— Увы, я должна открыться вам, что на сей раз действовала импульсивно, повинуясь лишь безотчетному чувству, которое вызывает во мне столь намеренное сопротивление моему участию в разрешении загадки исчезновения сестры, — призналась Анна. — Мне трудно объяснить, что еще, кроме желания лишний раз напомнить о себе господину Ван Вирту, влечет меня на этот сеанс. Быть может, я хочу доказать, что не собираюсь так просто сдаваться, а быть может, чего-то жду — какого-то знака или признания. Однако в любом случае в моем поступке сейчас куда больше эмоций, нежели здравого смысла.

— Как бабочка к огню… — прошептал Санников и вдруг добавил, — знаете, Анастасия Петровна, мне как-то довелось прочитать об одной разновидности мотылька, обитающего в сельве Амазонки. Ему поклоняются индейцы и называют раскрывающим тайны. Когда такой мотылек приближается к костру и сгорает в нем, тому, кто видел превращение в прах его хрупких крыльев, открывается истина.

— Надеюсь, наша судьба будет более благоприятной, — улыбнулась Анна, и Санников вздрогнул:

— Кажется, я сказал глупость.

— Нет, вы всего лишь подтвердили мои опасения за судьбу нашего предприятия, но, тем не менее, я собираюсь найти выход из этого лабиринта и разыскать Соню. Кстати, — Анна улыбнулась, как будто ее озарила догадка, — те фрагменты дневника, что я вернула вам, они у вас с собой?

— Вы правы, отныне я не расстаюсь с ними, — кивнул Санников и вздрогнул, — уж не хотите ли вы сказать, что собираетесь показать их Людвигу Ван Вирту?

— Не я — вы, Павел Васильевич, — сказала Анна. — Я для господина мага, равно как и для тех, кто связан с тайной пропавшей экспедиции, — персона весьма нежелательная. Вас же он никогда прежде не видел. Насколько я могу судить, вы незнакомы с магом, а он знает о вас лишь понаслышке и в связи с этим делом. И потому нет никаких противопоказаний к вашему участию в сеансе.

— А вдруг маг не замешан в том памятном нападении на меня? — предположил Санников.

— Если так, то он тем более заинтересован, чтобы прочесть вашу рукопись, — задумалась Анна. — И по тому, как он станет трактовать попавшие в его распоряжение фрагменты записей, мы поймем, что он знает и чего хочет знать. Вы явитесь для него простым зрителем из зала, уверена — Ван Вирт поначалу ничего не заподозрит, и потому неизбежно выдаст себя.

— Но тогда он поймет, что мы догадываемся о его роли в этой истории, — с сомнением произнес Санников. — Стоит ли провоцировать его, и готовы вы ли мы сами к последствиям наших действий? Поймите меня правильно — я боюсь не за нас, а за судьбу и жизнь Сони: возможно ли, что такой поступок повредит ей?

— Ей может повредить только одно — наше бездействие, — решительным тоном промолвила Анна. — Я же считаю, что, вызвав огонь на себя, мы заставим виновных в исчезновении Сони открыться. Возможно, они даже перейдут в наступление, но, поверьте, это — единственный способ продвинуться в разрешении загадки этой странной экспедиции. Если вы полагаете, что я настолько безрассудна, что собираюсь бравировать своим бесстрашием, то по-настоящему ошибаетесь — мне есть, кого и что терять. Но, с другой стороны, лишь заставив противника снять маску, можно увидеть его настоящее лицо и понять его истинные намерения.

В театре меж тем все было готово к выступлению мага. Публика, разгоряченная слухами и шампанским, подносимым в качестве презента устроителями ярмарки, с трудом терпела показываемый для разогрева водевильчик. И хотя артисты старались, по всему было видно, что и они не меньше зрителей заинтригованы приезжей знаменитостью. Недовольна была, похоже, только исполнительница главной женской роли первая артистка Любавина: несмотря на то, что аншлаг в зале обеспечен был, в первую очередь, последующим за водевилем сеансом магии, она заметно ждала триумфа и аплодисментов и оттого старалась сверх всякой меры — плакала, точно кукольная Коломбина, заламывала руки, как какая-нибудь Евриклея из древнегреческой пьесы, и время от времени посылала горячие взоры в ложу, рядом с директорской, где сидел ее давний обожатель и меценат купец Скобликов.

Сюжета пьесы Анна не запомнила — скорее всего, это был переделанный местной труппой под себя водевиль господина Томского о любви юной дочери артиста и молодого гусара, которой препятствует злой отец-антрепренер, обманом заставляющий несчастного поручика стрелять в него. В финале, разумеется, все разрешалось к общему благополучию — злодей-отец, едва не переиграв сам себя, оказывается на больничной койке, а молодые ухаживают за ним и вымаливают-таки благословение.

Анна уже давно не была в провинциальном театре и искренне порадовалась за артистов: талантами земля русская никогда не оскудеет. И даже в простеньком водевиле, где для неискушенного зрителя довольно было веселых куплетов и счастливого конца, мелькали искорки подлинного драматического дара. Особо на себя ее внимание обратила комическая пара молодых — друг гусара, поверенный во всех его делах, и артистка труппы, которой руководит отец героини, мечтающая о первых ролях и большой славе. Анна могла только догадываться, что связывало этих артистов вне сцены, но они как-то, будто мимоходом, сыграли историю о том, как любовь заставляет убежденного холостяка и своенравную карьеристку забыть о своих амбициях во имя самого прекрасного, что может быть на земле, — во имя любви. И их финальный дуэт о будущей семейной жизни в окружении десятка детишек и выводка лошадей был исполнен с такой нежностью, что тронул Анну, и она, вдруг на мгновение забыв о цели своего прихода в театр, громко и искренне зааплодировала очаровавшей ее паре.

От сцены Анну отвлек градоначальник, представивший столичной гостье (Санникова по ее просьбе и для пущей убедительности ее плана усадили в партере) мужчину из соседней ложи, поднявшегося со своего места, чтобы поздороваться в антракте с только что приехавшей супругой, дочерьми и невесткой градоначальника.

— Хочу познакомить вас, ваше сиятельство, — Дмитрий Игнатьевич Маркелов, управляющий всеми заводами Перминовых в наших краях, — сказал градоначальник, вдруг проявляя незнакомые прежде Анне признаки благоговения и страха. — Человек уважаемый и весьма влиятельный. Баронесса Анастасия Петровна Корф, камер-фрейлина ее высочества Марии Александровны…

— Весьма приятно, — Маркелов церемонно поцеловал Анне руку и потом довольно деланно подивился. — Что ищет персона вашего ранга в нашей тьмутаракани?

Он был высок ростом и крупного телосложения, и оттого в одетом для вечера по столичной моде фраке с пластроном и черных брюках смотрелся весьма неуклюже, о чем, видимо, знал и что заставляло его держаться с еще большим высокомерием в окружении неотразимых во все времена мундиров военных и простоватых, но удобных сюртуков купцов. И хотя на общем фоне вид господина Маркелова казался отчасти вызывающим, Анна поняла, что предназначен он не только для привлечения внимания дам, но, прежде всего, чтобы утвердиться в равенстве с гастролером, о котором ходила слава человека модного, наделенного тонким вкусом и отменным чувством стиля. Похоже, Маркелова серьезно волновал приезд знаменитого мага, который своим появлением мог, пусть даже на короткое время, отнять у него ту значительность, что придавал ему статус всесильного управляющего горнодобывающей империи Перминовых.

— Я очень интересуюсь местным фольклором, — как можно более искренне улыбнулась Маркелову Анна, стараясь казаться совсем уж беззаботной. — Сказки, легенды.

— Преданья старины глубокой, — поспешил вставить свое слово градоначальник, еще не заподозрив, но почувствовав неладное.

— Но почему же только старины глубокой, — с самым невинным видом промолвила Анна. — Я с удовольствием слушаю рассказы и о нынешних.

— И что же интересного вам удалось записать? — голос Маркелова выражал крайнюю любезность, а глаза вдруг заблестели холодом стали. — Поведайте нам.

— Их так много! — поначалу развела руками Анна, но потом как будто что-то вспомнила. — Впрочем, сейчас мелькнула одна история. Говорят, в ваших горах есть лес, где таинственным образом пропадают люди — входят в него и уже не возвращаются.

— Эка невидаль! — жестко рассмеялся управляющий, нехорошим взглядом одаривая градоначальника, который немедленно покрылся испариной. — У нас здесь все-таки тайга, где есть и топи болотные, и провалы горные. В таких лесах опытный охотник иной раз плутает, так что это и не сказка даже, а самая что ни на есть быль. А если кто и не возвращается, так значит — просто не знает пути, куда шел.

— Или знает слишком много, — прошептала Анна, оглядываясь на сцену — по центру рампы из кулис выпростался распорядитель вечера и с заметным волнением громко объявил долгожданного гостя. И разом забыв о новом собеседнике, Анна всем существом устремилась к открывавшемуся занавесу, не заметив, как Маркелов смерил ее опасным взглядом и что-то неодобрительно промычал, сделав в сторону градоначальника странный резкий жест, отчего тот и вовсе замер — и телом, и дыханием. Но тут с галерки раздались авансирующие аплодисменты, и все участники разговора принуждены были занять свои места. Представление начиналось — кулисы разошлись, но сцена еще долго оставалась неосвещенной.

Умелый артист, Ван Вирт выждал значительную паузу, прежде чем появился в круге света в самом центре сцены — публика уже начала волноваться и оглядываться: по рядам пошел слух, что маг сидит в зале, и поднимется из партера, нет-нет, слетит с балкона второго яруса подобно птице. Дамы принялись, трепеща, порхать веерами, купцы загудели, а группа гимназических преподавателей стали понимающе переглядываться — дескать, видели мы таких магов. Анна и сама почувствовала напряжение — ей захотелось сказать, чтобы кто-нибудь бежал, наконец, за сцену, вывел этого самоуверенного лицедея и прекратил сию тягостную и тревожную муку ожидания. Но Ван Вирт появился лишь тогда, когда зрительское смятение достигло предела, — словно соткался из воздуха, распахнув свой широкий черный плащ. Обманщик, ах, какой виртуозный обманщик, подумала Анна: она знала этот старый театральный прием — черное на черном создавало эффект невидимости, так в операх к героям обычно приходил посланник Ада. Никакой мистики — сплошной театр.