— Я рад, что вы опять в моей компании, — Альбер галантно поцеловал Анне руку и приятельски кивнул стоявшему вблизи старшему вахтенному офицеру.

— Вам, похоже, тесно на корабле, — заметила Анна, в который раз отметив про себя удивительное чувство комфорта, которое она испытывала в обществе этого молодого человека.

Альбер Корнель явно обладал весьма редким для мужчины качеством — чувством меры. Он, кажется, изначально знал — что, отчего и почему, и никогда не пытался изменить открывшихся ему соотношений добра и зла.

Наверное, если бы Анна хотя бы на долю секунды позволила себе большее, чем просто благодарность за понимание, Альбер не преминул бы этим воспользоваться. Но без насилия, а для удовольствия времяпровождения, что никогда не могло стать серьезной помехой в его жизненных планах. Судя по отдельным репликам Альбера, Анна поняла, что его чувство к невесте — вполне искреннее и глубокое. Альбер не чуждался случайных связей, но они занимали в его душе ровно столько места, сколько было положено — и ни на пункт больше.

— Это все проклятый штиль, — пояснил Альбер. — Самое страшное для меня наказание — отсутствие движения. Я был готов уговорить капитана собрать команду гребцов и выставить тягловую шлюпку, чтобы мы могли двигаться. Пусть медленно, но — вперед!

— А я была так рада этой передышке, — призналась Анна. Пока обездвиженная штилем «Жаннетта» сутки пребывала в покое, она расслабилась и теперь заново привыкала к качке и странному ощущению движущейся не по твоей воле «земли»-палубы, которая казалась такой ненадежной опорой. И к тому же после начала движения к Анне ненадолго вернулась «морская болезнь».

— Редкой женщине, если она действительно ощущает себя таковой, нравится столь стремительная перемена, неважно чего — времени, места, участи, — сказал Альбер. — Настоящая женщина — это воплощение постоянства и верности. Это крепость, которая должна стоять в тылу у воина или путешественника, нерушимая и неприступная. Мужчина — вольный стрелок, его пути неисповедимы, его действия непредсказуемы. Но женщина, если она жена, не имеет права на слабости или сомнения.

— Вы полагаете, что брак — это особая форма рабства? — иронично осведомилась Анна.

— Я уверен, что брак — это удачная сделка, в которой за каждой из сторон договором закреплены определенные права и обязанности, — Альбер даже порозовел от негодования: Анна истолковала его слова столь прямолинейно, что он почувствовал себя уязвленным.

— Мне, однако, казалось, что семья — это, прежде всего, любовь, — обезоруживающе улыбнулась Анна. — А гарантию взятым на себя в браке обязательствам сторон дает взаимное уважение супругов и — дети.

— По-вашему, — нахмурился Альбер, — никакой разницы в положении женщины и муж чины в семье не существует?

— Существует, но совершенно в другом смысле, — покачала головой Анна. — Вы говорите о праве мужчины делать вне семьи все, что ему заблагорассудится. Я же знала немало примеров тому, как рушились все эти, как вы их называете, «крепости», если терпению женской стороны наступал предел. И последствия подобных катастроф были ужасны — от них в равной мере страдали и безвинные, и виновные.

Анна вздохнула, и по ее челу промелькнуло облачко грустных воспоминаний. Чуткий Альбер тут же уловил негромкую перемену в ее настроении и разволновался — он не предполагал, что его бравада вызовет переживания в душе мадам Жерар. Эта женщина нравилась ему — ее ровность, ее решительность и целеустремленность восхищали Альбера, и он не хотел доставлять ей неприятности.

— Пожалуй, вы правы, — смущенно при знал Альбер. — Я даже не представляю себе, что мог бы сделать, если бы узнал, что Селестина, пусть даже случайно и без каких-то обязательств, делит свое общество с кем-то другим. А мы ведь еще только помолвлены.

— Я думаю, что, если из семьи уходят любовь и привязанность супругов друг к другу, то брак теряет тот высокий смысл и предназначение, которые определены ему свыше, — промолвила Анна. — И, поверьте, меня ведет на поиски мужа не сомнение в нем, а уверенность в том, что его чувства столь же сильны и неизменны, как и прежде. И я ищу не формального воссоединения, я знаю — разделенные в пространстве временем и обстоятельствами, мы все равно стремимся друг к другу, как две половинки магнита. И, хотя я готова идти за ним даже на край света, я уверена, что мне достаточно будет сделать лишь несколько шагов навстречу. Остальной путь он уже проделал сам.

— Вы так убеждены в том, что эта поездка вернет вам мужа?! — воскликнул Альбер, искренне пораженный ее словами. Все-таки мадам Жерар — удивительная женщина!

— А вы полагали, что я решилась отправиться через океан исключительно из любви к приключениям? — к Анне вернулась ее обычная насмешливость.

— Мне казалось, я почувствовал в вас родственную душу, — признался Альбер. — Вы ворвались в кабинет отца такая взволнованная, страстная, говорили так убедительно и, в конце концов, добились своего… Я как будто видел самого себя со стороны! И прежде я не встречал столь целеустремленных дам, если они, конечно, были благородного происхождения и порядочного поведения.

— Мне жаль разочаровывать вас, месье Корнель, — улыбнулась Анна. — Но я в действительности отношусь к тому типу «крепостей», иметь у себя в тылу которые вы так искренне желаете.

— Так значит, вы не против семейного рабства? — лукаво поддел ее Альбер.

— Вряд ли вы знаете, что значит быть рабом, крепостным, — тихо сказала Анна, посмотрев прямо в лицо Альберу, и от ее взгляда ему стало не по себе.

— Простите, если случайно обидел вас… — растерянно промолвил Альбер.

Нет, право, эта женщина полна загадок, и это делает ее еще более привлекательной! Если бы она была менее неприступной, то… Кто знает, как сложились бы их отношения… Но Альбер не любил брать хорошо вооруженные редуты: вкусив реальностей войны — хотя бы и колониальной — он окончательно понял, что не создан для настоящих сражений. И, кроме того, армия научила его довольствоваться тем, что есть, и сразу.

Непредсказуемость и краткость солдатского счастья превращала многих его сослуживцев в торопливых любителей утешения. Цинизм его нынешних друзей убеждал в непрочности и иллюзорности настоящих чувств: многие из его новых знакомых не торопились обзаводиться семьей — зачем? Жизнь коротка, а наслаждение — всегда доступно, был бы полон кошелек, из которого достаются монеты на его оплату.

Утешительным призом в эту всеобщую эпоху разочарования должна была стать Селестина — юное рыжеволосое существо со смуглой кожей и огромными миндалевидными глазами, синими, как небо над Атлантикой. Альбер сразу осознал ее власть над собой и с удовольствием окунулся в это прекрасное, романтическое чувство, так непохожее на все, что проповедовали его друзья по легиону и новые покровители. Селестина была умна, начитана, у нее были хорошие манеры, и она должна была составить столь преуспевающему молодому человеку, как он, Альбер Корнель, хорошую партию. Селестина просто обязана была построить вместе с ним ту крепость, за стенами которой он будет отдыхать от неизбежных при его характере рискованных авантюр и связанных с ними волнений и тревог.

Альбер любил рисковать, но ровно настолько, чтобы возбудить в крови токи, своей энергией вливающие в его организм здоровую бодрость и легкий азарт. Ему претили безумные от чада игры глаза картежников и было ненавистно вожделение. Альбер никогда не хотел испытать глубоких чувств и разрывающих душу эмоций, и, скорее всего, именно эта его поверхностность всегда служила Альберу защитой от попадания в опасные для жизни авантюры. И, похоже, именно это качество останавливало его влечение к таинственной мадам Жерар. Альберу просто нравилось ее общество — ненавязчивое и скрашивающее дальнее путешествие…

Анна хотела сказать что-то оправдательное, но ей помешал гонг — корабельные склянки подали сигнал к обеду. Альбер с любезнейшей улыбкой подал мадам Жерар руку, и они спустились в кают-компанию. Что было весьма кстати — клипер, полностью развернувший паруса и набиравший ход после недавнего затишья, стал подхватывать высокую атлантическую волну: за эту особенность этот тип кораблей называли мокрыми.

После обеда, в присутствии Анны протекавшего как всегда довольно церемонно и чопорно, она вернулась в свою каюту, расположенную в кормовой части корабля. Клипер, конечно, не был предусмотрен для перевозки пассажиров, и Анне пришлось мириться со многими неудобствами. В помощь ей был выделен молоденький юнга Жак. Этот исполнительный, но вздрагивающий от каждого хлопка на палубе подросток был больше похож на запуганного, бесправного ребенка, глаза которого походили на глазки-бусинки на мордочке затравленного охотниками зверька. Анна, конечно, жалела мальчика, но понимала, что ее доброты вряд ли хватит, чтобы заменить для него хотя бы на краткий миг утраченную по наивности материнскую теплоту и сердечность. Жак однажды рассказал мадам Жерар, что был завербован капитаном судна, попавшись на удочку рассказов о приключениях на море и обещаний богатства и славы, и теперь пожинал плоды собственной неосмотрительности.

Путешествие натолкнуло Анну и на другие размышления. Во время штиля она впервые спустилась на нижнюю палубу и только тогда представила себе, как должны были чувствовать себя люди, согнанные в трюм и отделенные от океанской пучины лишь обшивкой корабля. Анна поняла, что они должны были ощущать, постоянно лишенные света и свежего воздуха, не говоря уж о нормальной пище и элементарных удобствах. В таких условиях бунт был неизбежен! Но просто удивительно, как осужденным с «Массалии» удалось захватить свою плавучую тюрьму. Впрочем, отчаяние, как известно, очень часто придает человеку такие неведомые прежде силы, что он становится способным на многое.

Набранная скорость хода и усиливавшаяся качка — капитан велел поднять все паруса: надо было наверстывать время, упущенное из-за штиля, — заставили Анну прилечь. И тревожные мысли вновь овладели ею. Разговор с Альбером взволновал ее сильнее, чем она могла ожидать. Невольно легкомысленный и самоуверенный француз затронул опасную для нее тему: Анна в который раз взялась продумывать собственные действия.