Тебе это надо, я возьму!»

Принарядившись, Даша отправлялась с Маргошей в Михайловский сад, где, засунув Маргошу в песочницу, пыталась почитать на скамейке. Маргоша так страстно отнимала игрушки и разрушала чужие куличики, что долго притворяться, будто эта рыжая девочка не имеет к ней никакого отношения, не удавалось. Неминуемо раздавался грозный рык: «Чья это хулиганка?!» – и Даша с небрежным видом и обреченностью в душе, потягиваясь, поднималась со скамейки. Рассеянным выражением лица она всячески подчеркивала, что только случайно на минуточку задремала и не расслышала торжествующих Маргошиных воплей. Довольная Маргоша под звуки чужого рева восседала на куче добытых в драке формочек и совочков.

После прогулки следовал обед, когда Даша, бдительно сопровождая взглядом каждый кусочек мяса, отправляющийся в Маргошин рот, прикидывала, сколько раз на этой неделе она уже отводила Маргошу к Соне. Как ей половчее подкинуть ее Соне сегодня вечером – позвонить и молчать в трубку, а потом заплакать? Клянчить и умолять или холодно и строго поставить Соню перед фактом? А еще можно просто поставить Маргошу под Сонину дверь и убежать.

Год назад, когда Маргоше было два года, Соня вышла замуж за давно вдовевшего брата своей школьной подруги и опять стала профессорской женой.

Ада как-то раз поинтересовалась у Даши, не ревнует ли она.

– Я даже не понимаю, тетя Адочка, что вы имеете в виду, честно. Кого и к кому мне ревновать… Папы нет, тогда была одна жизнь, а теперь другая. – Даша ответила бы так, даже сгорая от ревности, но это была правда.

Соня жила теперь на улице Герцена, в двух автобусных остановках от своего прежнего дома, напротив Маргошиного садика. Первые несколько дней пребывания Маргоши в саду она, взяв отгулы на работе, не отходила от окна, нервно наблюдая, не дерется ли ее внучка днями напролет.

Волновалась она напрасно, конформная Маргоша хорошо понимала, где находится в данный момент, где ее мама, где ее Соня, и не учинила в детском саду ни одной драки. Теперь Соне оставалось только проверять из окна, хорошо ли чинно играющей в песочнице Маргоше завязали фиолетовую шапку с помпоном, под которую Соня подшила для тепла еще одну шапочку.


Даша с Маргошей видели Олега не каждый вечер, он обычно приходил либо поздно, либо очень поздно. Они давно уже не пользовались денежной помощью его родителей. Еще студентом Олег, сколотив собственную бригаду, начал свою деятельность с обустройства колхозов Псковской области новыми домами и коровниками. Он проводил линии электропередачи, крыл крыши заводских помещений в небольших городках, в общем, обнаружил такую перманентную способность зарабатывать деньги, что ко времени Маргошиного водворения в детский коллектив их с Дашей жизнь была украшена всеми приметами благосостояния конца восьмидесятых.