— Ваш рассказ, — наконец сказал он, — представляется мне вполне правдоподобным. Честно говоря, я предполагал в словах капитана Писарева обман и велел провести у него дома негласный обыск. Но эта мера ничего не дала — денег там не оказалось.

— Неужели вы всерьез полагали, что, ограбив страну, он понесет похищенное домой и оставит его под подушкой? — едко поинтересовалась Анна. — Наверняка господин Писарев спрятал где-то саквояж в укромном месте, которое у него, вполне возможно, было приготовлено заранее. Ибо я не исключаю мысли о том, что он сам планировал нападение на моего мужа, и ему просто повезло сделать это не своими руками.

— Разумеется, я не считаю капитана полным дураком, — смутился Киселев. — Но я должен был исключить эту вероятность саму по себе. Но теперь, когда все более или менее прояснилось, я все равно не могу обвинить его. Даже если месье Шерваль передаст вам обещанное свидетельство, оно не будет иметь никакой юридической силы без прямых доказательств — то есть саквояжа с деньгами. И, кроме того, без него я не сумею выполнить условия Шерваля — дважды мне не удастся столь быстро получить сумму, равную пропавшей. Не забывайте, что мы находимся в недружественном нам Париже и в обстоятельствах постоянного банковского шантажа со стороны господина барона Ротшильда, который еще не решил, чью сторону ему следует принять.

— В таком случае, — предложила Анна, — раз мы не в силах найти похищенные Писаревым деньги, давайте заставим его самого вернуть их нам.

— Каким образом? — Киселев удивленно приподнял брови. — Вы предлагаете мне пытать его? Или отвезти к медиуму?

— Нет, — улыбнулась Анна, — у меня есть куда менее дорогое и совсем не кровожадное предложение.

— Слушаю вас, — кивнул ей граф.

— Нас, меня и моего супруга, с господином Писаревым связывают давнишние и весьма непростые отношения, — начала Анна. — И когда я вчера, еще не зная, кто именно обвиняет Владимира Ивановича в краже и предательстве, пришла к Писареву, то он немедленно узнал меня и не стал скрывать, что по-прежнему питает ненависть к барону и до сих пор не оставил надежды увидеть меня в своих объятиях.

— Вы, верно, шутите? — изумился Киселев.

— Отнюдь, — покачала головой Анна. — Я могла тотчас сообщить вам об этом, но негодяй вздумал угрожать мне. Он поклялся, что заявит вам, будто я на этой встрече пыталась подкупить его, предложив себя в обмен на изменение его показаний в пользу барона.

— Какая низость! — воскликнул ее собеседник.

— Тогда я вынуждена была промолчать. — Анна кивком поблагодарила его за сочувствие. — Ведь я еще не знала того, что открыл мне позже месье Шерваль. Но теперь с меня сняты все ограничения, и я предлагаю вам воспользоваться сделанным мне господином Писаревым предложением.

— Вы хотите?.. — смутился граф. — Но не на самом же деле?..

— Разумеется, нет, — успокоила его Анна. — Я всего лишь хочу убедить господина подлеца, что готова ответить на его притязания, и хитростью выманить у него признание в том, где он прячет украденные им деньги.

— Но как же вы добьетесь этого, не подвергая свою честь опасности?

— Об этом не беспокойтесь! Я сумею за себя постоять. Мне удалось победить господина Писарева в прошлом, уверена — мне удастся сделать это и сейчас.

— И каков ваш план?

— Сегодня же я пошлю капитану записку, что обдумала его предложение и прошу о личной встрече. А потом… — Анна выдержала паузу и улыбнулась. — Для «потом» у меня есть одно старое и испытанное средство, а вы… вы должны быть наготове и, когда я дам вам знать, проследите за негодяем и вернете то, что он украл. Позже мы снова встретимся с месье Шервалем и доведем дело, начатое моим супругом, до конца. А значит, и восстановим его доброе имя, и вернем его репутации незапятнанность. И поверьте: я настроена решительно и ни за что не отступлю.

— Я вам верю, — кивнул Киселев.

Вернувшись домой, Анна немедленно составила записку Писареву и отправила с нею месье Боннэ по указанному Киселевым адресу. Потом она велела Варваре и мадам Боннэ собрать детей, а тем временем написала еще одно письмо — на сей раз Жозефине, которую умоляла на несколько дней приютить ее драгоценных чад. Анна не хотела, чтобы дети случайно стали свидетелями ее ужина с Писаревым (а в том, что он состоится, она ни минуты не сомневалась) или — не дай Господь! — не подверглись с его стороны опасности. Потом она отправила с этим письмом мадам Боннэ, и вскоре та вернулась с положительным и весьма сердечным ответом.

Пришедшему к своему часу Санникову Анна вынуждена была сегодня отказать от уроков, но не стала возражать, когда он, не выспрашивая объяснений о причинах такого решения, предложил сопроводить ее и детей во время переезда. И пока он усаживал Ванечку и Катеньку в экипаж, появился Боннэ со словами: «Месье изволили передать, что ответ на ваше послание они принесут самолично в указанное вами время». «Началось», — подумала Анна, и решимость отразилась в ее глазах особым блеском, который был замечен наблюдательным Санниковым и отнесен им за счет вполне естественного волнения. Баронесса впервые выезжала с детьми не в обществе своего мужа, а с посторонним мужчиной, хотя он и числился в доме за своего.

Жозефина встретила их у себя приветливо и любезно, но глаза ее были заплаканы.

— Что случилось? — встревожилась Анна, когда Санников с разрешения Жозефины увел детей в гостиную, где занимал их, пока женщины разговаривали.

Оказалось, что заявление, неосмотрительно сделанное Джузеппе на том памятном вечере в театре «Шуазель» и напечатанное практически во всех парижских газетах, вызвало величайшее недовольство Временного правительства республики. И месье Верди было «предложено» в кратчайшие сроки выехать из Парижа по собственному желанию, в противном случае он мог быть привлечен к ответственности за подстрекательство к мятежу и попытку срыва выборов. И тогда его отъезд сопровождался бы отнюдь не почетным эскортом со звоном кандалов вместо оркестра.

— И что ты намерена делать? — спросила Анна, когда Жозефина сообщила ей, что Джузеппе пакует чемоданы. Его уже звали в Рим, где началась новая волна выступления за независимость.

— Полагаю, мне следует ехать вместе с ним.

— Но это означает окончательный разрыв со сценой!

— Понимаю, — согласилась Жозефина, — но рано или поздно в жизни женщины наступает момент, когда она должна подумать о себе. И потом, кто-то ведь должен распаковывать за гения его дорожные сумки.

Анна вздохнула. Этот выбор она уже сделала, и хотя Владимир не относился к категории гениев, вопрос перед нею в свое время стоял именно так: или жизнь с любимым мужчиной, или карьера…

Поблагодарив проводившего ее обратно домой Санникова, Анна отпустила супругов Боннэ, дав им оплачиваемые выходные, и прошла на кухню узнать, все ли Варвара приготовила к вечеру.

Писарев пришел даже раньше намеченного срока. Он был явно взволнован, хотя его возбуждение следовало приписать вожделению, от которого он сгорал, а никак не относить на счет страстности, которую испытывает по-настоящему влюбленный мужчина.

Он наглым тоном обратился к Анне, когда Варвара, с трудом удерживавшаяся от замечаний в его адрес, провела Писарева в столовую, где был накрыт стол со свечами и роскошным серебром блюд, и плавали ароматы кушаний, на которые расстаралась заботливая няня.

— Итак, вы, судя по всему, хорошенько обдумали мое предложение, раз решились написать мне.

— Как видите, — кивнула Анна, — я решилась не только написать вам, но и пригласила в свой дом, сделав все возможное, чтобы никто и ничто не могли помешать нам сегодня.

— Ни детей, ни слуг? — с подозрением спросил Писарев. — А как же эта старуха?

— Варвара не в счет, она стара, слепа и глуха, — улыбнулась Анна, стараясь казаться максимально убедительной. — И потом, она моя нянька и предана мне до мозга костей. Она скорее даст себя убить, чем позволит кому-либо вмешаться в мои дела, и никогда не станет обсуждать мои приказания.

— Похвально, — самодовольно хмыкнул Писарев, накручивая на вилку полоску тонко нарезанной копченой стерляди. — Таким образом, вы желаете убедить меня, что намерены идти до конца?

— Вы и сами знаете, господин капитан, — Анна пригубила из бокала прохладного шабли, — мое положение стало безвыходным. Муж пропал, его считают изменником и вором, что не позволяет мне вернуться домой, а значит, лишает возможности пользоваться всеми правами и привилегиями своего круга. У меня на руках двое малолетних детей, и впереди — только презрение и осуждение близких.

— Ужасная картина, — кивнул жующий Писарев.

— Как видите, у меня не остается иного выхода, как просить вас стать моим защитником, — Анна скромно опустила глаза долу, — и надеяться, что вы простили мне мою бесцеремонность, с какой я ответила поначалу на ваше благородное предложение о помощи.

— Но вы все еще хотите, сударыня, чтобы я стал защищать при разбирательстве барона Корфа? — Писарев цепко вперился в Анну пронзительным взглядом.

— Нет, у меня было время подумать. — Анна ответила ему кристально чистым взором, в котором не пряталось ничего, кроме холодного расчета. — И я пришла к заключению просить вас увезти меня отсюда. Подальше от всех этих проблем.

— Вас одну? — Писарев все еще не верил ей. — А как же ваши дети?

— Дети? — усмехнулась Анна. — Зачем они мне? У них есть дед, они еще могут заслужить, ввиду своей невинности, прощение Государя Императора и его цепных псов. У них еще есть будущее, но что ждет меня? Я не желаю идти в Сибирь за то, чего не совершала. Я мечтаю уехать. Например, в Америку, где можно начать новую жизнь. Вместе с нами. Таково мое условие.

— Условие? — не сразу понял Писарев.

— Именно так — условие, — повторила Анна. — Вы ведь хотите полностью владеть мною? Пожалуйста, я буду вашей, но не в обмен на защиту мужа, от которого у меня одни неприятности, а ради того, чтобы начать новую жизнь. Там, где это еще возможно.