— Мы отнесем их, — спаситель позвал с улицы одного из своих спутников, и тот взвалил на себя чемодан Анны, когда она застегнула все застежки на нем.

Потом избавитель поднял с пола ее саквояж и выжидающе взглянул на Анну, все еще перебиравшую бумаги на столе в поисках своего паспорта.

— Нашла! — вдруг воскликнула она, вытаскивая паспорт из-под каких-то папок.

— Avanti! — улыбнулся спаситель, и от его улыбки у Анны немедленно полегчало на сердце.

«Господи, — подумала она, — теперь я знаю, Ты — есть! И Ты хранишь меня!»

Глава 7

Тени прошлого

— Меня зовут Энрике Вега, — сказал ее русоволосый спаситель, мягко подхватывая Анну за талию и осторожно, как будто она и впрямь была драгоценной ношей, снимая с седла.

— Анни Жерар, — смутившись его галантной предупредительностью, Анна не сразу решилась, каким именем представиться, но позже, порозовевшая и взволнованная, назвала свой псевдоним. — Я даже не успела поблагодарить вас за спасение…

— Долг любого настоящего мужчины — защищать женщину, тем более если ее жизнь подвергается смертельной опасности, — кивнул Энрике и подал Анне руку, помогая пробираться между острыми валунами, за которыми повстанцы остановились лагерем для передышки.

Они почти весь световой день уходили в горы от погони. После того, как отряд Энрике напал на кордегардию, за ними устремились австрийские кавалеристы, прискакавшие от форпоста на звуки перестрелки. Анну ее спаситель, как пушинку, одною рукою оторвал от земли и усадил за собою в седло, и всю дорогу она вынуждена была ехать, обхватив молодого человека за пояс и пряча лицо в складках его удивительной белой накидки, флагом развевавшейся за его спиной. Ее чемодан один из повстанцев взгромоздил на коня, к седлу которого уже были привязаны два ящика с патронами для винтовок. А оружие, захваченное из склада кордегардии, бойцы этого маленького мобильного отряда разобрали между собою по два-три ствола, и теперь дула ружей частоколом выглядывали из-за спин молчаливых и мрачных спутников экзотического красавца-командира.

Анна сразу поняла, что ее спаситель прибыл в Италию издалека. И когда у них появилась возможность спокойно поговорить, Энрике, свободно владевший французским и итальянским, принялся рассказывать Анне свою историю. Теперь, по крайней мере, до утра, им ничего не могло помешать. Австрийцы отстали от отряда ближе к вечеру, когда Энрике увел своих людей по узким горным тропам под самые облака. Туда, где можно было проехать, только прижимаясь к отвесной скальной стене, и двигаясь друг за другом след в след. Туда, где пролетающие орлы словно заглядывают тебе в глаза, а случайный оклик или вскрик отзывается долгим и глубоким эхом.

Наконец герильеро-проводник, с детства знающий эти места, привел отряд в расщелину, где немедленно соорудили несколько навесов от дождя. Он в горах даже летом — не редкость. Проводник велел одному из повстанцев собрать у всех питьевые фляги, и вдвоем они пошли вверх по каменной дороге, из-под которой слышалось тихое журчание.

— Это каменная река, — пояснил Анне ее спаситель. — Антонио знает, где на ее пути возникают просветы и можно пополнить запасы воды.

Пищу повстанцы успели перехватить в одной из деревень. Насмерть перепуганный их стремительным появлением трактирщик никак не мог успокоиться и лишь махал руками: берите, что хотите, но уходите быстрее.

Анну такое отношение крестьянина немного удивило, ведь повстанцы борются за освобождение его родины.

— Когда я приехал в Италию, — понимающе кивнул Энрике, с нежностью набрасывая Анне на плечи теплое шерстяное одеяло, одно из тех, на каких вокруг костра расположились на ночь повстанцы, — я полагал, что весь итальянский народ, как один, бросится нам навстречу и вступит в отряды Гарибальди.

— Так разве вы не… — растерялась Анна.

— Мне очень лестна ваша ошибка, — улыбнулся Энрике. — Но нет, мне слишком далеко до моего великого учителя и нашего прославленного дуче. Я лишь один из тех, кто верен ему и следует под его знаменами…

Отец Энрике был известным в Уругвае судовладельцем, давно перебравшимся в Новый Свет из родной Португалии. Мать была наполовину итальянкой, дочерью от такого же смешанного брака, и настоящей латиноамериканкой. То есть принадлежала к совершенно особому типу женщин — к тем, кто горды и независимы, несмотря на груз католических традиций и замужество. К тем, которые могут сами постоять за себя и умеют не только ходить — жить с высоко поднятой головой. К тем, кого мужчины должны добиваться, проявляя при этом образцы самоотверженности и величия. И лишь такому мужчине эта новая женщина будет верна и станет его воплощением представлений об истинных семейных ценностях и счастье.

И поэтому Энрике вырос в особой атмосфере. Ее создавали, с одной стороны, энергичные поселенцы, прибывшие на американский континент с мечтой о новой жизни, которая окажется во сто крат лучше той, что была у них в старой и уставшей от самой себя Европе. С другой — вокруг мальчика бурлила волна постоянных разговоров о революции, которая должна принести свободу и возвестить возрождение Италии. И поэтому, повзрослев, он не удивился, когда среди капитанов в компании его отца появился тот, кто вскоре станет и для уругвайцев символом борьбы за свою независимость.

Энрике говорил о Гарибальди так восторженно и с такой определенностью, что Анна поверила в его существование. Ибо до сих пор все рассказы о «великом полководце», услышанные ею от Санникова, представлялись Анне очередным литературным мифом — вариацией на тему о былинном богатыре, который, вынужденно оторвавшись от сохи, встал исполином посреди ратного поля, всем своим видом утверждая справедливость поговорки «и один в поле воин». Если он — Гарибальди. Но Анна знала, что существует и другое мнение, согласно которому Гарибальди относили к разряду современных пиратов и, не стесняясь, именовали корсаром и наемником.

Спаситель же Анны рассказывал ей о совершенно другом человеке — прирожденном моряке и отважном путешественнике. Гарибальди, уверял Энрике Анну, жил в его родном Монтевидео, в маленьком бедном доме из двух узеньких комнат, примостившемся на уступе скалы, с которой, как на ладони, виден порт. Великий человек, изгнанный за свои взгляды из Италии и приговоренный на родине к смертной казни, преподавал в колледже, где учился Энрике, математику и историю — после того, как досыта «наелся» сладкой жизни коммивояжера, продавая ткани, сыр, пшеницу и миндальный мармелад…

Живописуя в ярких и волнующих воображение красках бытие Гарибальди, Энрике, между тем, не забывал время от времени подать жест своим спутникам. И кто-то из них тотчас появлялся подле Анны с металлической кружкой с красным вином, или травяным чаем и здоровенным куском пряной солонины, или ломтем еще ароматного хлеба, реквизированных у трактирщика в местечке Агно, откуда началось их восхождение в горы.

Анна с благодарностью улыбалась повстанцам за заботу, отмечая про себя, что, пожалуй, только напряжение, в котором она находилась, стоя под дулами австрийских солдат, не позволило ей прежде разглядеть «армию» Энрике. Но если бы она столкнулась с ними при других обстоятельствах, то, скорее всего, посчитала бы за разбойников — чумазые, в изорванной одежде, с озлобленными гонениями и боями лицами. И лишь Энрике был образцом элегантности, правда, весьма своеобразной. И этот костюм, как поняла из его рассказа Анна, он позаимствовал у своего учителя.

Гарибальди ввел моду на красные шерстяные рубашки и привезенное им с собою из Америки пончо — одежду индейцев и гаучо: квадрат тканой материи с вырезом для головы, который лежал на плечах свободно, подобно древнегреческой тунике, и был в основном двух цветов — серого или белого. Артистичный и эмоциональный Энрике носил белое пончо, придававшее его и без того необыкновенной внешности еще большую неотразимость.

Высокий и статный, словно бог Аполлон, он сидел в седле с непринужденностью и той свободой, которая выдает в человеке долгий опыт общения с лошадьми. Энрике напоминал мифологического кентавра — он будто составлял со своим конем единое целое, и лассо, прикрепленное к луке седла, казалось Анне свернувшимся в его руках змеем-искусителем. Природа действительно щедро одарила ее спасителя. Энрике был красив, прекрасно воспитан, хорошо образован и так эмоционален, что она невольно подпала под его обаяние и оказалась во власти той удивительной энергии, на которую способны только молодость и горячая латиноамериканская кровь.

Энрике был вдвое младше Гарибальди, но уже сражался вместе с ним в войне между Уругваем и Аргентиной. Это оказались тяжелые дни для его родины. Монтевидео, один из красивейших городов Нового Света, который называли американским Парижем, несколько лет находился в осаде, за что был именован Александром Дюма «Новой Троей». Вместе с другими жителями города Энрике рыл оборонительные рвы и работал в плавильных мастерских, где из оград отливали новые пули и пушки. Для создания заградительных сооружений горожане использовали даже старинные портики, оставшиеся со времен испанского завоевания американского континента.

Удивительное дело — Анна, еще недавно падавшая от усталости и переживаний, чувствовала себя легко и с восхищением слушала сказания Энрике о его боевом прошлом, которое изобиловало невероятными приключениями и опасностями, то и дело подстерегавшими солдат Гарибальди. Энрике не давал угаснуть огню, подбрасывая в него собранный сто спутниками сухостой и кустарник, и в какой-то момент Анна поняла, что тишина вокруг них совсем иного свойства, чем здоровый сон крепких и мускулистых мужчин. Оказалось, что почти никто не спит. Все повстанцы, подперев рукой головы, как завороженные, слушали рассказы командира о славных подвигах в долине Параны.

Флот Гарибальди — Энрике служил на одном из его трех кораблей, «Конститусьон», — смело прорывал блокаду аргентинского флота, организуя мелкие десанты и отвлекая корабли противника на себя, давая возможность тем временем торговым судам синьора Веги привезти в Монтевидео продовольствие, которого городу так не хватало. «Гарибальди выходит!» — кричали на молу и улицах, когда флотилия покидала порт. Восторженные крики приветствовали и возвращение судов, каждый раз казавшееся горожанам настоящим чудом.