И первой, с кем Анна поделилась своими сомнениями, была Варвара — старая нянька и поверенная во всех ее делах еще с юности. Ей Анна не только рассказала о клятве, данной Лизе, и предложении Репнина выйти за него замуж, но и впервые открыла тайну своего последнего свидания с княгиней Долгорукой. Узнав о заклятии, которым связала Мария Алексеевна Анну и Корфа, Варвара тихонько запричитала: «Свят, свят!», и, перекрестившись изрядно, заметно опечалилась. Набожная Варвара, тем не менее, как и все простые люди, верила в заговоры и цыган и немедленно вспомнила еще несколько случаев, когда чьи-то судьбы были сглажены, а сердца — зачарованы и разбиты. Вздыхая и охая, Варвара посетовала на то, что тетка Анны — Сычиха — ушла в монастырь и отреклась от прежнего дара, хотя вряд ли она помогла бы ее любимице в полной мере: цыганское заклятие могла снять только цыганка, а лучше всего — именно та, что колдовала по просьбе Долгорукой. Но, напугав Анну, как когда-то в детстве рассказывала сказки на ночь, — сначала застращав, а потом посмеявшись над нелепыми страхами, — Варвара велела Анне предложение Михаила принять: снимешь старое кольцо — старая печаль уйдет, а новое наденешь — новая жизнь начнется, убеждала нянька, кивая головой.

Анна слушала ее с благодарностью, но вполуха — мысли о Долгорукой растревожили ее. Мария Алексеевна, перенеся на Анну всю силу своей ненависти, испытываемой княгиней к ее отцу — своему мужу — и матери-крепостной, и впрямь стала злым гением бедной Насти, ее демоном, «дамой пик». Княгиня повсюду преследовала Анну в молодости, не отпуская и потом: едва не погубила Ванечку и не лишила имения. А теперь вот еще и это!.. Похоже, Варвара отнеслась к рассказу Анны о проклятии Долгорукой серьезно, и, если старуха была права, то свадьба с Репниным — не только логически обоснованный в глазах и мнении света здравомыслящий поступок, но и единственное спасение от кошмара заклятия и избавление от зловещей тени коварной княгини.

О предложении Михаила Анна написала и Наташе — расставшись с наследником и заторопившись со свадьбой, она немедленно уехала из Петербурга в имение мужа в Галичине, правда, виделась с ним редко: генерал командовал корпусом на южном фронте — первая Крымская война к тому времени вступила в свою решающую фазу, когда сделалось очевидным тяжелое положение русской армии, увязнувшей в героической, но гибельной обороне Севастополя. (Акмолинский, как говорят, был с красавицей-женой предупредителен, а сына ее почитал за родного.) Наташа, не утратившая живого интереса к делам государства и исполненная патриотических настроений, к сообщению Анны отнеслась довольно сдержанно и отвечала ей между прочим, вскользь упомянув в завершении своего многостраничного послания, посвященного размышлениям о войне и положении дел в России, что считает Анну существом, наделенным всеми теми качествами, каковые помогут ей, не преступая добродетели, найти верное решение, одинаково удовлетворяющее все стороны.

Приняв решение уйти от Александра, Наташа старалась изжить из своего сердца любые отголоски не только чувственности, но и чувства вообще. Ее супруг — человек, несомненно, достойный, но намного старше — не мог пробудить в еще молодой и энергичной женщине, кому на роду было написано блистать и покорять, той страсти, что укрепилась между нею и Александром в последние несколько лет. Оставив наследника, Наташа намеренно умертвила свою плоть, но немедленно попала под влияние силы, что является оборотной стороною медали, на которой золотыми вензелями начертано слово «Любовь». Превратившись в графиню Акмолинскую, Наташа приобрела свойства, типичные для кумушек-домоседок: она научилась брюзжанию и стала истинной пуританкой, считающей, что чувства лишь вредят женщине — внушают нелепые надежды и калечат жизнь. И потому к письму Анны Наташа отнеслась если не с небрежением, то с равнодушием — быть может, и намеренным, но слишком очевидным.

Анна знала — при дворе ходили упорные слухи, что наследник буквально разрывается между двумя фронтами (император назначил сына главнокомандующим гвардейским и гренадерским корпусами, вследствие чего Александр отвечал и за участие гвардии в крымской кампании, и за защиту балтийского побережья от Выборга до Невы) из желания оказаться вблизи Натали Репниной, но разговоры эти были безосновательны. Неугомонная в развлечениях и спорах, Наташа была непреклонна в принятых ею решениях. Да, Александр писал ей, но она сообщалась с ним так же сухо и доброжелательно, как ответила сейчас и Анне, скрываясь за холодностью тона и уклончивостью фраз, так что в порыве отчаяния наследник принужден был воззвать к недавней возлюбленной — «сердце мое разрывается от одиночества и горя», — но призыв этот не был должным образом оценен: Наташа не вернулась.

Это примирило бывшую фрейлину с ее госпожой, и Мария даже отправила как-то Наташе письмо с выражением искренней озабоченности о здоровье ее супруга, находившегося в самом центре военных действий. Репнина ответила вежливым пожеланием Ее высочеству благополучия — Мария опять ждала ребенка: она только что родила дочь, названную ее именем, и вот снова (спустя восемь месяцев!) в семье наследника ожидалось пополнение. Опытный придворный врач говорил, что на этот раз у Марии родится мальчик, и уже придумано для него было имя — сына намеревались крестить Сергеем.

То памятное письмо к Репниной было благородным и вполне искренним жестом доброй воли той, кто справедливо чувствовала себя обманутой — и как подруга, и как госпожа. Но, с другой стороны, Мария считала своим долгом объявить, что полагает слухи о поездках наследника на юг, дабы увидеться с Репниной под предлогом военной инспекции, оскорбительными, тем более, в такие тревожные и тяжелые для страны годы. В действительности жертва Наташи оказалась не напрасной, а война завершила освобождение Александра из-под гнета очередной любви. Целиком поглощенный государственными и семейными заботами, постепенно вытеснившими из души и сердца наследника образ прекрасной беглянки, Александр не то, чтобы забыл свое, еще недавно столь пылкое чувство, но удалил его в самые заветные уголки памяти, сохраняя чудесные воспоминания о Натали и продолжая жить без нее.

Размышления об участи княжны на какое-то время отвлекли Анну от ее собственных раздумий о предложении Михаила, и теперь, каждый раз спускаясь утром из своей комнаты в Зимнем в апартаменты Ее высочества, она думала — как могло случиться, что этот путь стал для Репниной крестным ходом? Как могла она, благоразумная и благородная, допустить, чтобы мукою для нее оказались встречи с той, кому княжна преданно служила многие годы? И кто виноват, что разрушена была самая завидная при дворе наследника дружба, — влюбчивый характер Александра, слабость душевной обороны Натали или причина в своенравном и искусительном чувстве, которое не знает сословных различий и правил?

Любовь? Что она — дар или испытание? Собственный жизненный опыт убеждал Анну в последнем — мир воцарился в ее душе и в семье, когда улеглись все волнения страсти. Но значит ли нынешнее спокойствие Репниной, что она излечилась, и сможет ли ее пример остановить Александра и навсегда вернуть его в лоно семьи? Анна знала: при всей своей внешней схожести с отцом, не симпатизировавшим впечатлительным натурам и не склонным к иным отношениям вне брака, кроме как необязательным, наследник был добр и жаждал постоянства — во всем, в том числе и в личных привязанностях.

Мария, однажды заметив сосредоточенность баронессы на своих мыслях, спросила, что тревожит ее верную фрейлину, и Анна вынуждена была укрыться от опасных расспросов, рассказав Ее высочеству о письме князя Репнина. И Мария оказалась единственной, кто заговорил с Анной о главном — о ее собственных чувствах, а не о логике и житейской необходимости.

— Полагаю, вы боитесь не того, чтобы вполне соблюсти общественные законы и приличия, — задумчиво промолвила Мария, внимательно выслушав Анну. — Мне представляется, что ваше волнение вызвано иной причиной: вас беспокоит, не окажется ли новый брак не просто формальным решением, а станет новым чувством — против того, что вы испытывали к вашему погибшему супругу, — и не слишком ли мало времени прошло, чтобы этому чувству прорасти и утвердиться.

Анна побледнела — чем больше она узнавала Марию, тем сильнее восхищалась ее проницательностью. И хотя между ними была разница почти в десять лет, Анна преклонялась перед умом и образованностью Ее высочества, но прежде всего почитала ее способность глубоко проникать в самые сокровенные мысли и поступки, казалось бы, на первый взгляд, необъяснимые и случайные, и находить для их объяснения и выражения единственно верные и точные слова.

С тех пор, как Мария приблизила Анну к себе, сделав своей камер-фрейлиной, они много времени стали проводить вместе — Анна сопутствовала ей в дни беременности и присутствовала при родах, сопровождала в неутомимых поездках с благотворительностью: Мария, следуя примеру Александры Федоровны, покровительствовала больницам и приютам, богадельням и нескольким благотворительным обществам, навещала с визитами гимназии и институты, в том числе и Смольный. И глядя, как Мария преодолевает прежний, юношеский, страх перед ответственностью роли будущей императрицы и едва поспевая в поездках за своей госпожой, Анна удивлялась — откуда в этой хрупкой, болезненной молодой женщине столько мужества и выдержки, помогавшей ей преодолевать и свою немощь (чахотка неумолимо овладевала слабым телом бывшей немецкой принцессы), и свое одиночество.

При ближайшем рассмотрении Мария оказалась существом, обладающим не единственно лишь тонкой душевной организацией, но и весьма требовательной в общении. Многим она казалась слабой и нерешительной, ее обществом часто тяготились и упрекали супругу наследника в чрезмерной гордости, но очень скоро Анна поняла, что причина склонности Марии к уединению — не в недостатках, а достоинствах ее натуры, главным из которых Анна почитала избирательность в дружбе. Мария не торопилась окружать себя большим количеством пустых и громкозвучных компаний, предоставляя свободное от семейных и государственных забот время встречам со своим духовником и разговорам с немногими приближенными к ней фрейлинами, к числу которых — самых доверительных — принадлежала и Анна.